Большая родня

— Емельян! Емельян Крупяк! — удивился и обрадовался Варчук, и его черная мохнатая рука с надеждой ухватилась за сухие костлявые пальцы бандита. Тот, улыбаясь, стоял перед ним в красных плисовых штанах, невысокий, подвижный, сияя мелкими острыми зубами. Его темно-серые, поставленные косо глаза, остро врезались в тонкую переносицу, менялись льющимся потайным светом.

— Добрый вечер, Сафрон Андреевич. И вы к нам приехали? Навсегда, может? Хвалю, хвалю за решимость. Воевать против коммуны захотелось? — быстро забарабанил Крупяк. — Не сидится на хуторе? Печет? Примыкаете к нам?

— И рад бы, так годы не те.

— Годы, годы! О, что вы делаете со мной! — махнув широкими штанами, встал в театральную позу Крупяк и засмеялся. — Значит, некоторые сведения батьке привезли?

— Не без этого, — ответил сдержанно. — Но, говорят, батьки нет.

— Нет. В Майдан Треповский [7] поехал. Учился там когда-то. Ну, и где-то над Згаром краля завелась у него. Он отец не одной девки, — пошутил и первый засмеялся, довольный своей остротой.

— Нашел время с бабами возиться, — недовольно насупился Варчук. — А здесь, Емельян, такая беда, что хоть в землю провались. Если вы не поможете, то и от нас помощи не ждите. До последнего ростка выкорчевывают, до последней ниточки.

7

Ныне Каменка Винницкой области.

— Отрезали землю? — сразу догадался Крупяк, и на его подвижном лице разлилось сочувствие.

— Отрезали, — чуть не задыхался, вырывая изнутри клекочущие слова. — Это все равно, что перерезали меня пополам и бросили посреди дороги. Сколько я ради той земли старался. Тянулся до того достатка, и поплыло мое счастье старцам в руки. Когда бы сердце вырвали, то и тогда легче было бы… А то землю!

— Ненадолго, — уверенно заявил Крупяк. — Большая помощь должна нам прийти с запада. Не сегодня-завтра с Польши прибудет батька Палий. Это, конечно, только зацепка для бучи, а там такая закрутится катавасия, что большевиков как ветром сдует.

— Если бы так было, если бы того бог дал, — и по привычке хотел перекреститься, но, встретив насмешливый взгляд Крупяка, одернул руку назад и уже просительно заговорил: — Емельян, помоги мне, век буду благодарить… Не могу я так приехать домой, душа разрывается от досады. Как сделать так, чтобы одним махом, к чертям, покончить с нашими комбедовцами? Сегодня подходящее время, очень подходящее: войско выехало из села на облаву. Одни обозники остались.

Крупяк, перебирая в тонкой руке плетеные желтые ремешки от нагана, с удивлением взглянул на Варчука: никогда он не видел, чтобы горделивый, норовистый Сафрон стал таким жалким, беспомощным.

Теперь фиолетовые, круто округленные отеки под его глазами еще глубже вжались в лицо, а нависающий нос на черном клинообразном лице, казалось, даже покачивался.

— Только обозники остались? — сразу стал серьезнее.

— Только они! — с отчаянием и надеждой взглянул на Крупяка. — А председатель комбеда как раз поехал на ночь пахать. Это самый больший враг. Без хлопот бы и прикончить его… Может, Добровольскому сказать?

— Нет, — нахмурился тот, и Варчук застыл в холодной тревоге. Крупяк по одному лишь виду понял Сафрона и, снижая голос, объяснил: — Что-то я не доверяю ему в последнее время. Боюсь, чтобы не переметнулся к красным. Хитрая и скрытная штучка. А здесь еще амнистии пошли… Ненадежный человек.

Сафрон с подсознательной опаской взглянул на окно поповского дома: не увидел ли его часом из дома начальник штаба. На нижний темной губе под кожей нервно задрожал продолговатый извилистый бугорок.

— Что, страшно? — неприятным смехом резанул Крупяк. — Не дрейфьте: он сейчас очень занят — самогон хлещет. А мы тем часом сделаем налет на ваше село; ребята у меня — что черти в аду! А поживиться будет чем?

— Конечно! У комбедовцев теперь есть кони хорошие.

— Э, коней мы достали. Прямо как змеи! С конезавода выдернули. Летишь на них, аж ветер уши обжигает, — хвалился Крупяк, двигаясь каждой складкой своего небольшого тела. — Ну, поехали. Время не ждет! — и его косо поставленные глаза тотчас стали тверже и старее.

— Это хорошо! — обрадовался Варчук и уже торжественно, несмотря на насмешливый взгляд Крупяка, с чувством перекрестился, потом сплюнул через плечо.

Боль понемногу начала рассасываться по телу, и верилось, что желаемое уже становится реальностью.

Отчетливо видел Мирошниченко на зеленых волнах Буга, видел в горящих домах расстрелянных, изрубленных комитетчиков; видел всю свою землю, неразрезанную, неразделенную, в пяти кусках, как пять пальцев одной руки.

«А эти сразу пучку отсекли. Да где там пучку — жилы перерезали. Еще как до бугорка не добрались? Вот бы скорее сбылись слова Емельяна».

Крупяк вскочил в бричку и скомандовал:

— Гоните к пруду, там мои черти стоят.

Варчук, неистовствуя от притока злой силы и восторга, так пустил коней селом, что в глазах сразу вышибло едкую слезу, чудно зашатались, запрыгали вдоль дороги строения и деревья.

Снова вся его земля тревожно и заманчиво приближалась к нему, будто она, кружа всеми пятью кусками, бежала за ним и, вытекая из долины, стелилась перед бричкой, вжималась волнительными контурами в незнакомые осенние огороды.

У просторного, без ворот двора Варчук резко осадил коней. И сразу же его оглушило причитание женщины, плач детей и злой вопль приземистого широкоплечего бандита.

— Не дам! Не дам! Я пучки до мяса истерла, пока выпряла его. Дети голые ходят. — Высокая худая молодая женщина в небеленой сорочке и юбке крепкими пальцами вцепилась в грубый сверток, который держал перед собой осатаневший бандит.

— Отдашь, стерва, отдашь!

— Убей — не дам! Дети, зовите людей. Люди добрые, спасите!

— Я тебя спасу! Я тебя позову! — Бандит дернулся, и сверток, выпадая из рук, веселой синеватой стежкой покатился по зеленой мураве. Молодая женщина, распластавшись, упала на холст, и его сразу же обсел, прикрыл выводок белоголовых заплаканных детей. Бандит люто, боком, как ворон, покружил вокруг них и вдруг резко выпрямился.

— Ах ты ж зараза шестидюймовая!

В воздухе водянистой полоской сверкнула сабля, и женщина в страхе съежилась, вросла в землю.

Но бандит и не глянул на нее. Скрадываясь кошачьими прыжками, он бросился к хлеву, возле которого спокойно стояла небольшая острогорбая корова со старчески обвисающим подгрудком и унылыми влажными глазами. Нечеловеческим голосом закричала женщина, заломив руки, бросилась вперед, но было уже поздно.

Тонко свистнула сталь, и сразу же вверх брызнула кровь, вздохнув, потоком полилась на траву. Голова коровы, наклоняясь вниз, стукнулась рогами об землю, закачалось туловище и неловко, оседая на колени, повалилось наземь.

— Вот тебе, ведьма с Лысой горы, — косо глянул бандит на молодицу и вытер саблю о молодую траву. Но женщина не проронила ни слова. Со стоном, схватив голову руками, опустилась на колени.

— Как рубанул. Чистая работа. Наловчился на людях, — прищурился Крупяк.