Болевые точки

– Какая кровь? Как напиталось? Что ты мелешь? Какое сало?

– Сало? Здор называется… – Аллочка смотрела на мать и улыбалась.

Мать присела на кухонный табурет и посмотрела в глаза дочери.

– Боже мой! Какая глупость. Кто тебе это наплёл? – шумно вздохнув, она поднялась и повернулась к кухонной плите.

– Мааам… – протянула Алка, чувствуя что-то недоброе. Улыбка сползла с её губ.

– Доченька, здор – это самое никчемное сало, которое после забития и разделывания свиньи выбрасывают. И как можно бить дощечками свинью? Она же будет кричать, ей будет больно. Да ещё и два часа? У животного от возбуждения выделяется адреналин, всплеск гормонального фона, как результат – мясо, равно как и сало, станет непригодным для пищи.

– Тварь! – выдохнула Алка и рванула из кухни в коридор, к телефонному аппарату.

– Ты конченый придурок, ты дебил! – выла она в трубку. – Ты хоть понимаешь, что я на работе сегодня опозорилась! Теперь-то я понимаю, почему они смотрели на меня так, будто я сошла с ума.

Мать Аллы смотрела в спину дочери из кухни и думала: «Достанется же кому-то такое счастье…»

Дымок

После этой, вышеприведённой, истории Аллочка выдержала две недели и, конечно же, простила Вита. Вит же не придавал значения происходящему, так как был по своей натуре пофигистом с большой буквы П.

Аллочка примчалась к нему в очередной раз, и они весело проводили время. А время года было знатное. Осень – это так романтично. Первый день сентября, солнечно! В воздухе, ещё не осеннем, но уже и не летнем, витает нечто грустное, повествующее о днях былых, канувших в Лету.

Пригласил её Вит к себе на праздник осени. Алла ехала с недоверием, но в ней пылал огонь мести, хотя внутри себя она признавала, что шутка с салом была однозначно хороша.

Он встречал её у автобуса с букетом хризантем. Алла опешила, мол, что-то сталось с её другом, и букет принимала с недоверием и даже опаской. Вит же, в свою очередь, критично оглядев Аллу, бесцеремонно вонзился губами ей в шею, оставив сочный засос.

– Я соскучился, и ты совсем не права, что так долго не приезжала.

– Мог бы приехать сам, – возразила Алла, – особенно после той выходки, что ты проделал со мною.

– Да ладно, – махнул рукою Вит, – я не виноват в том, что ты ведёшься на такого рода шутки. Да и я же не знал, что ты станешь сдуру трезвонить повсюду.

– Хорошо, проехали.

Аллочка, подхватив Вита под руку, устремилась к выходу.

– Прогуляемся по паркам! – заявил Вит. – А к вечеру будет праздник.

Он водил её по осеннему парку, дубовому, где было старое немецкое кладбище, ещё с царских времён, почти уничтоженное большевиками, а после и коммунистами. Были немногие уцелевшие монументы и скульптуры, сохранённые, кстати, отцом Вита.

Папа был Человеком огромадных знаний и ума, высочайшего интеллекта, был многие годы директором одной из школ города и совмещал ещё одну должность – должность директора местного краеведческого музея.

Городской парк состоял из двух участков. Между ними находился стадион. Обогнув спортивное сооружение, молодые люди прошли по аллее и оказались в парке с огромными деревьями широколистных кленов. Ковёр из кленовых листьев необыкновенной красоты. Ноги утопают в этой красно-желтой, ещё не грязной, ещё такой притягательной массе. Умиротворение, словно от китайского молочного чая оолонг. Грести ногами листья, шелест которых приводил в ностальжи по уходящим в странствие памяти событиям, деяниям, мечтаниям, сбывшимся и не осуществившимся юношеским грёзам.

К вечеру он привёл её к дому своей мамы. У Аллы Станиславовны сердце сжималось и замирало от одной только мысли, что знакомство с родителями – это следующий этап её отношений с Витом.

– Алл, ты ничему не удивляйся, это подарок тебе от меня. Ты даришь мне счастье и надежду, которая питает меня и позволяет жить. Жить ради того, чтобы стать тем, кем могу быть, кем хочу быть. Спасибо тебе, спасибо, милая.

Он крепко обнял её за плечи и, повернув к себе лицом, нежно атаковал её губы своими. Аллочка поддалась и ответила ему.

Они целовались в темени уже не по-летнему густых кустов акации, куда не проникал свет уличного фонаря. У Аллочки горело внизу живота, это было не тепло, то был жар. Жар огромной температуры, словно от коксового угля.

Желание быть с Витом затмевало всё окружающее её. Мыслей не осталось совсем, только утолить изжигающий её жар, убить в себе феминизм и стать банальной женщиной со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Пойдём! – шепнул ей в ушко Вит и слегка подтолкнул к двери.

Аллочка входила в дверной проём, что вёл в летнюю веранду, словно в тумане. Вит шагнул за ней и чиркнул спичкой. То, что в мерцающем пламени увидела Алла, потрясло её. Весь пол веранды был устлан кленовыми листами, будто в парке. Она охнула от неожиданности и нахлынувшего на неё чувства.

– Вит, что это?

– Как видишь, осень пробралась в дом.

Вит зажёг несколько свечей, и комната наполнилась мерцающим светом. На стенах висели причудливые деревянные изделия из коряг, умелой рукой обработанные, доведённые до совершенства кропотливой работой умельца фантазии мастера.

– Проходи, милая! Устраивайся! – ласково прошептал Вит.

В глубине веранды стоял стол, накрытый на две персоны, с высокими бокалами, в стекле которых извивался пламень свечей.

Алла села за стол, и Вит наполнил бокалы вином тёмно-рубинового цвета. Наливал он из высокого кувшина с закрывающейся крышкой.

– Давай выпьем за прошедшее лето! За то, что это лето подарило мне встречи с тобою! Салют! – Вит сделал круговое движение правой рукой, и вино, качнувшись, лёгкой волной пронеслось по бокалу.

Звон фужеров был глухим и каким-то грустно-торжественным, словно сама осень была метрдотелем на их с Витом празднике. Алла поднесла бокал к губам и вдохнула в себя аромат. Это был аромат поздних сортов винограда с тяжёлым, настоявшимся оттенком. Пригубив вино, Алла не смогла отказать себе ещё в одном глотке. Да! Это было нечто! Вино было отменным! Густым, словно кровь, пряным и душистым, выдержанным по всем канонам.

Она с удивлением смотрела на Вита, который взял в руки гитару.

– Я спою тебе песню.

Тихий, мягкий перебор серебряных струн. Лёгкое опьянение от первых глотков вина. Бархатный тембр голоса поющего.

Негромко, вкрадчиво, будто из утреннего тумана, из далёкого воспоминания, где бунинская аллея, шелест страниц тургеневских романов:

«Не могу я забыть те бессонные долгие ночи.

Не могу я забыть поцелуй твоих ласковых губ.

И пройду я один мимо тех размалёванных бочек,

Где не ищут тепла сотни страждущих, раненых губ.