Боль

Во дворе Манином, в узком проходе между поленницами, стоял Манин отец - пальто нараспашку - пинал ногой выступающее из поленницы бревно, может быть задел о него косточкой.

– Извините, - сказал Васька.
– Маня дома? Может, она про Оноре знает?

Медицинский полковник взял Ваську за ворот, дернул к себе, продышал в лицо коньяком:

– А, сукин сын. На ловца и зверь бежит. Не знает она про твоего идиота Оноре. А вот я про тебя знаю. Я по глупости на него думал. У него профиль - бронза. Но Маня же мне сказала. Подлец! Негодяй!

– Почему негодяй?
– спросил Васька, оторопев.

– Ну, а беременна она, негодяй, от кого? От архангела Гавриила? Полковник дышал тяжело, сипло.

Ваське бы промолчать, но он психанул - заорал:

– Чихал я на твою Маню! Не мой размер!

Полковник тряхнул Ваську сначала не сильно, потом посильнее, потом ударил его спиной о поленья.

– Грязь уголовная.

Васька был слабым после вчерашнего.

– Кто вам это сказал?
– спросил он, икая - полковник бил и бил его о поленницу.
– Это вам Маня сказала?

– Нет, дева Мария!
– Полковник забирал в кулаки Васькин ворот, удушая его.

"Пора бить, - уныло подумал Васька, прижатый к дровам, представил рыхлый живот полковничий и свой сизый кулак, входящий в этот живот, как в тесто.
– Облюется же - некрасиво". Васька почувствовал что-то жесткое в заднем кармане, он давно эту жесткость отметил, но сейчас вдруг сообразил - вспомнил: "вальтер"!

Васька вытащил пистолет, ткнул им полковнику в брюхо, не такое уж рыхлое, и тихо сказал:

– Застрелю.

Полковничья ярость уже шла на убыль. Он разжал пальцы.

– Убивай, уголовник. А кто твоего ребенка кормить будет? Ты? Я же на ваши вшивые курсы ходил, интересовался тобой. Мне объяснили радостно: урка, сказали.

– Застрелю, тятя.
– Васька снял "вальтер" с предохранителя.
– И спрячу тело в дровах.

Полковник попятился.

– Ух, - сказал.
– Тошно. В общем, так - чтобы я тебя больше не видел. И что Маня в тебе нашла?

"Маня, Маня..." - бормотал Васька, разглядывая клодтовских лошадей. Но думал он не о Мане. "Почему, собственно, лошадей?
– думал.
– Тут ведь и парни есть - встающие на ноги. Все ошибаются, говоря: "Ах, клодтовские кони!" А Маня? А что Маня?
– Васька вдруг засмеялся громко.
– Ну, сучка, не могла, видите ли, своему папашке дворянину-полковнику про матросика рассказать, про мешок картошки. Парень с курсов интеллигентнее. А матросик - клопик. Отомстила она ему. А он и не ведает".

Медленная пришла к Ваське мысль:

"Значит, Маня, дура, решила ребенка оставить? Зачем ей? Ей же учиться. Ну и замуж. А я зачем без отца?.."

Васька почесал щеку стволом "вальтера" и замер, приходя в себя. Потом подошел к перилам моста, слегка перевесился через них и неторопливо так, как бы нехотя, разжал пальцы.

– Ты что выбросил?
– раздалось у него за спиной.

Васька обернулся - милиционер стоит молодой, любопытный.

– А ты что подумал?

– Вроде бы пистолет.

– Ага, - сказал Васька.
– Камень.
– И пошел к Литейному на остановку.

Вскоре после демобилизации Васька встретил во дворе Веру. Она обрадовалась ему как родному. Обняла. Прижалась. Даже всплакнула.

На следующий день Васька понес ей банку тушенки.

– Верка, я тебе вот что принес, - сказал он в дверях.
– А то ты какая-то бледная.

Вера улыбнулась, приложила палец к губам и кивнула на плотно прикрытую дверь комнаты - оттуда доносилась музыка и хмельные мужские голоса.

– У меня все-все есть.
– Вера метнулась в кухню, принесла на ладони плитку шоколада.
– На. Ты всегда любил сласти.
– Она встала на цыпочки и поцеловала Ваську в ухо, едва коснувшись губами, будто шепнула ему что-то, будто доверила ему секрет.
– Я тебя не приглашаю - они все чины, тебе с ними будет неловко. Я знаю. У меня опыт.

– Смотри, Верка, возьми на завтра. Правда, ты бледная.

Вера засмеялась и вытолкала его.

С Верой Васька учился с третьего класса. И все годы она была не то чтобы самой красивой, на эту тему шли споры, но самой привлекательной девчонкой. И самой доброй. Ничего не стоило выпросить у Верки завтрак, или деньги, или чистую тетрадку. Когда Вера получала хорошую отметку, радость ее была такой подлинной, такой чистой - диво! Учителя, чтобы получить удовольствие от ее радости и дать насладиться классу, зачастую вместо полагающейся тройки ставили ей четверку.

Некоторые девочки из воображал называли ее дурой. Она и сама о себе говорила: "Дура я, дура набитая, дура ветвистая - котелок с дыркой".

С шестого класса пошли влюбляться в Верку старшеклассники - отбоя от них не было. Ну, а с восьмого и далее поджидали Веру у школы курсанты всех родов войск, студенты, спортсмены. Друзья-одноклассники были вынуждены ее заслонять толпой, отжимать, отводить, уводить через окно мужской уборной и взывать к совести кавалеров: "Женихи чертовы, дайте ей школу кончить. Ей же уроки готовить нужно. Ее из-за вас, кобели, в комсомол не принимают". На собраниях Веру критиковали - чтобы одевалась скромнее. А одевалась она, если разобраться, скромно, но почему-то очень красиво, без морщинок и лишних складок.

Она и сейчас такая была, словно только что из-под душа.

По вечерам, подойдя к окну, Васька видел Веру, склонившуюся над штопкой чего-то женского. Она, как бывало в школе, все время сдувала падавшую на глаза прядку волос. Почувствовав, что на нее смотрят, Вера поднимала голову, искала глазами по окнам и, разглядев Ваську, улыбалась и махала ему рукой. Но чаще окна ее квартиры были зашторены.

Анастасия Ивановна в ответ на Васькины вопросы о Вере молчала, а если он наседал, поджимала губы.

Васька работал и пел. "Богатыри" полыхали на стенах. Стены стали похожими на зеркала.

Васька осунулся. Анастасия Ивановна, глядя на его галерею, морщилась.

– Их бы к вам, в Эрмитаж, - заявлял Васька нагло.
– К Рембрандту. Думаю, устояли бы.

Сережа Галкин заходил. Говорил:

– Работаешь? Не буду мешать.
– И направлялся к Анастасии Ивановне.

– Правильно и похвально, - одобрял его Васька.
– Будешь ей вместо сына. Она на меня метила, но я ей по возрасту не подхожу и по аппетиту.

Как-то дня через три под вечер Васька услыхал зов - Вера махала ему рукой.

– Вася, а Вася, зайди ко мне. Прямо сейчас.

Васька пошел.

Вера встретила его в открытых дверях, пританцовывая от нетерпения.

– Что у тебя?
– спросил Васька.
– Горит, что ли?

Вера втащила его в квартиру, в свою комнату. Соседка Верина парикмахерша Мария Леопольдовна погибла в блокаду, ее комната была опечатана. В Вериной комнате, большой, квадратной, с двумя окнами, ничего не изменилось, только мебель шикарная - обалдеть!
– как бы поблекла. Буфет, подпирающий потолок, резной, весь из рыцарей, рыцарских колетов, шлемов, перчаток и даже перьев, потрескался. Из этого буфета все мальчишки во дворе мечтали выпилить по кусочку на память. Зеркало в золотой раме потускнело. Но прибавилось в комнате тряпок: цветастые шарфы и косынки валялись в креслах, кровать двуспальную родительскую, степенную, теперь обволакивало золотое трофейное покрывало; но прибавилось ярких коробочек и флаконов, запах стал другой - сладкий, тогда как раньше пахло уксусом - у Вериной мамы были "мигрени".