Богословка Авеню

На улице, где я работаю, самый интересный персонаж – швейцар-албанец в ночном клубе «Голубой ангел». Ему около 40 лет, он никогда не был женат, с вожделением смотрит на разных проходящих женщин. Но при этом не делает попыток с ними познакомиться, его больше интересует, насколько эти женщины возбуждают меня. Когда я ему сказал, что вообще-то у меня есть жена, и я не склонен обращать внимание на каждую женщину, проходящую по улице, он мне не поверил. О девушках-танцовщицах из своего клуба он говорит отстраненно, как о каких-то предметах. Он заходит в мое кафе и просит чаю в пластиковом стаканчике. За все время моей работы я ни разу не видел, чтобы он ел какую-либо еду. Как всегда, предлагает мне выпить виски или водки бесплатно, справедливо считая, что всякому русскому периодически требуется глотнуть чего-нибудь крепкого. При всей его простоте и незатейливости в нем есть какой-то покой и внутренний смысл. Кажется, он из тех, кто рано осознал и смирился с простой истиной, заключающейся в том, что он никому не нужен. Большинство людей тоже никому не нужны, кроме своих самых близких, но при этом они постоянно пытаются преувеличить свою значимость. Они делают множество бесполезных телодвижений, издавая при этом дурной запах и занимая гораздо больше места, чем им положено на нашей тесной планете.

За 37 лет до 50-летия

Все время что-то мешает спокойно посмотреть на себя, прислушаться к голосу сердца и сделать так, как оно подсказывает. Я стесняюсь, стыжусь себя натурального и уважаю искусственного, слепленного из уродливых представлений о благополучии и фальшивых ценностях. Вокруг много "добрых" советчиков, которые вполне искренне подогревают во мне эти представления, поскольку они сами всю жизнь плелись по этому пути из одного тупика в другой. Более того, я начинаю стыдиться проявлений человеческих чувств даже в других людях, в своих друзьях. Это прежде всего относится к Леше. Тогда еще он жил здесь, недалеко от меня. Почему-то он хотел со мной дружить, хотя я избегал слишком тесной дружбы. В классе его считали слабаком и вообще немного тронутым, потому что у него на лице всегда было слишком явно написано все, что он чувствовал или думал. Большие еврейские глаза, внушительный нос, но главное – это тонкие белые интеллигентские ручки, которыми он слабо отмахивался от донимающих его классных хулиганов. Он сопротивлялся скорее не руками, слишком они хилы были для этого, а глазами, искренней ненавистью и страданием, горевшим на его лице. Я его никогда не защищал: отчасти потому, что сам боялся, но скорее потому, что не хотел выказывать сострадание. В душе мне было его жаль: Леша был не такой как все, какой-то тонкий, чувственный. И может быть, именно потому, что меня мучила эта жалость, скрытая где-то в подсознании, я смеялся над ним вместе со всеми и даже участвовал в преследованиях.

Конец ознакомительного фрагмента.