Больница Преображения

Секуловский быстро заговорил по-немецки срывающимся, каким-то незнакомым голосом. Выходили из комнаты по одному. В дверях стоял Гутка. Передал их солдату, приказав проводить врачей вниз. Они спустились по второй лестнице. В аптеке, перед входом в которую стоял еще один черный с автоматом, они застали Паенчковского, Носилевскую, Ригера, Сташека, профессора, Каутерса и ксендза. Сопровождавший Стефана и Секуловского солдат вошел вместе с ними, запер дверь и долго всех разглядывал. Адъюнкт стоял у окна, сгорбившись, спиной ко всем, Носилевская сидела на металлическом табурете, Ригер и Сташек устроились на столе. День был облачный, но светлый; сквозь редеющие листья за окном проглядывало серое небо. Солдат загородил собою дверь. Это был парень с плоским темным лицом, со скошенными скулами. Он дышал все громче, наконец заорал:

– Ну вы, паны докторы, на шо вам вышло? Украина була и будэ, а вам каюк!

– Выполняйте, пожалуйста, свои обязанности, как мы выполняем свои, а с нами не говорите, - на удивление твердым тоном заметил Пайпак в ответ. Выпрямил спину, неторопливо повернулся к украинцу и уставился на него своими черными глазками из-под нависших седых бровей. Дышал он тяжело.

– А ты...
– Солдат поднял шарообразные кулаки.

Дверь распахнулась, сильно толкнув его в спину.

– Was machts du hier? Rrrraus! [Ты что тут делаешь? П-шел! (нем.)] рявкнул Гутка.

Он был в каске, автомат держал в левой руке, словно собирался им кого-то ударить.

– Rune!
– крикнул он, хотя все и так молчали.
– Sie bleiben hier sitzen, bis Ihnen anders befohlen wird. Niemand darf hinaus. Und ich sage noch einmal: Solten wir einen einzigen versteckten Kranken finden... sind Sie alle dran [Тихо! Вы будете здесь сидеть, пока не прикажут! Никому отсюда не выходить! И я говорю еще раз: если найдем хоть одного припрятанного больного... всех вас!.. (искаж. нем.)].

Он обвел всех своими выцветшими глазами и круто развернулся на каблуках. Раздался хриплый голос Секуловского:

– Herr... Herr Offizier... [Господин офицер... (нем.)]

– Was noch? [Что еще? (нем.)] - рявкнул Гутка, и из-под каски выглянуло его загорелое лицо. Палец он держал на спусковом крючке.

– Man hat einige Kranken in den Wohnungen versteckt... [несколько больных спрятаны в квартирах... (нем.)]

– Was? Was?! [Что? Что? (нем.)]

Гутка подскочил к нему, схватил за шиворот и начал трясти.

– Wo sind sie? Du Gauner! Ihr alle! [Где они? Мошенник! Все вы! (нем.)]

Секуловский затрясся и застонал. Гутка вызвал вахмистра и приказал обыскать все квартиры в корпусе. Поэт, которого немец все еще держал за воротник халата, торопливо, пискливым голосом проговорил:

– Я не хотел, чтобы все...
– Он не мог пошевелить руками: рукава халата впились ему под мышки.

– Herr Obersturmfuhrer, das ist kein Arzt, das ist Kranker, ein Wahnsinniger! [Господин оберштурмфюрер, это не врач, это больной, он сумасшедший! (нем.)] - завопил, соскакивая со стола, смертельно бледный Сташек.

Кто-то тяжело вздохнул. Гутка опешил:

– Was soil das? Du Saudoktor?! Was heisst das?! [Что такое? Ты, коновал! Что все это значит? (нем.)]

Сташек на своем ломаном немецком повторил, что Секуловский - больной.

Незглоба весь сжался у окна. Гутка, разглядывал их всех; он начал догадываться, в чем дело. Ноздри у него раздувались.

– Was fur Gauner sind das, was fur Lugner, diese Schweinehunde! [Ну и мошенники, ну и лгуны, свинячье стадо! (нем.)] - проревел он наконец, оттолкнув Секуловского к стене.

Бутылка с бромом, стоявшая на краю стола, покачнулась и упала на пол, разбилась, содержимое растекалось по линолеуму.

– Und das sollen Arzte sein... Na, wir werden schon Ordnung schaffen. Zeigt cure Papiere! [И это врачи... Ну, мы тут наведем порядок. Покажите ваши документы! (нем.)]

Вызванный из коридора украинец - видимо, старший, на его погонах были две серебряные полоски, - помогал переводить документы. У всех, кроме Носилевской, они оказались при себе. Под конвоем солдата она отправилась наверх. Гутка подошел к Каутерсу. Его документы он разглядывал дольше и немного помягчел.

– Acli so, Sie sind ein Volksdeutscher. Na schon. Aber warum liaben Sie diesen polnischen Schwindel initgemacht? [Ах, так. Вы фольксдойч. Прекрасно. Но отчего вы тогда заодно с этими польскими жуликами? (нем.)]

Каутерс ответил, что он ничего не знал. Выговор у него был жестковат, но это был хороший немецкий язык.

Носилевская вернулась и показала удостоверение Врачебной палаты. Гутка махнул рукой и повернулся к Секуловскому, который все еще стоял за шкафчиком, у самой стены.

– Komm [иди (нем.)].

– Herr Offizier... ich bin nicht krank. Ich bin vollig gesund... [Господин офицер, я не болен. Я совсем здоров (нем.)]

– Bist du Arzt? [Ты врач? (нем.)]

– Ja... nein, aber ich kann nicht... ich werde... [Да... нет, но я не могу... я буду... (нем.)]

– Komm [иди (нем.)].

Теперь Гутка был совершенно невозмутим, даже слишком невозмутим. Он вроде бы даже улыбался - громадный, плечистый, в плаще, скрипящем при каждом его движении. Он манил Секуловского указательным пальцем, как ребенка.

– Komm.

Секуловский сделал один шаг и вдруг повалился на колени.

– Gnade, Gnade... ich will leben. Ich bin gesund [Пожалуйста, пожалуйста... я хочу жить. Я здоров (нем.)].

– Genug!
– яростно взревел Гутка.
– Du Verrater! Deine unschuldigen verruckten Bruder hast du ausgeliefert [Довольно! Ты предатель! Ты бросил своих добрых безумных братьев (нем.)].

За домом громыхнули два выстрела. Зазвенели стекла в окнах, в шкафчике металлическим позвякиванием отозвались инструменты.

Секуловский припал к сапогам немца, полы белого халата разлетелись в стороны. В руке поэт еще сжимал резиновый молоточек.

– Франке!

Вошел еще один немец и с такой силой рванул руку Секуловского, что поэт, хотя и был толст и высок, подскочил с колеи, словно тряпичная кукла.

– Meine Mutter war eine Deutsche!!! [Моя мать была немка!!! (нем.)] визжал он фальцетом, пока его выволакивали из аптеки. Он успел уцепиться за дверь и рвался обратно, судорожно извивался, не решаясь, однако, защищаться от ударов. Франке стал деловито постукивать прикладом автомата по пальцам, впившимся в дверной косяк.