Больная

— А как ты думаешь, я могла бы выйти замуж? — вдруг тихо спросила Лотта, приблизясь.

— Ну, могла бы, — осторожно произнесла Валентина. — А зачем тебе?

— Надоело. Хочется новенького.

Действительно, тогда мы встретились с Валентиной возле памятника Гоголю, на Гоголевском бульваре, это одно из моих любимых мест в Москве. Там огромные фонари, такие, что где-нибудь в испанском городке каждый из них сам по себе уже выглядел бы как центральный памятник на милой маленькой круглой площади. В подножии фонаря лежат, повернув головы, бронзовые львы с крупными лапами.

Мы присели на скамью.

Она была в подавленном настроении.

— Все эти фотографы, там, на выставке — настоящие слепцы, — заявила она.

— В каком смысле?

— Они ничего не видят. Не хотят видеть ничего, кроме того, что видели мы все. Например, есть одна деревенька в Подмосковье, мои родители снимали там дачу на лето. Там по двору ходили куры…

— Куры. Это здорово. Действительно, где-то ходят куры, как подумаешь. Трудно себе представить отсюда.

— Ага. Погляди, какие у нее сапоги!

— Где?

— А вон, вон…

— «Бальдинини».

— Серьезно?

— Да.

— Как это ты всегда определяешь марку, да еще с такого расстояния?

— Очень просто, я сама их меряла неделю назад. Знаешь, сколько они стоят?

— Сколько?

— Сорок тысяч.

— Да ты что!

— Точно.

— Кем нужно работать, чтобы получать такие деньги?

— Для этого нужно не работать.

Мы помолчали.

— Ну так вот, куры, — снова начала Валентина, — а кормила их одна подслеповатая бабка. Иногда она выходила почему-то с серпом — может быть, ей уже трудно было поднять косу — и срезала траву при дороге. В детстве я ее боялась. Мне казалось, что она вообще уже мертвая.

— Вот бы сфотографировать ее, правда?

— Да. Я видела в Интернете одну фотографию. Сейчас ими весь Интернет забит. Там два монаха встречаются в каком-то северном краю… И они рады друг другу. Может, давно не виделись… Один из них держит в руке камилавку, другой обнимает того за плечи. Он смущен и отводит взгляд, но улыбается.

— И что?

— И все.

— Мне кажется, я понимаю, о чем ты. Но сейчас это мало кому интересно. С этим ты ничего не можешь поделать.

— А если попробовать этим увлечь Виталия?

— Ну, допустим.

— Ну да. Сделает он выставку. А толку?

— На самом деле нужно идти сдаваться. — Спотыкаясь, произнесла Валентина. — Я даже знаю, кому. Мне, знаешь, в последнее время не по себе.

— Сдаваться! А они пленных-то берут? Кому сдаваться?

— Нужно позвонить Нектарию.

— Зачем?

— Неважно.

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Vitaly.doc

Виталий был сыном банкира из Сыктывкара. В девяностые отца «грохнули с фейерверком в собственном автомобиле», как выражался сам сынок. Был он мальчиком, подающим надежды измлада. Сначала молодой Очеретько зарабатывал тем, что «кидал страховые компании».

— Я приезжал, страховался на не слишком большую, но все же приличную сумму, так только, чтоб хватило на погулять и выпить-переспать — в молодости у нас не слишком большие запросы! — и подбирал такой страховой случай, чтоб нельзя было проверить. Например, перелом ключицы. Она зарастает, эта умная косточка, и понять, происходило ли в ее костячьей жизни что-нибудь ужасное, уже невозможно. Справка от доктора, задобренного считанными ласковыми баксятками, и — привет, девульки, я вроде страховался у вас. А потом векторнулся на сто восемьдесят и в обратном дайрекшене — в соседнюю область. Мы тогда все так пробавлялись. Сынок губернатора до сих пор мой приятель. В аппарате президента теперь служит. Раз ты спрашиваешь у меня совета…

— Я не спрашиваю у тебя совета.

— Короче, совет будет такой: если тебе роют яму — не мешай. Используешь под бассейн! — довольный остротой, явно давным-давно взятой им в «плотный прокат», Виталий хохотнул. — Конечно, я не скажу, чтобы у меня напрочь отсутствовала совесть. Ты знаешь, что это за девайс? Глас Божий. Встроенный в каждого человека на подобие миниатюрного жучка. С портативным управлением. Но я же не людей кидал — и они мне ничего не сделали, и я им. Я кидал государство. А оно вообще всех кидануло.

— Интересно, что ты станешь говорить через несколько лет. Ты ведь станешь чиновником?

— Я стану отличным чиновником, не беспокойся.

— Отличным крючкотвором.

— Почем ты знаешь, может, это и есть добро для государства? Еще не родил мир человека, который дал бы исчерпывающие определения, что добро, а что зло. С этим каждый разбирается в меру собственных способностей, — возгласил Виталий.

— Определения не может быть, потому что это только отчасти дело разума — отличать добро от зла, — сказала Валентина.

— Скажи еще, это дело души, сердца. Ну, так? Угадал? До чего мне нравятся эти черти: накосорезят по полной, а потом — мы не знали, что есть добро, а что — зло. Нет, братцы! В глубине души человек всегда знает, совершает он добро или зло. Он может притворяться перед другими и даже самим собой. Конечно, от некоторых событий он может вообще впадать в непонятки. Или, как это тут говорят, оптика может смещаться… И люди могут переставать различать… Мы ведь никогда не бываем полностью уверены в себе. Но чувство добра и чувство зла — это исключения, они всегда понятны и даже не оставляют места, чтобы сомневаться. Как будто у нас есть некий эталон, идеальные весы внутри, как бы встроенные, и они почти никогда не сбоят.

— Ничего себе, рассуждать на такие темы! — сказала Валентина.

Виталий вдруг разозлился:

— Мне ни к чему вообще эти замороты, ты поняла? Упоротые в шлонь любят порассуждать, а нормальные люди вообще меньше разговаривают вслух. Дела делаются не так. Вот мы с тобой перетерли, я потом сцифровался, замониторил, че-как, и разрулил — но чтоб мне за это на карман приплыли стайкой ласковые баксята. А вся эта достоевщинка — для тупачков-интеллектуалов, которые, подскатушевшись, пообломались по всем вариантикам. Чокнутые на все четыре головы! Русский народ — бестонтовец и беспределец. В основном нашим людям надо мало. Кэшочек для приятного времяпрепровождения, кропалик, чтоб на илюзняках повестись, и чтоб до утрянки зашторило по самые баклажаны.

В «Московке» Виталий Очеретько закончил институт культуры и занимался тем, что приносило не только известную прибыль, но и какое-никакое реноме: он организовывал выставки и сам немножко снимал.

— Это сейчас несложно, любой кролик в состоянии научиться нажимать на кнопочку фотика. Только одно важно, запомни: профессионалы должны подбирать тебе освещение, искать модель, накладывать гримм и дрессировать ее.

— Дрессировать?

— О Господи, одевать — слова «дресс-код» ты тоже не слышала никогда?.. И будет лучше, если какой-нибудь фотограф, собаку сожравший на композиции, поможет тебе с установкой камеры и всеми делами. Тогда останется только нажать на кнопочку.