Болотник 3

— Ну хоть чего спрашивали то? Расскажи, а то скучно.

— Да как обычно, всё по кругу, ничего нового. Уточняли показания. Ты мне лучше скажи, обед был? Пайку за меня получил?

— А, да. Получил. Сегодня у нас суп «музыкальный», то есть гороховый. На второе селёдка, по штуке на рыло. Ну и чай, если это пойло можно так назвать, заварка там походу уже даже не вторяки.

— Селёдка — это хорошо, это я люблю.

— Могу свою отдать, если хочешь. Солёная она, просто жуть! Да и без сто граммов я селедку не ем. А фанфурик они нам передать забыли. — ржёт Паша. Он вообще, какой-то уж излишне позитивный, учитывая инкриминируемую ему статью и возможный срок, который он по ней может получить. Моему сокамернику «шьют» разбойное нападение, с телесными повреждениями. А учитывая его разговорчивость и откровенность, я знаю, что виноват он по полной программе, и заедет к «хозяину» на долго.

— Нет, сам жуй, мне моей порции за глаза хватит — сказать, что хочу, это значить попросить. А просить я тут ничего ни у кого не собираюсь. Просить это значить становится должным.

— Я её есть не буду, да и тебе не советую. Это известный прием оперов. Мы сейчас похаваем, а они воду в камере отключат. Скажут, что ремонт. А перед ужином на допрос, когда ты кроме стакана воды ни о чем и думать не сможешь. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

Я усмехнулся. Метод известный и проверенный. Ещё можно и на ужин селёдочки в камеру заслать, вместо нормальной пищи. Сломался мол водопровод ещё в обед, так что сегодня сухпай жрём, а «баландёр» ещё и компотик, «случайно» разольет, ну или он вдруг тоже солёным или прокисшим окажется. Даже если ты запас воды какой-то иметь будешь, это тебе не поможет. После обеда всех выводят на прогулку, а в камере идет «шмон» во время которого твои запаси и исчезнут. Ну а вот уже утром, когда клиент созрел, можно и на допрос.

— Ну и зачем им это делать? Ты и так с «явкой», тебя прессовать смысла нет. Ну а со мной всё понятно, там только вопрос квалификации. Так что кушай спокойно, никому мы нахрен не нужны.

— Смотри, я предупредил.

— А я услышал.

Пообедав, я присел на намертво забетонированную в пол лавочку и разложил перед собой бумаги. Надо брать себя в руки и готовится к защите. Я адвокат, это привычная для меня работа, только вот себя я буду защищать в первый раз.

И так, что мы имеем. По факту инкриминируемых мне четырёх убийств, свидетель есть только в одном случае. Это когда я стрелял в деда Савелия. Да и то, там лейтенант не видел всего своими глазами, он только слышал наш бой, и я ему рассказал, что одного из стрелков подстрелил. В остальных случаях свидетелей нет. Есть только мои первоначальные показания. Тогда, когда я писал объяснительную, я не мог подумать, что так всё обернётся и был довольно откровенен. Это конечно плохо, но вспоминая сейчас то, что там написано, я думаю, что не всё безнадёжно. Та бумага была написана без подробностей, всего то и было там, это описание моих действий в общих чертах. В качестве подозреваемого я на допросе уже говорил совсем другое. Да и от показаний в любой момент можно отказаться. Опять же, я подозреваемый, и за дачу ложных показаний меня к ответственности привлечь не смогут.

Что бы сейчас я делал на месте следака? Первое — это допросы свидетелей. Второе — дождаться результатов экспертизы. Он назначил их много, одних только трупов почти два десятка, а ещё там судебно-баллистическая, оружиеведческая, веществ, материалов, изделий (в том числе микро следов), взрыво-техническая и так далее и тому подобное. И это всё — на долго. Третье — назначить судебно-психиатрическую экспертизу меня любимого, вдруг я псих какой, да и проверит, было ли состояние аффекта надо. Четвёртое — очная ставка с ребятами из моей группы, если наши показания будут расходится между собой. А они без сомнения будут. О том же разговоре с Палычем я умолчал, а лейтенант вполне может и рассказать. Пятое — это обыски по месту работы и жительства. Будут искать всё, что я возможно утаил или случайно оставил, например, дома. Шестое — это проверка показаний на месте и следственный эксперимент. Учитывая, сколько было обнаружено трупов, этого не избежать. Тут уже наверно целый полк в оцеплении стоять будет. Тем более, что один из стрелков смог уйти. Теперь все на воду будут дуть, хотя повторение произошедшего вряд ли возможно. Осмотр места происшествия, выемку моей одежды и вещей, что были со мной, моё медицинское освидетельствование он уже провел. Всё что я выше перечислил он обязательно будет делать, может быть не в той последовательности, что я описал, но сделает всё.

К каждому из этих этапов мне нужно подготовится. Нужно составит перечень вопросов, возможных ответов на них, подготовить аргументы и контраргументы и ещё много всего. Работы предстоит просто огромное количество, но я работаю с задором и энтузиазмом, который никогда ранее не проявлял. На кону ни много, ни мало, а моя жизнь. За умышленное убийство стольких человек, если это удастся доказать следаку, мне грозит расстрел.

— Седьмая! Приготовится к прогулке! — крик дежурного сержанте, разносящийся по коридору, прерывает мою работу. Седьмая, это номер нашей камеры, значит обращаются к нам.

— Ну пошли, погуляем… — гулять надо. Надо поддерживать свой организм в тонусе. Всего час на свежем воздухе в день, это очень мало, так что идём гулять в любую погоду.

Бумаги я не убираю. Смысла нет их прятать, всё равно найдут и прочитают. В то время, когда подследственные находятся на прогулке, проводится обыск и осмотр камер, с целью обнаружения в них предметов, документов, вещей, изделий, веществ, продуктов питания, не разрешенных к хранению и использованию, приготовлений к совершению побегов, а также проверяется исправность замков, оконных решеток и другого оборудования. По результатам каждого обыска составляется рапорт, а по результатам технического осмотра — акт осмотра. Сейчас, когда нас в камере не будет, сюда зайдут как минимум три человека, профессионально подготовленных к таким мероприятиям, спрятать от них конечно что-то и можно, но очень сложно. Так что пусть всё лежит на столе, когда что-то не прячут, обычно оно и не вызывает подозрений. Я хорошо помню случай, когда в одной из колоний, среди других комнатных растений, на подоконнике спокойно, почти месяц, простоял куст конопли. При этом всю жилую зону переворачивали вверх дном каждый день, но вот на спокойно стоящие прямо на виду цветочки, никто и внимание не обратил. Нашли его только при проведении ежемесячной проверке, со специально обученной на поиск наркотиков, собакой. Да и то, спасти и отдать его на экспертизу не смогли, никто не обратил внимания, на то что спаниель заинтересовался цветком, а когда опомнились, от куста остался только голый стебель.

— Седьмая! Выходим! Лицом к стене, руки за спину — железная дверь открылась на половину, ограничитель не снят и из камеры можно выйти, только протиснувшись в узкую щель. Это сделано для того, чтобы содержащиеся под стражей появлялись в коридоре только по одному, а не всей дружной толпой. Нас в камере всего два человека, а значит встречающих нас сотрудников изолятора будет трое, как и положено по инструкции — на одного больше, чем конвоируемых.

— Ну хоть солнце сегодня есть — вздыхает полной грудью мой сокамерник, когда мы наконец то оказались в узком «стакане» прогулочного дворика. Со всех сторон пятиметровые, бетонные стены, а над головой решётка из арматуры, вплотную к которой приварен смотровой «мосток» с дежурным по прогулочному двору.

— Да, солнце, это отлично — подтверждаю я, с тоской смотря на забранное решёткой небо.

— Ты опять себя истязать будешь? — усмехнувшись спрашивает Паша, когда я принимаю упор лёжа, для отжиманий — покури лучше. До завтра ведь без курива сидеть, в камере не положено.

— Успею — между подходами говорю я — вообще бросать надо, тут и так до туберкулёза один шаг, а ещё куривом легкие забивать.

— Так, а чего ещё делать? Первая папироска в день, это как рюмка водки, сразу в голове шум и вставляет нехило. Единственная радость в этом гадюшнике. А вот душ, только через восемь дней, так что потеть не советую, шмотки тоже только там постирать можно.

— У меня есть во что переодеться, а сполоснуться и в камере можно. Ты бы лучше тоже немного позанимался, неизвестно, сколько нам тут ещё сидеть.

— Не. Я бы лучше в картишки перекинулся. Ты как?

— Можно и в картишки, можно и в нарды с шахматами, только на кон ставим отжимания и приседания. И интерес есть и для здоровья полезно — согласился я, приседая.

— Ага. Если ты сто отжиманий проиграешь, то за десять минут отдашь, а мне весь день придётся корячится — кисло протянул Пашка.

— Зато мышцы подкачаешь. Всяко лучше, чем просто на жопе сидеть.

— Не интересно с тобой. Слова лишнего не скажешь, как нормальные люди в карты не играешь, всё пишешь чего-то.

— Ну какой есть. Терпи. Тебе деваться некуда, зато я не храплю.

— Ну да, есть в тебе всё же положительные стороны — смеясь соглашается мой невольный товарищ, закуривая вторую папиросу.

Час, это совсем не много, и он пролетел как один миг. Никогда бы не подумал, что простая прогулка на свежем воздухе может быть таким ожидаемым событием и может принести столько положительных эмоций. Как мало мы ценим, того что у нас есть каждый день. Раньше, ещё до следственного изолятора, я гулял по тайге каждый день. Только что-то потеряв, начинаешь понимать, что это то и было счастье.

— Седьмая! На выход! — синхронно вздохнув, мы потянулись к выходу с прогулочного двора.

— Отставить! Найденов! Остаёшься тут, отойти к дальней стене! Крикун! На выход.

Недоуменно переглянувшись с Пашкой, я отошёл, а моего сокамерника вывели из прогулочного двора. Моё одиночество продлилось не долго, дверь снова открылась, пропуская внутрь человека, одетого в зелёную форму и с погонами подполковника.

— Здравствуйте Кирилл Владимирович. Меня зовут Александр Романович Цуканов. Я хотел бы поговорит с вами без лишних свидетелей и ушей.