Большая Охота. Разгром УПА
Шрифт:
— Все правильно, друже Чумак. Мы с Оксаной смертельно устали, не спали несколько ночей. Дни тоже были тревожными. Лучше отдохнуть.
Чумак упаковал в вещмешок остатки хамсы, хлеба, расправил примятую траву. Через несколько минут группа тронулась в путь. Чумак, как всегда, шел быстро, Лемиш и Оксана с трудом за ним поспевали. Наконец, Лемиш попросил идти медленнее. Только по известным одному ему приметам Чумак точно вывел их к бункеру. В темноте ни Лемиш, ни Оксана не сориентировались на местности. Они даже не определили точное место лесного массива, который в общем-то был им известен. Оба смертельно устали. Чумак первым спустился в бункер, помог Уляне и Лемишу, придерживая их на лестнице. Зажег керосиновую лампу, осветившую укрепленные толстыми ветками стены, прочно сколоченные одинарные и достаточные для двоих нары. Дощатый столик рядом со входом у лестницы и два грубо сколоченных табурета. Это был старый и хорошо оборудованный схрон. Чумак сел на один из табуретов и, положив свой автомат на стол, молча смотрел на севших напротив него Лемиша и Оксану-Уляну. Первым нарушил могильную тишину схрона Лемиш:
— Друже Чумак, мы поспим пару часов, сил нет больше
— Друже провиднык, я не знаю этой системы, не смогу разобрать автомат.
Улыбнувшись, Лемиш ловким и уверенным движением в несколько секунд разобрал автомат, вынув предварительно магазин. Разобранные части оружия лежали перед Чумаком на столе.
Лемиш и Уляна сразу же освободили себя от ремней с пистолетами и сумками и, не снимая сапог, повалились навзничь, мгновенно уснув. Чумак какое-то время внимательно смотрел на лежавших перед ним мужчину и женщину. Увеличил огонь в лампе. Встал и зажег свечу, укрепив ее на противоположной от спящих стороне. «Пусть светлее будет, а вдруг схватка, их все-таки двое, собьют лампу, свеча останется, в темноте мне будет труднее», — думал Чумак. Движения его рук были несколько суетливее, чем обычно. Он волновался, такое с ним случилось, наверное, впервые в жизни. Он никогда не испытывал ни паники, ни страха. И вдруг здесь, в бункере, когда все выстраданное им в прошлом осталось позади, нервы его сдали. Ему стало страшно. И не от того, что эти люди могут сейчас проснуться, прочитать его мысли в голове. Убить его из еще имеющегося у них оружия — вот оно, рядом с ними на снятых с пояса ремнях, в кобурах. Два безотказных «Вальтера». В голове мелькнуло: «Разбудить их? Рассказать, что был захвачен советской «безпекой», что не сумел подорваться вместе с врагами, что стоял до конца. Провиднык поверит и не накажет его. В подполье было твердое правило — сам рассказал, без принуждения, никто тебя пальцем не тронет, тебе все простят и даже подозревать не будут. Но почему ты тогда не сказал о своем предательстве там, в поле, у ракитного куста? Тогда это было бы логично и оправданно». Он почему-то вспомнил слова своего нового начальника Николая Ивановича: «Ты не изменяешь присяге УПА, Мыкола. Ты даешь новую присягу, новой твоей службе и работе. Ты будешь помогать украинскому народу избавиться от крови и боли. Захватить живым их руководителя, чтобы с его помощью вывести из подполья остатки тех, которые все равно рано или поздно будут нами уничтожены. Ты окажешь величайшую услугу и помощь прежде всего многострадальной Украине, ее народу. Ты становишься бойцом за новую Украину, за ее счастье».
Чумак своими глазами убедился в могуществе Советской Украины. Он видел счастливых людей, работающих у станков и у домен, шахтеров и колхозных хлеборобов. Он встречался с ними же в южных санаториях, разговаривал с большими советскими начальниками. Почти все они говорили с ним на украинском языке и были украинцами. Он навсегда запомнил усатого и пожилого генерала с изуродованной рукой в Хмельницком управлении госбезопасности, который так напомнил ему обычного вуйку, надень на него сельский брыль [186] . Нет, он, Мыкола, выбрал новый и единственно правильный путь. Правда, и выбора у него другого не было. Но ведь прав Николай Иванович. Заблуждались они в оуновском подполье. Войну Запад так и не начал. Дураки они, американцы, самим сгореть в этой войне! Вон какая сила Советский Союз! Какая мощная армия! Разбили все-таки они нашу УПА. Не нарушал он присягу. У него сейчас другая присяга, и он будет верным бойцом за ставшую ему родной Советскую Украину.
186
Брыль — сельская соломенная шляпа (укр.).
Чумак решительно встал и повернулся к спящим Лемишу и Оксане. Два шага и он вплотную подошел к нарам. Протянул руки и взял лежавшие рядом с крепко спавшими портупею провидныка с прицепленной к ней гранатой, ножом и пистолетом. Кобура пистолета жены провидныка и часть ремня оказалась у нее под спиной. Чумак осторожно потянул к себе ремень. Женщина не проснулась. Он разрядил пистолеты. Вынул запал из гранаты. Ни Лемиш, ни Оксана не пошевелились. Они продолжали спать. Тогда он приподнял все еще продолжавшего спать Лемиша и посадил его к стене. Провиднык продолжал спать. То же самое он проделал с Оксаной. Она всхрапнула и встрепенулась. Чумак сел за стол. Ствол его автомата был направлен в сторону сидевших на нарах. Женщина проснулась и закричала. Даже тогда, когда он казнил по приказу своих командиров людей, среди них попадались женщины, он не слыхал такого страшного крика, похожего скорее на вой волчицы, угодившей в смертельный капкан. Женщина смотрела на Чумака глазами полными ужаса и недоумения. Лицо ее искажала гримаса отвращения и боли. Проснувшийся после короткого, как беспамятство, сна Лемиш пришел в себя и, повернув голову в сторону Чумака, смотрел на своего уже бывшего связного глазами, выражающими сожаление, горечь и боль от случившегося с ними. Он не впал в истерику, как Уляна. Он пытался найти выход, что-то предпринять и хотел поймать взглядом глаза преданного ему в прошлом человека, никогда не вызывавшего у него и тени подозрения. Чумак явно боялся встретиться взглядом с некогда обожаемым им командиром, а ведь он раньше считал за счастье умереть за своего провидныка. Лемишу так и не удалось посмотреть в глаза своему связному. Чумак сознательно отворачивался от него, смотрел в сторону Уляны. Глаза Уляны горели гневом и ненавистью. Она неожиданно для Мыколы плюнула ему в лицо.
— Сдохнешь вместе с «гэбэшниками», проклятый Иуда, — произнесли шепотом, показавшимся всем троим громким голосом, запекшиеся губы Уляны.
Чумак достал из кармана серую от грязи тряпицу, служившую ему носовым платком, и вытер со щеки плевок. Не спуская с сидевших
на нарах глаз, медленно пятясь от них, зашел за лестницу, нащупал в земляной нише «Тревогу» и нажал на кнопку. Раздался еле слышный и короткий щелчок. «Все, назад пути нет», — подумал Чумак и облегченно вздохнул.Где-то там, в каком-то райотделе ГБ зажглась сигнальная лампа на контрольном щите и раздался звонок, который мгновенно взметнул наверняка дремлющего дежурного офицера, сразу же поднявшего на ноги «тревожную группу»: «Сигнал от Чумака. Лемиш захвачен или убит. Тревога»…
Чумак отодвинулся от включенного им аппарата. В бункере стало тихо. Чумак с автоматом в руках, изготовленным к стрельбе, сидел за столом напротив Лемиша и Оксаны. Он по-прежнему не смотрел в глаза ни Куку, ни Уляне. Взгляд его был где-то посредине между сидевшими на нарах. Наконец, Лемишу удалось поймать взгляд Чумака. Теперь они смотрели друг на друга глаза в глаза. Первым нарушил тишину Лемиш:
— Друже Чумак, мне все ясно и я не требую никаких объяснений. Бог с вами. Он нас когда-нибудь рассудит. Когда здесь будут Советы?
Чумак долго молчал. Было видно, что он хочет как-то ответить на вопрос, но его что-то сдерживало. «Наверное, имеет указание не вступать с нами в разговор», — подумал Лемиш. И вновь обратился к Чумаку:
— Вы хорошо знаете меня, друже. Раз вы дали согласие захватить нас, значит что-то и когда-то я с вами просмотрел. Назад не воротишь. Я не собираюсь уговаривать вас отпустить меня и Оксану. Дело в другом. Мой вопрос «Когда здесь будут Советы?» имеет прямое отношение не ко мне, а к вам, друже. Я знаю, что буду расстрелян большевиками. Я буду убит, как убили генерала Чупринку, а до него других наших командиров. Вы, друже, знаете, что на допросе у чекистов я им ничего не скажу ни о моей работе, ни об оставшихся в подполье связях. Не скажу я им и о том, что хочу сейчас сказать вам. У меня в кожаной сумке, которая лежит на столе, немного золота и восемь тысяч рублей. Возьмите все это себе. Вам пригодится. Вы молодой. Вам еще долго жить. Я не хочу, чтобы деньги подполья достались Советам. Придет время и вы реализуете золото — это всегда те же деньги. Взамен мне ничего не надо. Повторяю — я не хочу, чтобы это попало большевикам. В сумке имеются и документы, отчеты, мои записи. Пусть они все изучают, все равно без меня не разберутся.
Чумак, не отводя направленный в грудь Лемиша ствол автомата, продолжал хранить молчание, угрюмо глядя на провидныка.
— Как хотите, друже. Мне жаль, что деньги и ценности пропадут. Вы смогли бы всем этим воспользоваться, деньги и драгоценности все-таки. Без всякого риска. Жаль.
Снова в бункере нависла гнетущая тишина. Наконец, Чумак мрачным голосом ответил Лемишу:
— Друже провиднык, я не за гроши працюю [187] .
Лемиш посмотрел на Чумака с удивлением и спросил:
187
Працювати — работать (укр.).
— А за что же вы працююте, друже?
И неожиданно услышал произнесенный хриплым от волнения голосом:
— Друже провиднык, я працюю за идею, а не за гроши.
Больше разговоров в бункере не было, все напряженно ждали появления чекистов. Еще до того как посадить к стене бункера еще спящих Лемиша и Уляну и включить «Тревогу», Чумак открыл вход в бункер, отбросив далеко в сторону деревянную крышку люка. Спешившим к месту завершения операции сотрудникам госбезопасности легче найти вход в схрон.
С момента включения Чумаком аппарата «Тревога» прошло чуть больше часа, когда наверху раздались торопливые шаги и приглушенные метровым слоем земли голоса, проникающие через отверстие входа в бункер. Перед тем как спуститься в бункер осторожные чекисты все же громко крикнули сверху:
— Мыкола! Ты живой? Что у тебя в бункере происходит?
— Здесь я, хлопцы, здесь, — сразу же среагировал Чумак, узнав по голосу Партизана.
Однако вместо Партизана в бункер торопливо спустились два оперработника. Это были совсем молодые уже знакомые Чумаку по его новой работе сотрудники госбезопасности, к которым он обращался по именам Вадим и Валентин [188] . Оба одеты в новую летнюю полевую форму, хромовые перепачканные мокрой грязью сапоги. Офицерские ремни без портупей. Головных уборов на них нет. В руках пистолеты ТТ и мощные ручные фонари. Впрочем, пистолеты были сразу же убраны в кобуры. Поставленные на стол электрофонари залили ярким белым светом маленькое помещение бункера. Валентин занялся обыском Лемиша и просмотром изъятых у него сумки, оружия и полупустого вещмешка. Более сложное досталось Вадиму — он должен был обыскать Уляну и просмотреть ее вещи в небольшой торбе [189] . Вадим начал с торбы.
188
Кулешов Вадим Александрович и Агеев Валентин Леонтьевич — сотрудники госбезопасности Украины.
189
Торба — мешок (укр.).
Обмылок когда-то ароматного и дорогого туалетного мыла. Полувытертая зубная щетка, несколько носовых платочков, застиранные, неглаженых, но чистых, смены нижнего женского белья, некоторые женские принадлежности, несколько фотографий с сыном, аккуратно перевязанных голубой ленточкой и этой же лентой прикрепленных к небольшому зеркалу, чтобы не мялись. Весь немудреный скарб Оксаны. Вадим чувствовал на себе ненавидящий взгляд жены Лемиша. Ему не хотелось прикасаться к этой женщине, заведомо зная ее внутреннюю реакцию. Он же мужчина, а она молодая и красивая женщина. Ой как не хотелось Вадиму делать то, что на официальном языке называется «произвести личный досмотр и обыск». Он мысленно представил, как будет реагировать на его руки женщина. Но выхода не было. Это спустя много лет в подобной операции должна была бы со стороны чекистов участвовать женщина — сотрудник госбезопасности.