Большая стрелка

— А теперь давай про деньги.

— Какие деньги?

— Чемоданчик с деньгами из Свердловской области.

— У вас неверные данные, — поспешно произнес Политик. Убеждать его в обратном долго не пришлось. Он быстро выдал расклад и об источнике этих денег, и о порядке переброски. И то, что скоро компаньоны с Урала привозят в чемоданчике долги за два месяца — двести двадцать тысяч зеленых, — но это не только для Политика и Художника, а для многих людей. И гонцы передают их лично Маничеву. Только ему, и никому больше.

— Что дальше вы со мной будете делать? — устало, как человек, которому уже все равно, поинтересовался Политик, глядя в пол.

— Читал «Лукоморье»? — спросил Влад.

— Что?

— Кот ученый на цепи — помнишь?

— Я не понимаю.

— Посидишь на цепи денек-другой. А сейчас позвонишь шоферу и скажешь, чтобы завтра он не приезжал за тобой. Что у тебя обстоятельства. Три дня тебя в Москве не будет.

— Я не могу. У меня деловые встречи! — взвился на дыбы Политик.

— У тебя одна встреча на носу. И тебе лучше попытаться ее избежать.

— Какая?

— С костлявой. Ты жизнь свою отрабатываешь. Так что звони, псина, — Влад протянул ему телефон.

Политик взял трубку, но никак не мог попасть пальцем по клавише. Помогать ему никто не спешил. Только Гурьянов посоветовал:

— Не вздумай только хитрить. Какие-нибудь кодовые фразы, выражения. Боком выйдет.

— Да что вы, что вы! Я честно, — наконец он дозвонился и произнес:

— Володя, завтра у тебя выходной. Нет, у меня кое-какие обстоятельства… Что?.. Нет! Никаких проблем. Все! — Он протянул Владу трубку, преданно глядя — мол, я все сделал, как просили.

Влад сжал кулак. Политик вжал голову в плечи. Но бывший оперативник овладел собой и опустил руку.

Армен сидел, положив руки на руль, слушал приемник. По «Русскому радио» надрывалась сдавленно и неэстетично новая всенародно любимая певица.

— Закурить не найдется? — оторвавшись от беседки и подойдя к «девятке», спросил один из бойцов — двухметрового роста жгучий брюнет с узкими, благородными ладонями и удлиненным, породистым лицом.

— Найдется, — Армен потянулся к бардачку за сигаретами, а когда разогнулся, в лоб ему уперся ствол.

— Выходи. И не трепыхайся, птенец, — прикрикнул брюнет.

Армен скосил глаза. , Еще двое бойцов держали его на мушке.

— Вы чего, мужики? — спросил Армен, вылезая из машины и кладя руки на затылок,

— Мужики лопатами работают, поц, — брюнет ударил его в солнечное сплетение.

Пока Армен кашлял и пытался восстановить дыхание, его оттащили в сарай, нацепили наручники.

— Что ж вы, волки, делаете? — прокашлявшись, воскликнул Армен.

И тут же заработал тяжелым башмаком по ребрам. На рот ему налепили липкую ленту.

— Лежи, сучара.

Бойцы заняли свои места во дворе. Как ни в чем не бывало они курили, переговариваясь, .травили анекдоты и какие-то истории. И смеялись.

Тем временем в зале коттеджа телохранители Гарика Краснодарского — один из них приезжал в тот злополучный раз в Ахтумск и получил ранение — обыскали Художника, изъяли нож с выкидным лезвием и усадили на диван.

— Беспредельничаете, — кивнул Художник.

— Кто бы говорил, — усмехнулся один из телохранителей Гарика, усевшись на стул рядом.

— Нарсуд. Судья и два нарзаседателя, — оценил Художник сложившуюся напротив него картину.

На стульях расселись Тимоха, Гарик и Большой. Вид у них был строгий.

— Держать ответ надо, Художник, — сказал Тимоха.

— Перед кем? — спросил Художник.

— Перед людьми.

— Да. Перед бакланом, за бабки короновавшимся? Перед положением, свою братву продающим? Перед древним вором в законе, который давно в маразме и на сходняках за бабки своим голосом торгует?

Гарик сделал едва заметный жест. Телохранитель врезал пленнику по уху так, что слова замерли у него на устах. Но потом Художник упрямо засмеялся.

— Ты нам предъяву делаешь? — осведомился Тимоха с насмешкой.

— Делаю, — с вызовом произнес Художник.

— За слова отвечают, — произнес Тимоха. — Сможешь обосновать?

— Время дадите — обосную.

— Нет. Сначала ответ будешь держать. Слишком много косяков ты упорол в последнее время, Художник. Слишком много, — сказал Тимоха.

По-русски это значило, что Художник сплошь и рядом по понятиям виноват перед братвой. Ну и дальше все последовало, как пародия на суд. Вообще, в былые времена воры относились к своим воровским судам с достаточной серьезностью. Был случай, когда ради справедливости суда зеки из лагеря в Коми запрашивали свидетельские показания тех, кто сидел в Оренбурге, и за два дня приходила малява с ответом. Но здесь была не правилка. Здесь был балаган, где роли расписаны.

— На законника руку поднял, — скучающе перечислял Тимоха грехи Художника.

— Поднял, — не мог не согласиться Художник. — Но честный человек законником Гарика может воспринимать, только наркоты обдолбавшись. Ему армяне отбашляли щедро, он судить приехал, как им выгодно.

— Людей обижал без оснований… Мокрые дела по беспределу чинил…

Набралось достаточно.

— На уголовку барабанил, — завершил Тимоха.

— Что? — удивился Художник.

— Матроса и Калигулу сдал в прошлом году РУБОПу. Было ведь дело.

— Ересь! — возмутился Художник. — Просто ересь!

— Я отвечаю за эти слова, — сказал Тимоха. Здесь не слишком заботились о соблюдении формальностей. Где это видано, чтобы судьей была пострадавшая сторона?.. Большой откровенно скучал. В одном месте он просто по-стариковски захрапел. Он давно был не при делах, но звание вора в законе дается пожизненно, и до смерти вор обладает правом голоса, так что на самом деле за деньги он голосовал на сходняках так, как платили. А поэтому жрал он от пуза, жил хорошо, не рискуя ничем, и почти каждый день сидел в кафе в центре столицы, где собирались такие же ветераны системы УИТУ, и вспоминал за чашкой чая былые времена, вертухаев, служебных псов и этап на Воркуту.

— Ну что, все ясно, — подвел черту Тимоха, хлопнув ладонью по столу. — Виноват, Художник, как говорят, по всем пунктам.

— Совесть вы потеряли, — вздохнул Художник.

— Мнение одно — по всей строгости, — заключил Гарик. Старый вор послушно кивнул:

— Да. Хе, — усмехнулся, вспомнив что-то свое, из древних гулаговских времен.

— Вилы, — кивнул положенец.

Дальше все было ясно. Удавка. И в пруд. Приговор окончателен, обжалованию не подлежит.

— Псы, — усмехнулся Художник.