Больше, чем что-либо на свете

Рамут старалась не думать о свадьбе. В Обществе она посещала все мероприятия: собрания, лекции, защиты работ, показательные операции. Это было увлекательно и познавательно, а главное – вытесняло из головы все тревожные мысли. Много работала она и с больными, провела несколько родов через разрез, используя спинномозговое обезболивание и тем самым подтвердив на деле положения из своего вступительного доклада. Ульвен написала положительный отзыв об этом способе и зачитала его на очередном собрании. Дружба между нею и Рамут крепла.

Выпала ей и парочка интересных случаев в области исправления повреждений лица. Она восстановила внешность после смачного удара большим камнем: там было не лицо, а кровавое месиво. Но Рамут справилась – поставила на место сломанные лицевые кости и залатала мягкие ткани, попутно придав очень крупному и горбатому носу пострадавшего более приемлемые размеры и изящные очертания. Ульвен вызвалась помогать, а заодно и поучиться; среди прочих сестёр по Обществу также нашлось немало желающих понаблюдать за этим напряжённым священнодействием. Волшебные пальцы Рамут стирали шрамы без следа, и после снятия повязок все были потрясены результатом. Лицо было почти как новое. Внешность пострадавшего, конечно, немного изменилась, но безобразной не была.

– Прекрасная работа, любезная Рамут, – сказала Реттгирд. – Просто блестящая. Несмотря на твою молодость, нам есть чему у тебя поучиться.

Из её уст не в пример чаще слышались суровые придирки, а похвала от неё была чем-то из ряда вон выходящим. Даже давая в целом хвалебный отзыв, Реттгирд находила, за что поругать, но в отношении Рамут до сих пор не сделала ни одного замечания. В её серых глазах сквозь дымку бакко сияли тёплые искорки, а когда осень вдруг блеснула погожим деньком, она пригласила молодую целительницу после обеда на прогулку в общественном саду.

Они шагали по шуршащему ковру из листьев, дыша острой, грустноватой свежестью. Осенняя Макша висела в небе низко, касаясь лучами пепельных локонов Реттгирд и отражаясь в её прищуренных глазах острыми звёздочками. Беседа лилась непринуждённо, широким и мощным потоком: об интересных случаях в работе, новых статьях сестёр по науке, разнообразных научных вопросах. Даже если их мнения разнились, спор не разгорался буйным костром, а тёк плавно, последовательно, доброжелательно. Обеим нравилось «прощупывать» друг друга, отыскивать точки соприкосновения и даже в столкновении острыми, не стыкующимися выступами находя некое умственное удовольствие. Чудесная погода в осеннем саду способствовала хорошему настроению, а отголоски дыма бакко стлались мягкой, ласковой дорогой, подбрасывая уму нужные слова и придавая чувствам приятную округлость. Рамут рассказывала о своём детстве, о матушке, и Реттгирд слушала с неподдельным вниманием. Слушательницей она тоже умела быть – неравнодушной, серьёзно-сочувственной.

Они прошли под ровно подстриженной вечнозелёной аркой, и лучи Макши бледными зайчиками перемешивались у них под ногами с опавшей листвой.

– Я вижу, ты подружилась с Ульвен, – проговорила Реттгирд. – Она славная, приятная в общении, в этом следует отдать ей должное. Впрочем, как врач она... скажем так, весьма средних способностей. Но это моё сугубо личное мнение.

– Она действительно очень славная, – сказала Рамут. И, вспомнив о рыженьком прыгучем создании по имение Ледрис, улыбнулась: – И дочурка у неё – само очарование.

– А вот меня ты, как мне показалось, избегаешь... – Реттгирд, сняв перчатки, завладела руками Рамут.

Прохладный ветер гнал и кружил хороводами листья, и они с сухим шорохом плясали, будто живые, по серой брусчатке дорожки. Рамут словно вернулась в детство – в то почти забытое состояние душевного трепета под взором матушки. Впрочем, взгляд Реттгирд не пугал, а вгонял её в жаркое смущение волнующим уколом в сердце.

– Вовсе нет, не избегаю, – проронила девушка, едва дыша от саднящего стеснения в груди, словно после первой затяжки бакко. – Просто... так получается.

Тёплые руки Реттгирд сжимали её пальцы мягко, но настойчиво, а ищущий, серьёзно-ласковый взор преследовал Рамут, заставляя её сердце сжиматься в комочек в уголке грудной клетки.

– Мне хочется видеть тебя как можно чаще... Говорить с тобой – это всё равно что пить чистую ключевую воду. Ум и красота в тебе соединены в драгоценный сплав, который я мало в ком наблюдала в своей жизни. А когда ты смеёшься... Ну, улыбнись же!

Реттгирд выпутывала улыбку Рамут из тенёт смущения, выманивала наружу, заглядывая в глаза, и уголки губ девушки невольно поползли вверх, а из груди вырвался тугой, как серебристая струнка, смешок. Реттгирд восхищённо воскликнула:

– О, эти ямочки! Рамут, ты... Я даже слов не могу подобрать, прости. Они просто замирают у меня на языке. Когда ты выступала с докладом, я даже ничего спросить не смогла, потому что просто любовалась тобой самым глупым образом. Я слыву спорщицей, это правда; при желании я могу разнести в пух и прах кого угодно, но перед тобой я теряю эту прославленную хватку... Я сдаюсь, Рамут. Не знаю, что ты со мной сделала, но я сама себя не узнаю.

– Реттгирд, довольно. Тебе, видно, нравится меня смущать! – Рамут высвободила руки, отвернулась и зашагала по дорожке, стараясь справиться с возбуждённым дыханием и прогнать улыбчивую судорогу лицевых мышц.

Её сероглазая собеседница догнала её и преградила дорогу.

– Рамут, прости меня! Я, должно быть, несу чушь, но это всё ты виновата. Когда я вижу тебя, я ничего не могу с собой поделать!

Вдали, за частоколом древесных стволов, бесшумно промчалась чёрно-золотая повозка с гербом, повеяв на Рамут тягучей ночной тоской. Отрезвлённая и мгновенно озябшая, она утонула в каменной неподвижности. Кто там проехал, девушка не разглядела, конечно, но сердца холодным клинком коснулась неприятная догадка: неужели Вук? Так, всё, хватит. Зловещий жених мерещился ей уже на каждом углу.

– Рамут... – Тихий, покаянный голос Реттгирд вывел её из оцепенения. – Я огорчила тебя своими глупыми неуместными речами? Прошу... нет, молю простить меня, если я брякнула что-нибудь лишнее.

Рамут вскинула на неё взгляд, с отдохновением погружаясь в чары этого светлого и приятного лица. По сравнению с промелькнувшим чёрным призраком оно казалось ей спасительным, как костёр в морозной ночи.

– Нет, Реттгирд, ты здесь ни при чём, я просто... – Рамут осеклась, зябко ёжась. – Так, померещилось. Пустяки, забудем.

Да, она сама ввязалась в эту битву, замахнулась на победу, но даже не представляла себе, как это окажется тяжело. Что же будет дальше, если уже сейчас у неё подкашивались колени, а волчица внутри неё сжалась до размеров маленького щеночка, усталого и испуганного?

– Тебя что-то беспокоит? Может быть, я могу помочь? – Реттгирд заглядывала Рамут в глаза с искренним участием.

Рамут от собственного вздоха покрылась мурашками, улыбнулась грустно и нехотя.

– Нет, всё хорошо.