Больно не будет

Кира подошла к кабинету Тихомирова и не решилась сразу войти. А стоять было глупо. В любую минуту кто-нибудь знакомый мог пройти по коридору. «А вообще зачем я к нему иду? — трезво подумала Кира. — Затмение какое-то. Что я ему могу сказать?»

Она хитрила сама с собой. Конечно, ринувшись к Тихомирову, она подчинилась некоему импульсу, желанию стряхнуть с себя ощущение нечистоты, налипшее на нее после разговора с Нателлой Георгиевной и особенно с Кучкиным. Но если бы только это. С Тихомировым ее связывали тайные узы, только он про это не знал. Тут такая история. Тихомиров прежде, в далекие годы, писал стихи, и эти стихи печатались, и на них сочиняли музыку. В его стихах был свой стиль, насмешливый и высокоторжественный, и своя мелодика, напоминавшая то хоралы Баха, то одинокое подвывание голодной собачонки. Кира упивалась его песнями. Потом они забылись, и само имя автора стерлось, кануло в никуда, точно его и не было. На месте этих стихов, и этих сиреневых песен, и этого таинственного имени в памяти взрослеющей Киры образовался провал, черная дыра, откуда иногда сквозило ознобным ветерком тоскующих, невнятных звуков. Такие провалы, если внимательно оглянуться, найдутся в памяти почти каждого человека, и они будоражат, как почти не осознанная, неназванная болезнь.

И вот, придя в издательство, Кира узнала, что всем здесь известный Тихомиров, заведующий отделом культуры, сумасброд и пьяница, и тот далекий автор чудных, увянувших песен — одно и то же лицо. Кира, пораженная, стала искать знакомства с Тихомировым. Это оказалось трудным делом. То есть познакомилась она с ним быстро и самым естественным образом, занеся ему как-то корректуру, по ошибке попавшую к ним в редакцию и к Кире на стол. Помнится, Петр Исаевич никаких ее объяснений слушать не стал, скомкал корректуру и сунул в ящик стола, пробурчав что-то насчет шарлатанов, которым нечего делать не только в издательстве, но и на белом свете. Кира предпочла не расслышать его бурчания, деликатно откланялась. С того дня она с ним здоровалась при встречах. С тем же успехом она могла здороваться и кокетничать с телеграфным столбом. Тихомиров ей кивал, издавал короткое рычание «Здры-ы!», упирался в нее бычьим, выпученным взглядом, но ни разу в его глазах не мелькнуло и тени узнавания или привета. Все его издательские, да и не только издательские, похождения, иногда дичайшие, она знала, но это не оттолкнуло ее, а только распалило воображение. Правда, первый порыв любопытства угас, и она уже не лезла всякий раз при удобном случае к нему под руку со своим приветливым и смущенным «Здравствуйте, Петр Исаевич!».

Зашуршал, подъезжая, лифт; спохватившись, Кира постучала и решительно толкнула дверь. В кабинете никого не было. Но на спинке стула наброшен пиджак, на вешалке слева от входа висит плащ. Тихомиров вышел ненадолго, раз не запер дверь. Кира, оставив дверь приоткрытой, шагнула к столу. Господи, какой кавардак! Рукописи и гранки навалены грудами, перемешаны с газетами и брошюрами, везде пепел, окурки на календарной подставке, стакан на грязном блюдечке. Два телефонных аппарата, один с оторванным проводом. Такой рабочий стол много может сказать о своем хозяине. Перед тем как выскочить из кабинета, Тихомиров, видно, писал — на чистом листе сверху несколько строчек, выведенных неровным, хромающим почерком. Кира не удержалась, прочла. «...Такая же дура, как и была. От всей этой истории воняет паленой шерстью, и я не хочу в ней участвовать. А если ты будешь меня принуждать, я набью морду и ему, и его проклятой тетушке — это еще надо проверить, тетушка ли она. Уж больно у нее ядовитые зубы. И тебе советую...» На этом добросердечная запись обрывалась. Кира приблизилась к окну, увидела с высоты седьмого этажа кусочек Москвы — бегущие автомобили, прохожие на тротуарах, вывеска продовольственного магазина и парикмахерской. Их издательство возвышалось над городским трехэтажным ландшафтом, как авианосец над утлыми лодчонками и катерками. В здании было двадцать четыре этажа. Если забраться на последний этаж, где конференц-зал, то можно увидеть светлую панораму набережных и совсем далеко, как галлюцинацию, купола двух стареньких церквушек. Кира чуть было не размечталась о виде с верхнего этажа, как послышалось тяжелое движение, и в комнату вошел Тихомиров, задыхающийся и багроволикий. Он был так огромен и толст, что в обыкновенном кабинете, рассчитанном на обыкновенных, затурканных сотрудников, с его появлением стало тесно, как в деревенском чулане.

— Извините, что я вошла без вас! — сказала Кира, попытавшись изобразить нечто вроде книксена.

Тихомиров, пыхтя, уселся за свой стол, нашарил под бумагами пачку сигарет. Он смотрел на нее с интересом. Она так и осталась у окна, опершись на подоконник. Она оробела. Тихомиров, кажется, был трезв, но вроде и не в себе. Он вытянул ноги под столом, и она увидела, что на нем действительно кожаные домашние тапочки, причем довольно поношенные. Он продолжал молча сопеть и тужиться, словно вернулся после марафонского забега.

— А ты кто? — спросил он наконец. — Что-то я тебя где-то видел. Ты курьерша, что ли?

— Курьерша.

— А-а, — обрадовался Тихомиров. — Раз ты курьерша, то ты ведь можешь сбегать в магазин за пивом. Я правильно рассуждаю?

Кира похолодела, но не от обиды, а от какого-то неясного предвкушения.

— Вы правильно рассуждаете. Курьерша обязана бегать за пивом для начальства.

— Тебя как зовут?

— Кира Новохатова.

— Я бы, понимаешь, сам сбегал, я уж и ринулся, да не сдюжил. Сердце давит, как в тисках. Только до третьего этажа добрался. А как представил, что еще улицу переходить, да в очереди стоять, да рожи разные видеть — испугался и назад. А пиво в магазине есть, я из окна видел — несут ханурики. Выручай, родная!

— Может, вам врача лучше вызвать? У вас такое лицо красное.

— Сначала лекарство, потом можно и врача, поняла? — Тихомиров нахмурился. Кира кивнула.

— Давайте деньги!

Тихомиров достал бумажник, похожий на одну из его тапочек. Рубашка у него на груди взмокла от пота.

— Давай шустро... э-э... как зовут-то, говоришь?

— Кира Новохатова.

— Давай, Кира, лебедь белая, одной ногой там, другой здесь. Себе вот шоколадку купи, там хватит.

Кира заскочила в свой отдел за сумкой. Лариса уже собиралась домой и подговаривала Аванесяна ее проводить. Она это проделывала каждый божий день, но пока безуспешно. Аванесян отговаривался тем, что остерегается слишком красивых женщин с испанским темпераментом.

— Ты, Арик, не меня боишься, а последствий. Кира, подружка, скажи ему, что так неприлично себя вести. Если женщина просит... Кира, ты куда? Смотри, на выходе засекут! Подожди еще минут двадцать.

Кира раздумывала, в чем она понесет пиво. У нее была только полиэтиленовая прозрачная сумка.

— Оберну газетой! — сказала она Ларисе.

— Что ты обернешь газетой? Кира! Что ты обернешь газетой? Физиономию?

Аванесян расхохотался.

— Кира Ивановна, прошу не обращать внимания на мой глупый смех. Я представил, как ты выходишь с лицом, завернутым в газету, и не удержался. Я вел себя непочтительно, понимаю. Еще раз прошу прощения!

В магазине Кира заняла очередь в винный отдел. О, ей редко выпадала удача постоять в такой очереди. Была пятница, конец рабочего дня, мужчины возбужденно гудели и переговаривались шифрованным текстом. Кира из этих коротких фраз понимала только цифры и ругательства. В этой очереди мужчины вели себя беспокойно, торопились куда-то, но некоторые, напротив, как будто дремали стоя. Один, в фартуке грузчика, облокотился на Кирино плечо, чтобы было удобней дремать.

— Пожалуйста, — попросила Кира, — уберите руку!

Человек в фартуке мучительным усилием раздвинул веки и обратил на нее туманный взор. Он ласково заметил:

— Потерпи, сестренка! Теперь скоро.

Кира пробила в кассе три бутылки пива, не зная, правильно ли она рассчитала, — Тихомиров не сказал, сколько ему надо. Мужчины в большинстве брали по три-четыре штуки. Грузчик, проснувшись, теперь нетерпеливо подталкивал ее в спину:

— Давай, давай, сестренка! Не рассусоливай!

— Становитесь впереди.

— Зачем? Мы без хамства. Нам не к спеху.

Возвращаясь в издательство, она столкнулась с Нателлой Георгиевной.

— Кира, ты не идешь домой?

— Мне надо задержаться немного.

— Ах так! А что это у тебя в сумке? Чего-нибудь вкусненькое купила?

— Да так, колбаски к ужину... Ой, извините, побегу, звонка жду.

Нателла Георгиевна равнодушно повела плечами, задрапированными в стеганую финскую, безукоризненно синюю ткань.

«Все, все, все!» — стучало в голове у Киры, пока она, не дожидаясь лифта, мчалась вверх по ступенькам. Встреча с Нателлой добавила в ее возбуждение сладчайшую каплю. «Я все делаю правильно, — думала она весело. — Несу пиво человеку, который умирает от жажды. А вы, мадам, плетите свои интриги. У каждого свое!» Бутылки позвякивали в газетном пакете глухо в такт шагам. На пятом этаже у нее страшно, резко закружилась голова — и она прислонилась к стене, хватала воздух испуганными, вмиг охолодевшими губами. Но это было лишь мгновение. «Надо просто побольше бывать на воздухе, — решила она. — Гриша верно говорит, надо каждый день гулять перед сном хотя бы по часу. Милый Гриша! Увидел бы он меня с этими бутылками». Все же последние пролеты она одолела медленно, осторожно, не прыгала со ступеньки на ступеньку.