Боль

На следующий день, выбежав на зарядку, увидели посреди поляны телегу, разряженную чертополохом. Между оглоблями красовалось ржавое колесо от сеялки, извлеченное из кучи металлолома. Посмеялись. Но странное дело — в авторстве пятого колеса к телеге никто не признался. Только тетя Поля была очень уж смешливой, будто смешинка в рот попала.

И вообще, выдалось в тот день отличное утро! За завтраком никто не канючил относительно «мясца» или «маслица». Шутили — и только. И как-то незаметно коснулись разговора о том, что четырех рейсов мало. Раз уж дело дошло до магии, пусть будет пять.

Врезаясь в мелколесье, огибая болотины, дорога выписывает по лесу такие вензеля, что волей-неволей чешутся руки ее выпрямить. В одном месте, чтобы срезать петлю, пробили колею по залитой водой низине. Правда, нужно было брести по колено в ржавой жиже, ну, да кто же это боится в разгар лета промочить ноги?

Где под горку, где с разгону, с грехом пополам бригады прибывали к месту назначения; глаза стращают — руки делают. И только перед полустанком возникал затор: дорога упиралась в крутой подъем с сыпучим и зыбким, как в пустыне, песком. И ни обойти его, ни объехать. Здесь, на солнцепеке, военрук и вынужден был дежурить всю смену.

Он завел порядок: бригады, разгрузив дрова на полустанке, отдыхали около подъема. Распластавшись в тенечке на дышащей глубинным теплом земле, рассказывали истории из своей жизни — одна кошмарнее другой. Но никому от этих историй страшно не было, даже наоборот. Кто слушал, посмеиваясь, а кто, подложив под голову кулак, просто лежал, закрыв глаза и делая вид, что дремлет: не хотелось растрачивать силы на лишние переживания.

Частенько, только дойдет рассказчик до самого интересного, глядь — из кудрявого и веселого перелеска, как в сказке про чудеса, выплывает без лошадей и кучера белобокая, как пароход, повозка. По мере приближения чудеса улетучиваются и остаются двое между оглоблями. Согнувшись в три погибели они налегают на березовую поперечину, а трое сзади толкают телегу кто как.

Вот повозка натыкается на подъем, вот увязает в песке по самые оси.

— Выходи! — командует военрук, и из тенечка понуро выползает отдохнувшая бригада.

— Отдышались… — советует военрук, перебрасывая через плечо вожжевую лямку. — Напружинились! И-и — раз!

Рывками, чуть ли не на руках, груз пядь за пядью перемещается к заветной вершине. Торчат зенитками оглобли, поскрипывают давно не смазанные колеса. Мальчишки, выбирая местечко поудобней, копошатся, сердятся, плюются, норовя тайком хоть на минутку ослабить напряжение в мышцах, но телега, как живая, тут же мстит за неуважительное к себе отношение и тянет назад, но назад никак нельзя, и от потери равновесия рабочий люд шлепается мордой в горячий песок, испуганно вскакивает и снова вдавливается плечом в гладкую неласковую раму телеги.

Наконец, передние колеса на полоборота за гребнем бархана — все! Но лопается на плече военрука лямка…

— Рас-со-сре!… Рас-со-сре!… — срывающимся голосом истошно орет военрук. И все понимают, что он в силу своего армейского воспитания простенькое, но неуставное слово все равно не скажет, и нечего ждать, а надо разбегаться. Телега, покачиваясь и щедро одаряя рабочий люд плахами, величаво скатывается на исходный рубеж.

— Сосредоточились! — через минуту приказывает военрук. — Отдышались! И-и — раз!

И уж небо кажется с овчинку, и ужасно охота испить студеной водицы, и жалко себя до невозможности.

— Что вы заладили: раз да раз? — отплевываясь песком, ворчит Венка. — Скомандуйте нашим, родненьким: и-и — пять!

— А ты прав, пожалуй, Смеляков… — смахнув рукавом гимнастерки пот со лба, соглашается военрук. — Напружинились! И-и — пять да опять! И-и — пять да опять!

Под вечер военрук заподозрил, что в бригадах произошли замены, будто кого-то из мальчишек не хватает. Когда разобрался, было уже поздно.

На дороге показался со своим велосипедом Левушкин. Рядом с ним понуро плелись Венка и Мурзилка.

— Что ли твои атаманы? — вместо приветствия спросил Левушкин.

Военрук промолчал, прикидывая, отчего у ребят вздуваются рубахи, перепачканы руки, и вообще, — что заставило председателя бросить колхозные дела?

— Вытряхивайте! Чего присмирели? — приказал Левушкин. — Похвастайтесь добычей, пир-раты! Еще двое были, так те сбежали…

Уловив в его голосе обеспокоенность более тем, что «двое» сбежали, а не от содеянного ими, военрук успокоился. Но ненадолго. Когда на песок посыпалась картошка, бурая, будто только из погреба, он не на шутку испугался. «Неужто обворовали кого!?»

— Представляешь, лейтенант, до чего додумались? Сделали подкопы под всходами и поотрывали семенники. Ну не разбойники, а? Ведь проку от нее, засолоделой, ровным счетом никакого! Одна вода… И всходы погибнут, если корневая система нарушена!

— Не нарушали мы… — вякнул Венка.

— Я тебя прошу, лейтенант, прими меры. Ведь не меньше сотки, наверное, пропахали! Им бы в саперы в самый раз…

— Соберем собрание, — пообещал военрук, — обсудим…

— Во-во! Особенно тех двоих, что сбежали! — уточнил председатель. — А этих… Этих я вроде перевоспитал, пока по этапу гнал.

У ребят, было видно, отлегло от души.

— Дядь, можно все ж возьмем, а? — осмелев, спросил Мурзилка.

Председатель помолчал, отвернувшись; потом проговорил опавшим голосом:

— Потерпи малость, сынок! Свежая, даст бог, пойдет скоро…

Когда мальчишки ушли, добавил обеспокоенно:

— Я что пришел, лейтенант: в низинах, где повлаже, грибы пошли. Объясни своим, чтоб ни-ни: это все поганые.

Вечером от прибывшего состава отцепили три платформы. В кондукторе Венка узнал Пантелея Петровича, который бывал у них в школе на утренниках и рассказывал про гражданскую войну.

Поздоровавшись с военруком за руку, Пантелей Петрович громко, чтобы слышали все, предупредил, что с сегодняшнего дня платформы будут подавать ежедневно. К ночи, когда поезд пойдет обратно, они должны быть загружены.

— Вы человек, я вижу, военный, — заключил он, обращаясь к военруку, — должны понимать — дело серьезное: паросиловой цех обеспечивается с колес. Директору лично о каждом вагоне докладывают…

Погрузку заканчивали при свете костра. Уж не было сил таскать осточертевшие за день дрова. Выстроившись цепочкой, передавали метровые плахи из рук в руки.

Работали молча. Поэтому еще издалека услышали чуть различимое поскрипывание. Постепенно проявляясь, из темноты выползла повозка: похожий при неровном свете костра на огромного жука бык тянул заунывно поскрипывающую телегу; рядом шагал, намотав на руку вожжи, босоногий паренек лет двенадцати.

— Здравствуйте… — несмело поздоровался паренек. — А кто тут у вас будет лейтенант?

Военрук подошел. Ребята, пользуясь моментом, побросали работу.