Болотник
Шрифт:
— Ёк макарёк! Ща братан, держись! — я пулей метнулся к аэролодке и схватив аптечку и фляжку с питьевой воды, бросился обратно.
Когда я спрыгнул в грузовой отсек вертолёта, в нос мне ударил тошнотворный запах разложения. Честно говоря, я чувствовал его и возле аэролодки, но списывал всё на вонь болотных газов и гниение растений, однако внутри вертолёта, несмотря на множество отверстий и открытые люки, он был почти невыносим. Зажав рукой нос и дыша открытым ртом, я осмотрелся. Весь ужас произошедшего, открылся передо мною. Все, кто разбился в вертолёте были ещё здесь. Никто их пока не нашёл и не эвакуировал. Грузовая кабина залита болотной грязью,
Сдерживая рвотные позывы, и спотыкаясь о мёртвые тела, и какие-то лежащие в грязи инструменты я бросился к выжившему. Перед моими глазами открылась ещё более жуткая картина. Двое из выживших в катастрофе явно застрелились. Покрытые бинтами распухшие тела и простреленные головы, лужа запёкшейся крови. У крайнего справа, в руке табельный ПМ. Возле левого борта, тяжело дыша пересохшими губами, лежит пока ещё живой человек. Сильно искусанное мошкарой и комарами опухшее лицо, глаза заплыли и не открываются, такие же кисти рук. В правой руке зажата отвертка, которой пострадавший без перерыва тихонько скребет борт вертолета. Я, дрожащими руками отвинтил крышку фляги и поднес её к губам лежащего человека.
Никогда прежде я не видел, чтобы так жадно пили воду. Он буквально не отрывался от фляги губами, пока последняя капля не исчезла в его рту.
— Ещё — прохрипел он, когда вода закончилась.
— Потерпи немного братец. Чуть попозже ещё дам, я тебя сейчас осмотрю и будем выбирается отсюда — я откинул в сторону край брезента, которым он был укрыт. Военная форма, жутка грязная и пропахшая застарелой мочой, видимо в туалет ему приходилось ходить под себя. Сильно раздутый живот. Погоны полковника, на поясе кобура с табельным пистолетом.
— Пристрели меня — снова прохрипел полковник — я сам не могу.
— Ты чего это удумал? Сейчас. Потерпи. Всё нормально будет дружище. Уже закончилось всё. Я тут, я помогу — я быстро раздевал пострадавшего пытаясь рассмотреть повреждения на его теле.
— Позвоночник слома, ног не чувствую — тихо прохрипел полковник — пристрели меня Кирилл, богом тебя молю, не могу я больше. И сил нет, даже пистолет вытащить.
Я удивлено уставился на пострадавшего. От куда он меня знает? Нет у меня в знакомцах ни одного полковника.
— Не узнал? А я вот тебя сразу по голосу узнал. Толик? Майор? Помнишь? — с трудом улыбнулся мой старый знакомый.
— Толян! Ты что ли?! Да, когда же тебя до полковника повысили? Месяц назад ещё майором был.
— Давно уже Кирилл. Несколько лет как. А то, что майором ты меня видел, так служба у меня такая. Ты не тяни Кирюха, я долго не выдержу. Или мне дай пистолет, в руку вложи и к голове поднеси, я сам всё сделаю. Только курок взведи.
— Да что же ты заладил то, пристрели и пристрели — психанул я — всё нормально будет. Скоро спасатели прилетят, подлечат тебя.
— Не будет никого Кирилл. Ни спасателей, ни больницы.
Я слышал, как ты в вертолет врезался и снаружи матерился, у тебя тоже лодка разбита. Нас с тобой никто не спасёт.— Да как не спасёт то? Ты чего несёшь? Целый военный вертолет пропал, с отделением солдат. Полковник КГБ. На нём же штатный автоматический аварийный радиомаяк установлен. Да и тут рядом, радарная станция ПВО стоит. Будут искать — найдут. Главное продержатся.
— ГРУ.
— Что ГРУ? — не понял я.
— Полковник главного разведывательного управления Министерства обороны Фомин Анатолий Францович — терпеливо объяснил мне Толик.
— Очень приятно. Будем знакомы — зло прошептал я, осторожно протирая лицо и глаза Анатолия ватным тампоном, смоченным в перекиси водорода — только всё равно ни хрена не понятно. Почему вас искать не будут?
— Никто не знает, что мы здесь. Вертолёт не в одной воинской части не значится. Аварийного маяка нет, радар наш борт видит, как самолёт сельхоз авиации, о том, что пропал, никуда не сообщат. Полетного задания нет, нас вообще, ни для кого нет. Управление никого для поисков привлекать не будет.
— Сукааа! Ладно, не бзди Толян. Я тебя всё равно вытащу. Лодка повреждена, что есть, то есть. Но починить её я смогу, дай мне пару дней и возможность добраться до какого ни будь более-менее твердой земли. Уже сегодня потихоньку постараемся отплыть. Тут неподалёку есть островок, на нём лодку вытащу и отремонтирую.
— Остров с деревней? — прохрипел вопрос Толян.
— Он. Всё то вы знаете, разведчики хреновы — я понял, что он знает о моем посещении острова сектантов. Но тем не менее, несмотря на негативные последствия для себя, бросать его не собирался.
— Мы на него высадится не смогли. При подлёте стая птиц в лопасти попала, сразу назад повернули, да вот, как видишь, не дотянули до дома — усмехнулся Толян. Открыть глаза он так и не смог.
— Ну ничего, ты на нем побываешь, он ближе всего. Там и будем ремонтироваться — разговаривая с Толиком, я не переставал обрабатывать и осматривать его раны — ты мне лучше скажи, как вы втроём перевязаться и так обустроится смогли?
— Нас шестеро выжило. Пилота в кабине зажало, он через день умер. Нас троих поломало сильно, ребята нас тут устроили и за помощью пошли.
— Ну вот, а говоришь, помощи не будет.
— Не дошли они, мы слышали, как они тонули. Долго кричали — Толян поморщился и из уголков его глаз проступили, капли слёз — Алексей после этого сразу застрелился, у него ноги были раздроблены, а Ванька два дня назад.
— Сколько же ты тут уже лежишь? — я скрипнул зубами, представив себя на их месте. Беспомощные, тяжело раненые, без надежды на спасение.
— Шесть дней Кирюха. Дай попить, сил нет.
— Вода в лодке, сейчас тебя вытащу и там попьёшь — я напряженно думал, как мне вытащить Толяна из вертолёта. Со сломанной спиной и неизвестными повреждениями внутренних органов.
— Не вытащишь ты меня. У меня поврежден кишечник. Пить было нельзя, у меня уже начался перитонит. Никто меня уже не спасёт. Лучше дай мне самому уйти, в животе огонь, сил нет терпеть. И воды принеси, мне уже всё можно.
— Да что же ты… — я обреченно сел рядом с телом полковника смотря на лицо этого стального мужика. Говорит спокойно, не орёт и не умоляет, а ведь ему, наверное, невероятно больно. Через что ему пришлось пройти, просто уму не постижимо.
— Я не смогу — тихо сказал я через минуты — я много смертей видел, но убивать не приходилось, тем более вот так… своих…