Большая четверка (пер. Голубевой)

– Человек, о котором вы никогда не слышали, – некий мистер Джон Инглз. Фактически он отставной государственный чиновник с весьма заурядным интеллектом, и его дом битком набит китайскими диковинами, которыми он утомляет своих друзей и родственников. Тем не менее меня заверили знающие люди, что предоставить те сведения, которые мне необходимы, способен лишь этот самый Джон Инглз.

Несколько минут спустя мы уже поднимались по ступеням «Лавров», как назвал свою резиденцию мистер Инглз. Лично я не заметил ни одного лаврового куста поблизости и потому решил, что название виллы было придумано в соответствии с обычаем пригородов – называть дома как можно бессмысленнее.

Нас встретил слуга-китаец с неподвижным лицом; он проводил нас к своему хозяину. Мистер Инглз оказался человеком плотного сложения, с желтоватой кожей и глубоко сидящими глазами, странно выглядевшими на его лице. Он встал поприветствовать нас, отложив при этом в сторону только что вскрытое письмо, которое держал в руке. На письмо он указал чуть позже, когда мы уже поздоровались.

– Садитесь, прошу вас. Хэлси сообщает мне, что вам нужны кое-какие сведения и что я могу оказаться полезным в этом деле.

– Это именно так, мсье. Я хочу спросить, знаете ли вы что-нибудь о человеке по имени Ли Чанг Йен?

– Это странно… в самом деле, очень странно. Как вы умудрились услыхать о нем?

– Так вы его знаете?

– Я с ним встречался однажды. И я кое-что о нем знаю – хотя не так много, как хотелось бы. Но меня удивляет, что вообще хоть кто-то в Англии мог слышать о нем. Это в своем роде великий человек – крупный чиновник вроде мандарина, знаете ли, – но дело-то совсем не в этом. Есть серьезные основания предполагать, что именно он тот человек, кто стоит за всем этим.

– За чем – «всем»?

– Да за всем. Беспорядки по всему миру, волнения рабочих, которые не дают покоя государствам, революции. Нормальные люди, совсем не паникеры, отвечающие за свои слова, говорят, что за всеми этими случаями стоит некая сила и что цель ее – ни больше ни меньше, как разрушение мировой цивилизации. В России, как вы знаете, многие видят явные признаки того, что Ленин и Троцкий – всего лишь марионетки и их поступки (все до единого) диктуются чьим-то мозгом. У меня нет надежных доказательств, которые могли бы вас удовлетворить, но я совершенно уверен в том, что этот мозг принадлежит Ли Чанг Йену.

– Ох, оставьте, – возмутился я. – Не слишком ли далеко вы заходите? Как может китаец дотянуться до России?

Пуаро раздраженно глянул на меня и нахмурился.

– Для вас, Гастингс, – сказал он, – все кажется избыточным, если превышает возможности вашего собственного воображения; что касается меня, я согласен с этим джентльменом. Но прошу вас, мсье, продолжайте!

– Чего именно он надеется достичь посредством всех этих событий, я не могу сказать с уверенностью, – снова заговорил мистер Инглз. – Но я предполагаю, что его одолела та же болезнь, которой страдали величайшие умы от Акбара и Александра до Наполеона, – жажда власти и личного верховенства. Вплоть до недавних времен для завоевания были необходимы армии, однако в этом веке беспокойные люди вроде Ли Чанг Йена могут использовать другие средства. У меня есть доказательства, что в его распоряжении имеются неограниченные суммы для подкупа и пропаганды, и есть признаки того, что он завладел некоей научной силой, куда более мощной, чем мог бы вообразить мир.

Пуаро слушал мистера Инглза с самым пристальным вниманием.

– А в Китае? – спросил он. – На Китай тоже распространяются его интересы?

Его собеседник энергично кивнул.

– Да, – сказал он. – Хотя у меня нет доказательств, которые признал бы суд, я могу говорить на основании собственных знаний. Я лично знаком с каждым, кто хоть что-то представляет собой в сегодняшнем Китае, и поэтому заявляю вам: те люди, которые постоянно появляются на глазах у публики, значат очень мало или не значат вовсе ничего. Они марионетки, танцующие на веревочках, а руководит ими рука искусного мастера, и это рука Ли Чанг Йена. Он сегодня – главный направляющий мозг Востока. Мы не понимаем Восток… мы никогда его не поймем; но Ли Чанг Йен – его животворящий дух. Это не значит, что он стоит в свете рампы – о нет, ничего подобного; он вообще никогда не покидает свой дворец в Пекине. Но он дергает за ниточки – да, именно так, дергает за ниточки, и что-то происходит вдали от него.

– Но неужели никто не пытается сразиться с ним? – спросил Пуаро.

Мистер Инглз наклонился вперед, крепко сжав подлокотники кресла.

– Четверо пытались за последние четыре года, – медленно проговорил он. – Люди сильные, честные, чрезвычайно умные. У каждого из них была возможность так или иначе нарушить планы китайца. – Он замолчал.

– Ну, и?.. – спросил я.

– Ну, они все умерли. Один из них написал статью, в которой упомянул имя Ли Чанг Йена в связи с беспорядками в Пекине, и через два дня его зарезали прямо на улице. Его убийцу так и не нашли. С двумя другими произошло нечто подобное. В речах или статьях, или просто в личной беседе каждый из них связал имя Ли Чанг Йена с бунтом или революцией, и в течение недели после столь неблагоразумных поступков они умерли. Одного отравили; второй умер от холеры, причем это был единственный случай, отнюдь не эпидемия. Еще одного якобы просто нашли мертвым в собственной постели. В последнем случае причины смерти вроде бы не были определены, однако врач, осматривавший тело, рассказал мне, что труп был обожжен и сморщен, как если бы сквозь него пропустили электрический заряд огромной силы.

– А Ли Чанг Йен? – спросил Пуаро. – Само собой, к нему не вело никаких следов, но ведь должны быть какие-то признаки его связи с этими делами?

Мистер Инглз передернул плечами:

– Ох, признаки… Ну да, конечно. Мне в конце концов удалось отыскать человека, который согласился кое-что рассказать, – это был блестящий молодой химик, китаец, и он был из людей Ли Чанг Йена. Он пришел однажды ко мне, этот химик, и я увидел, что он находится на грани нервного срыва. Он намекнул мне на некие эксперименты, в которых он участвует и которые проводятся во дворце Ли Чанг Йена под руководством самого мандарина, – эксперименты на китайских кули, и в ходе этих экспериментов проявляется потрясающее равнодушие к жизни и страданиям людей. Нервы химика были до предела натянуты, он пребывал в состоянии хронического ужаса. Я уложил его в постель в комнате на верхнем этаже собственного дома, намереваясь расспросить как следует на другой день… и это, конечно, было глупостью с моей стороны.

– Но как они его достали? – резко спросил Пуаро.

– Этого я никогда не узнаю. Я проснулся в ту ночь и обнаружил, что дом охвачен огнем, и мне просто повезло, что я не погиб. Следствие установило, что огонь невиданной силы внезапно вспыхнул на верхнем этаже, и останки моего молодого химика превратились в пепел.

По той горячности, с которой говорил мистер Инглз, я без труда догадался, что он оседлал любимого конька, и он тоже это осознал, потому что виновато рассмеялся.

– Но, конечно же, – сказал он, – у меня нет никаких доказательств, и вы, как и все прочие, можете просто сказать, что я слегка свихнулся.

– Напротив, – тихо возразил Пуаро, – мы имеем все причины верить вашей истории. Мы немало заинтересованы в сведениях о Ли Чанг Йене.

– Очень странно, что вы знаете о нем. Я и вообразить не мог, что хотя бы одна душа в Англии о нем слышала. Мне бы очень хотелось узнать, как вы столкнулись с этим именем… если это не слишком нескромно с моей стороны.

– Ничуть, мсье. Некий человек пришел ко мне домой. Он пребывал в состоянии шока, но сумел сказать достаточно, чтобы заинтересовать нас Ли Чанг Йеном. Он описал четверых людей – Большую Четверку – как организацию, о какой до сих пор никто не мог бы и помыслить. Номер Первый – это Ли Чанг Йен, Номер Второй – некий неведомый американец, Номер Третий – в равной мере неведомая француженка, Номер Четвертый может быть назван палачом организации – это Истребитель. Мой осведомитель умер. Скажите, мсье, вам вообще знакомо это выражение – Большая Четверка?

– Не в связи с Ли Чанг Йеном. Нет, не могу сказать так. Но я слышал это или читал… и совсем недавно… в каком-то неожиданном контексте. А, вот что…

Он встал и подошел к лаковому инкрустированному шкафчику для бумаг – то был самый изумительный экземпляр, какой мне когда-либо приходилось видеть. Вернулся он с письмом в руке.

– Вот оно. Его прислал один старый моряк, с которым я однажды столкнулся в Шанхае. Старый нечестивец, закосневший в грехе… но, должен сказать, во хмелю он очень сентиментален. Я вообще-то принял это за пьяный бред…