Боль

– Эх!
– сокрушался Афанасий Никанорович.
– Промахнулись мы с тобой, Васька, пропорцию не рассчитали. Сила волны получилась очень сгущенная. И хохотал.

Анастасия Ивановна била кулаком в дверь и призывала моль на его голову.

– Потому что серая девка - учить надо, - объяснил Ваське Афанасий Никанорович и крикнул: - Откуда ты такая, из какого темного болота?

Анастасия Ивановна выкрикнула ему в ответ:

– Из Весьегонска мы!
– и грохнула кулаком в дверь - чуть филенка не вылетела.
– У нас таких ерных нету - степенные все.

– У них народ в печках моется.
– Афанасий Никанорович все хохотал. От Весьегонска до Боровичей Славянские болота тянутся, так в них дезертиры еще с наполеоновской войны сидят, и французы и наши. Шерстью обросли зеленой. И воют. И девок пужают. Видел у Настьки в комнате плошка с молоком стоит у дверей? Ты у нее спроси - а где ее кошка? Нету у нее кошки и не было. Спрашивается, для кого она молоко льет?

Анастасия Ивановна бить кулаком в дверь перестала.

– Задохнешься ты от своего смеха, - сказала она.
– Посинеешь, и очи у тебя вылезут.

– Для домового она молоко льет. Домовой у них шишом называется, сказал Афанасий Никанорович.
– Нет ни шиша - значит, в избе хоть шаром покати - ничего. Ни синь-пороху. Даже домовой отсутствует. А это, по ихним понятиям, хуже нет. Домовой ни к пожару, ни к войне из избы не уходит только к мору. Понял, какая темная? Зато справедливая, отходчивая, фигуристая, добрая и очень красивая. Я думаю, она самая красивая в вашем доме, окроме, конечно, твоей мамы.

Через несколько минут Анастасия Ивановна подошла к ванной и другим, совсем мирным, даже ласковым голосом объявила:

– Выходите. Уже все проветрилось. Я утку опять разогрела.

И они сидели уже вчетвером: и Васька, и Васькина мама, ели утку и слушали, как Афанасий Никанорович нахваливает отходчивое и доброе сердце Анастасии Ивановны и ее красивые глаза. А она молчала, задумчивая, и вздыхала, подперев алую щеку пальцем.

Вывезли ее в Ленинград из глухой деревни, где и колхоза-то толком не было, для домашней работы к пожилому образованному человеку. И человек этот старый - архивариус - вскоре помер. Анастасия Ивановна в свою деревню возвращаться не захотела, пошла работать на Балтийский завод в столовую официанткой и поменяла комнату. А надо сказать, что архивариус се грамоте научил.

– Думаю, он ее щупал, - делился с Васькой Афанасий Никанорович и, спохватываясь, что говорит с мальчишкой, исправлял свою оплошность вопросом: - У вас в школе сейчас как - девчонок щупаете?

Васька краснел густо и надолго.

Анастасия Ивановна была на девять лет старше Васьки, он называл ее тетя Настя, но серьезности к ней не испытывал, и когда она, высоко подоткнув юбку, мыла пол в коридоре, Васька, хоть и бросало его в жар так, что опухшие уши к плечам свисали, с трудом одолевал хулиганское желание дать ей коленом пенделя.

Познакомилась Анастасия Ивановна с Афанасием Никаноровичем, как она сама говорила, случайно. Случай вышел такой - Васька ненароком подслушал, он в ванной клюшку строгал, а дверь в ванную шла из кухни.

– Коридор от раздачи до зала узкий, - рассказывала Анастасия Ивановна Васькиной маме.
– Если кто с подносом идет, пережидать приходится - не разойтись. Вот иду я с подносом. Борщи - тарелка на тарелке горой, с пылу. А маляр на корточках стену красит. Я к другой стене прижимаюсь, стараюсь бочком, а он хвать меня за ноги, я чуть поднос-от не выронила. Он мне всякие красивые слова говорит, а сам меня щупает, ноги гладит. А у меня мысль одна, как бы поднос-от не уронить, не ошпарить ему лицо. Жалко же человека. И не знаю, что делать: то ли кричать, то ли еще что? Стыдно, человек в возрасте, а ноги мне гладит. Я и говорю ему строго:

"Товарищ, вы бы не согласились ремонт мне произвести на жилплощади? Я сама, - говорю, - неумелая, у нас в деревне обои не клеют".

"С полным моим удовольствием, - отвечает.
– Адрес ваш будет какой?"

"Адрес я на обратном пути вам сообщу, сейчас у меня борщи стынут".

Он прижался к стенке и смеется, леший.

На обратном пути я хотела его подносом по голове хватить, а он стоит, высокий такой и глаза ласковые.

"Вы, - говорит, - меня извините. Вы такая красивая, что даже святой угодник Микола не устоял бы у ваших ног".

...Как-то Афанасий Никанорович принес в бутылке с притертой пробкой люминесцентный порошок. Порошок в темноте светился голубым огнем.

– Для борьбы с суеверием, - объяснил Афанасий Никанорович. Настька-то суеверная, темная. Красной косынкой повязывается, а сама - ночь древняя. Вот мы ее и разоблачим. Рисуй черта.
– Он дал Ваське квадрат плотного картона размером побольше тетради.

Васька нарисовал черта с высунутым языком. Афанасий Никанорович обвел рисунок по контуру клеем и по клею присыпал порошком. Лишний порошок смахнул на газету. Посмотрел в темноте критически и покрыл по клею же светящимся этим порошком сплошь - язык, рога и глаза. Причем глаза густо, стало быть ярко, а язык и рога реденько, тускловато.

Черт в темноте полыхал.

– Жаль, такого порошка красного нету. Все бы суеверие зараз вывели.

Афанасий Никанорович привязал к картону толстую нитку и приладил черта в уборную под тазик, который висел на противоположной от унитаза стене. Нитку он вывел в коридор. Под кромку тазика подложил два кругляшка, отрезав их от морковки, чтобы щель была. Когда нитку отпускали, картон вылезал из-под тазика - черт оказывался прямо перед глазами сидящего. Афанасий Никанорович все это отрепетировал, весьма радуясь своей выдумке. И Васька радовался. Да и как не радоваться - идея была прогрессивная.

Когда прибежавшая с работы Анастасия Ивановна шмыгнула в уборную, Васька, он был наготове, вывернул на электрощитке пробку. Афанасий Никанорович медленно нитку стравил.

Раздался крик дикий и вздох упавшего на пол омертвевшего тела.

– Ты сейчас в комнату ступай, - велел Афанасий Никанорович.
– Я один тут управлюсь... Не ожидал. Такая на вид крепкая.

Васька слышал из комнаты, как Афанасий Никанорович с ворчанием извлекал Анастасию Ивановну из уборной и как она не хотела по коридору идти - падала. И как он отнес ее и дверь за собой закрыл. Тогда Васька вышел, вытащил из-под тазика черта и спрятал его у себя в комнате под шкаф.

Анастасия Ивановна очнулась на своей кровати в темноте. Угадав ее пробуждение по заскрипевшим пружинам, Афанасий Никанорович заворчал досадливо:

– Что это света нет? И ты, Настька, на кровати в такой час? И почему дверь в квартиру настежь открытая?

Тут и Васька включился, затопал в коридоре, словно вбежал в квартиру с лестницы, и закричал:

– Что случилось? Почему света нету?

– Да и сам не пойму, - откликнулся Афанасий Никанорович.
– Третью пробку вворачиваю - перегорают. Словно нечистая сила их жжет. А ну, попробуй ты, у тебя рука детская - непорочная, черт с тобой вязаться не станет.