Большая svoboda Ивана Д.

Иван спит тяжелым сном, бормочет что-то. Он видит во сне, как извиваясь, из металлических тюбиков выползают белые черви “Хлородонта”. Химик Майенбург смешивает зубной порошок, эфирные масла и только ему известные ингредиенты.

Яркая вспышка озаряет небосвод. Грохочет гром. Иван идет к главному вокзалу Дрездена. Неужели опять ГДР? Недоумевает: “Was soil das sein?” Время сместилось, весьма некстати. Германия превращается в Россию. Сон завершается, как всегда, на подмосковной даче. Он сидит на веранде, наливает стакан пенящегося портвейна и говорит воображаемому собеседнику: “За успех нашего безнадежного дела!” Тот тихо смеется беззубым ртом.

Богородников

Еще в Вене Иван записал телефон Богородникова. Пообещал связаться. Через год данному обещанию суждено сбыться.

Иван звонит в Москву в штаб-квартиру ХДС и узнает, что Богородников вылетел в Баварию – за гуманитарной помощью. Значит, он где-то рядом. Услужливые москвичи дают Ивану контактный номер в Мюнхене.

Звонок. Володя рад его слышать. Он как раз работает в местном отделении “Каритас”, собирает гуманитарку для своего приюта. Оборзел от бесконечных немецких старух и занудного пастора Бёма.

В эту зиму 1990–1991 годов все оказывают России гуманитарную помощь. Голландцы, французы, немцы собирают одеяла, куртки, обувь. Em Herz fuer Russland! Разваливающаяся империя Горбачева – предмет универсальной жалости. Ивану такая забота претит. Он морщится, когда по телевизору сообщается об очередных конвоях помощи. Россия – это что, Нигерия?

Аубинг – предместье Мюнхена. Здесь, в доме пастора Бёма, Богородников устроил свой миништаб и мини-склад. Пастор сильно поднял свой авторитет этой акцией, поднял на уши всех местных старушек. Они привозят помощь, жмут руку бородатому русскому гостю с косичкой и крестом на груди. Они даже готовы целовать ему руку.

К дому пастора регулярно подъезжают фургоны, с них сгружают штабеля гуманитарной помощи. Богородников доволен, он ходит вокруг растущей свалки, хлопает себя по полным ляжкам, трясет косматой бородой, озорно поблескивает очками и говорит: “Вот, это все повезу в Москву! Лишь бы по дороге в Польше не ограбили”.

Иван идет навстречу Богородникову. Они обнимаются. Затем садятся в гостиной, говорят о политике. Богородников хвалит христианских активистов вроде пастора Бёма. И ругает христианский интернационал в Брюсселе, особенно куратора по России Энтони Де Меуса: “Негодяй, он половину наших средств зажилил! А партию факсов отдал Аксючицу. Ох уж эти западные благодетели!”

Он рассказывает: “Многие бьются за брюссельские харчи. Виктор Аксючиц, Дмитрий Савицкий и я лично. Де Меус мне пообещал компьютеры и принтеры, но я их не получил, приехал Аксючиц и вырвал буквально зубами!”

В Москве Богородникова ждет особнячок в два этажа, который друзья сумели выбить у городских властей. На первом он расселил девочек-сирот: он навещает их, гладит по голове, плотоядно улыбается. На втором этаже Володя разместил секретариат партии, ведет учет, планирует политические акции. Из этого гуманитарно-политического сплава должна возникнуть новая христианско-демократическая Россия.

Богородникову скучно в доме пастора, в заштатном Аубинге. Он хочет пару дней пожить у Ивана в Мюнхене. В однокомнатной квартирке Иван отдает ему свою широкую кровать, а сам переходит на диванчик. Богородников ходит по комнате, повторяет как мантру: “Вот вырастем как партия, сами всем будем помогать… ”

Перед обедом он крестится, затем крестит еду и собеседника, звучно ест, вздыхает: “Главное – правильно питаться и соблюдать гигиену. На зоне, кто не моет ноги, тот быстро сходит с круга. Таков закон. Начинается загнивание организма и души”.

После обеда выходят погулять. Останавливаются у футбольного поля. Глядя на упитанных немецких подростков, гоняющих мяч, Богородников говорит: “Слаб западный человек. В ГУЛАГбы его.

Сломается к чертовой матери. А вот русский человек – все вынесет”.

Утром он берет Ивана на радио “Свобода”. Там их должен принять знакомый Богородникова, сибиряк Евгений Кушев. Один из представителей “русской партии” на станции.

Они едут на эсбане до станции “Изартор”, потом на семнадцатом трамвайчике до остановки “Тиволиштрассе”, что у Английского парка. Переходят площадь с теннисными кортами и видят белую крепостную стену, утыканную камерами слежения. Это радио “Свобода”. Их долго оформляют по пропускам и, наконец, пропускают вовнутрь.

Пока Володя дает интервью, Иван спускается в кантину. Его поражают низкие цены и задушевная, можно сказать, советская атмосфера. За соседним столом некто по фамилии Финкельштейн убеждает собеседника, что академик Иоффе был гений и создал школу атомщиков не хуже резерфордовской.

Спускается довольный Богородников: “Пошли отсюда поскорее!”

Он подробно рассказывает об интервью, в котором доказал, что христианская демократия есть истинное призвание русского народа.

За передачу он получил от Кушева двести баксов. Стандартная на станции сумма за интервью. Так платят всем, и ради этих денег советские писатели и журналисты отовсюду съезжаются на станцию.

– Представь себе, – говорит Богородников на улице, – идем мы с Кушевым гордо по станции, два русских, крепких мужика, а все иноверцы приседают и крестятся!

Иван думает: “Дикий народ в России. Почему-то думают, что христианская демократия сродни поповщине – надо обрасти бородой, креститься и поучать иноверцев”.

Следующий этап – мюнхенская “Каритас”, там сидят суровые люди, все больше отставные иезуиты. Но их Богородников пленяет бородой, косичкой и земным поклоном. Они росчерком пера направляют его на склады за гуманитаркой. Иван идет с ним на склад: горы одежды и обуви громоздятся до потолка. Глаза Володи радостно вспыхивают, он потирает руки: “Будет чем моим подопечным разговеться!” Затем они идут на Шиллерштрассе, в квартал секс-индустрии: пип-шоу, бардачков, секс-шопов и видеокабин. Богородников заходит в секс-шоп, листает пачки журналов, потом роется в куче стимуляторов, гелей, насадок и вакуумных помп. Руки его дрожат, он говорит: “У моего друга плохо стоит после зоны. Ему надо помочь. Спроси у продавца, есть ли шпанские мушки или что-то посильней”.

Иван обращается к продавцу: тот выкладывает набор всевозможных капель, капсул и мазей. Богородников покупает шпанские мушки, кладет в карман. Иван подозревает, что снадобье – для него самого.

Они выходят на улицу, Богородников втягивает воздух ночного Мюнхена: “Надо бороться за жизнь, бороться за свободу! Надо контролировать мысли и ухаживать за телом”. И повторяет уже привычную мантру: “На зоне главное – не потерять контроль над телом. Если перестаешь мыть ноги, ты погибаешь”.

Но в городе он все больше хромает, ходит вприсядку и, наконец, признается: “Обострился старый геморрой!”

На второй день он уже не может ходить, лежит на боку, стонет.

Ивану страшно: он продлил приглашение Богородникову лично, а тот приехал без медицинской страховки. У Ивана просто нет денег, чтобы заплатить за лечение. Он понимает, что если не сбагрит Богородникова кому-то, то влипнет по полной с этим геморроем. Он сам пока социальщик и брать на себя ответственность не может. Иван звонит Алене Миллер – влиятельной даме из русских эмигрантов второй волны.

Ее дед был казачьим генералом, в его честь названа станица Миллерово. Семья скрывалась от советской власти все 20-е и 30-е годы. В 42-м, когда в станицу пришли немцы, им сразу стало легче жить.