Боль (сборник)
Шрифт:
«Ты первый об этом узнаешь…» Вот и узнал.
Осчастливила…
Зато я первым, а не десятым и даже не вторым узнал, что эта сука переспала с кем-то, кроме меня и мужа.
Понимаете: первым, а не вторым!
Какое счастье…
В общем, настроение у меня было преотвратное.
Я без цели и толку колесил по городу и вдруг, проезжая мимо автобусной остановки, увидел элегантную пьяную женщину с красивыми распущенными волосами. Она пыталась поймать машину.
Машина, которой она махала особенно отчаянно, так и не остановилась.
«Ага… – подумал я. – «Ты первый узнаешь». Что ж, подвезем». Я остановился,
– Куда?
Она наклонилась ко мне, поправляя то и дело сползающий шарф на голом плече, и сказала, махнув рукой куда-то вперед:
– Туда.
– Садитесь, – сухо, по-деловому ответил я.
Она, достав из сумочки сигареты, выбрала одну, зажала ее в губах и только после этого села.
Она была по-настоящему пьяна, но и чертовски красива.
Я помог ей прикурить.
И, осторожно вырулив, поехал прямо, как она и показала.
Ехал и молчал.
Она затянулась несколько раз. Потом оглядела машину и, повернувшись ко мне, указательным пальцем уперлась в мой подбородок.
– Ты что такой сердитый?
Я убрал ее пальчик и ничего не ответил.
– А-а… – протянула она. – Похоже, тебе рога наставили.
Я вздрогнул и нажал на тормоз.
Машина резко встала, мы нырнули вперед.
Она удивленно посмотрела на меня и, разглядев мою злую рожу, вдруг засмеялась. Искренне и заразительно.
Я, минуту назад готовый ее ударить, обмяк и даже подхихикнул ей пару раз.
Отсмеявшись, она помахала рукой и выдала:
– Мне тоже рога приделали. Только что. И знаешь кто? Мой любовник. А тебе, наверное, жена?
– И, увидев, что я молчу, изумленно откинулась назад. Не может быть! Неужели любовница?
Я кивнул, и мы, глянув друг на друга, расхохотались.
Все еще смеясь, она уткнулась головой мне в грудь, обняла меня за шею и прошептала:
– Давай, мы им тоже рога наставим. Прямо здесь. Сейчас.
Я от этой идеи буквально затрепетал и, не задумываясь, ответил поцелуем: «Давай».
Потом я подвез ее домой.
Мне начало казаться, что у нас может что-то получиться.
И она как-то прильнула ко мне душой.
От сумбурной нашей близости стало легко, а не противно.Когда мы расставались, она прошептала после поцелуя:
– Я тебе никогда не буду изменять. – И побежала к подъезду своего дома.
Я, развернул машину и поехал, наконец, домой, к теще, жене и собаке.
Открыл дверь.
Пнул собаку и, не раздеваясь, лег на диван.
Подошла жена.
– Есть будешь?
Я отвернулся от нее, уткнулся носом в спинку дивана.
Жена потопалась, всхлипнула и ушла.
Теща несколько раз хлопнула дверьми, шумно спустила воду в туалете и, проворчавшись, тоже успокоилась.
Я повернулся на спину. Закурил.
Не спалось. Я вспоминал признание некогда любимой женщины и неожиданную откровенность другой, случайно встретившейся.
Впечатления от последней вытеснили горечь первого.
И я подумал: «А может, она и вправду никогда мне не изменит?
А если изменит?
Пусть. Но я не хочу об этом знать ни первым, ни вторым.
Ни даже десятым».
И почему-то подумал при этом о своей жене.Человек без кожи
Из всех ножей мира самый несуразный и уродливый – нож для снятия кожи.
Для снятия кожи с живых существ.
Он напоминает
большой широкий скребок, один конец которого плавно изогнут снизу вверх, а на другом конце – короткая деревянная ручка.Несуразность и необычность наших отношений вполне походила на этот нож, пройдя через которые я остался без кожи. Без единого кусочка. Лоскутка.
Тело мое стало напоминать большой окровавленный кусок мяса с миллиардами пульсирующих капилляров.
Даже слабый ветерок, гулявший среди людей, задевал мои нервы, раздражал меня и заставлял нервничать, волноваться и страдать.
И это только ветерок.
А представь себе, что было со мной, когда я видел тебя, с моего же согласия, в объятиях другого мужчины.
Я предполагал, что среди нас полно людей, имеющих пороки, но в процессе наших отношений вдруг обнаружил, что желающих осуществить эти пороки еще больше.
И когда ты, поддавшись своим тайным желаниям, страстно, жадно и ненасытно врывалась внутрь этого порочного круга, я начинал кровоточить.
Когда я слышал твой возбужденный шепот, видел твое дрожащее тело, чужие жаркие объятия и долгие поцелуи, – кровь вскипала внутри меня.
Тело распалялось до безумного жара.
Сердце рвалось на части.
Обнаженные капилляры кровоточили.
Но ты всего этого не замечала. Тебе было интереснее другое.
То новое.
То необычное.
От этих новых ощущений у тебя горели глаза.
Ты молодела.
Ты хорошела.
Ты не плакала, как я, нет, ты улыбалась, пела, выпивала и курила.
Видя это, я вдруг понял, что иметь тебя мне одному – это преступление по отношению к тебе.
Понимал, что нельзя узурпировать твою красоту.
От этого понимания, что я благородно разрешаю тебе жить так, как ты хочешь, я ощущал себя благородным, а ты за это была мне благодарна.
Мы оба играли в эту щекотавшую нервы, но очень опасную игру.
И мы так увлеклись этой игрой, что даже не сразу почувствовали запах крови на моем теле и не сразу заметили, что оно, мое тело, осталось без кожи.
Особенно опоздала с этим ты.
Твои горящие глаза в это время скользили по мне.
Древние говорили, что если Господь хочет наказать человека за грехи, то отнимает у него разум, но не жизнь.
А у меня были отняты и часть разума, и часть жизни.
Почему именно так изощренно?
Наверное, оттого, что на все это безумие толкал тебя я, хотя и с молчаливо-молящего твоего согласия.
Ты, как и я, хотела этого.
И ты была счастлива.
Был ли счастлив я, как и ты?
Наверное, тоже.
Счастлив через боль, через кровь, через обнаженные нервы.
Сколько это могло продолжаться?
Сколько я мог прожить без кожи?
Ровно столько, насколько я был уверен, что ты играешь так, как этого хочу я. По моим правилам. Как только твоя игра переросла в игру самостоятельную, нервы мои запульсировали, тело стало извиваться в жгут.
И я ходил за тобой, оставляя повсюду следы своих окровавленных ступней.
Разбрасывая вокруг себя страдания, злость и радость боли.
Еще немного времени нашей игры, и я мог потерять всю свою кровь и никогда не вернул бы свою кожу, а нервы мои превратились в острые шипы, торчащие, как жала, из моего обнаженного тела, а разум мой, оставив себе только память, начисто потерял бы ощущение настоящего и восприятие будущего.