Больше никогда не спать

Арне, Квигстад и Миккельсен вовсе не прыгают. Когда на них смотришь, кажется, что никакой реки нет вообще, так спокойно они переступают с камня на камень. В конце концов и я оказываюсь на другом берегу, не промочив ног. Я только что записал в свой актив небывалое для себя достижение, но моё сердце готово выпрыгнуть из груди от страха.

Рысцой я догоняю остальных. Дорога сужается до тропинки, тропинка ведёт к берегу озера. Она обрывается у крытой дёрном лачуги, расположенной совсем близко к воде. Рядом лежат двое деревянных саней, они почти неотличимы от лодок. Длинная, похожая на пирогу лодка с небольшим мотором привязана к торчащему из земли столбику.

Квигстад, Арне и Миккельсен останавливаются, я тоже. Квигстад зовёт хозяина. Из лачуги выходит темнокожий кривоногий человек маленького роста. На нём рубашка в красную и зелёную клетку, походные штаны и резиновые сапоги. У него плоский нос, раскосые глаза, волосы жёсткие, как платяная щётка. Он посмеивается, стеснительно, как и все лопари, и кивает головой в знак приветствия. На поясе у него висит огромный нож в кривых ножнах. Квигстад что-то говорит ему. Человек снова заходит в дом и выносит оттуда пустой рюкзак. Разговор продолжается. Арне, Квигстад и Миккельсен садятся на землю, и я вместе с ними. Человек сидит напротив нас на корточках. Он вытаскивает свой громадный нож, срезает с куста ветку и начинает её заострять. Комары беспечно ползают по его плохо выбритым щекам, по его векам, по его губам. Время от времени он что-то говорит, а слушая Квигстада, не закрывает рта. Ветка в его левой руке становится всё короче.

Так мы сидим, наверное, с полчаса. Когда мы наконец прощаемся и уходим, Квигстад несёт пустой рюкзак.

18

В семь часов вечера зелёная палатка снята и сложена, а вещи, более или менее рассортированные, лежат вокруг нас на земле.

Арне держит в руках рюкзак жилистого смуглого человека.

— Это маленький рюкзак, — говорит он, — он что, нарочно нам такой дал?

— Маленький рюкзак тоже можно очень хорошо нагрузить, — возражает Квигстад.

— Он утверждает, что он ужасно сильный, — говорит Миккельсен.

Мы распределяем вещи по пяти рюкзакам. В рюкзак силача отправляются обе палатки, примус, теодолит, канистра с бензином и все консервные банки. Восемь буханок хлеба мы привязываем сверху верёвкой. «Мы»? Собственно, всем распоряжаются Квигстад и Арне, я почти ничего не делаю. Как только я придумываю себе какое-нибудь дело, я замечаю, что либо оно уже сделано, либо за него как раз кто-то берётся.

По крайней мере, я могу помочь отнести рюкзаки к берегу. Их всё-таки пять. Я берусь за рюкзак, предназначенный носильщику, и едва поднимаю его обеими руками.

— Арне, а он правда сможет столько нести?

— Да он силён, как шерп!

— Подожди, — говорит Квигстад. — Давай ещё яйца туда положим. Если он их побьёт, я искренне желаю ему оказаться таким сильным, как он думает!

— А сколько он с нами пройдёт?

— Первые двадцать пять километров. Потом пойдёт обратно. Иначе у нас еды не хватит.

Я заключаю, что после первых двадцати пяти километров содержимое пяти рюкзаков придётся уместить в четыре, и дальше мы потащим всё это сами. Ах, если бы только я больше занимался спортом! Или хотя бы чаще ездил в Норвегию. Тогда мне не пришлось бы ломать голову над тем, как перейти бурную реку, прыгая с камня на камень с тридцатикилограммовой ношей на спине. Даже в Пиренеях, прошлым летом, с Дидериком Гелхудом, мы каждый вечер возвращались обратно в деревню. Нам почти ничего не приходилось нести. Разве что бутерброды, а вечером, по дороге домой — образцы горных пород. Я вспоминаю солёное мясо с фасолью, которое мы так часто ели в Испании.

Солнце отражается в воде красными бликами и осыпает нас светом и жарой, как бульдозер. У меня всё ещё болит голова, и глаза воспалены.

Каждый из нас по очереди встаёт, кладёт фотоаппарат на камень, ставит его на автоспуск и возвращается к остальным. Щёлк. Только Арне снимает кадр, в котором нет его самого, потому что его фотоаппарат — без автоспуска.

— Где же этот силач?

— Я видел в Тромсё памятник силачу. Этот человек смог нести камень весом в 371 килограмм.

— Памятник?

— Собственно, этот камень. Он лежит на площади, и к нему приделана бронзовая табличка.

— Ну да, конечно, пришлось там его и оставить, потому что у того типа всё-таки не хватило сил, чтобы унести его обратно.

Мы с Миккельсеном хохочем. Арне встаёт, смотрит в кулак, как в подзорную трубу, и говорит:

— Едет.

V-образные волны от моторной пироги расходятся по всему озеру.

Из всех нас в лодке поплывёт только Квигстад. Мы передаём ему пять рюкзаков и штатив от теодолита. Лодка, узкая, как ствол дерева, рассчитана только на двух человек. Арне, Миккельсен и я пойдём вдоль озера пешком, а потом пройдём ещё какое-то расстояние вдоль реки, до назначенного места, где нас будут ждать Квигстад и силач. Потом мы все вместе двинемся дальше, через водораздел. Через горы Ваддасгайсса к озеру Ливнас-явре.

Вслед за Миккельсеном и Арне я опять перехожу реку, прыгая с камня на камень. Если бы только я мог подавить мрачную игру воображения, которое рисует мне в красках, что произойдёт, если я промахнусь. А если бы резина моих подошв вдруг утратила свою цепкость?.. Всё же я считаю: речка — шесть шагов в ширину, пять камней, постоянно захлёстываемых водой.

Снова получилось.

Теперь вверх. Склон покрыт большими кочками. Они состоят из торфа и сухой травы, внутри — ледяное ядро. Чуть ли не на каждом шаге я подворачиваю ногу.

Последние деревья остались позади. Здесь растёт только шикша, ивовый стланик высотой до колена и карликовые берёзы. Они не больше кустов вереска, но в остальном это настоящие берёзы: такой же ствол, только тонкий, как ветка, такие же листья, но размером с ноготь. Уменьшенная модель.

Сейчас половина восьмого, и уже не так жарко, как было днём. Ветра совсем нет.

Время от времени я что-нибудь фотографирую, просто так, красоты ради. Чтобы потом показывать фотографии матери и Еве. Как же всё-таки звали ту подругу Евы, которую Ева привела домой накануне моего отъезда? Я так смутился, что не расслышал её имени. Через десять минут она уже ушла. Совсем молоденькая, лет восемнадцать, наверное. Я найду её, когда вернусь, покажу ей фотографии, расскажу о своей поездке. Может быть, я мог бы на ней жениться, через два года, когда закончу диссертацию. Можно было бы устроить помолвку прямо в день защиты. Дидерик Гелхуд, конечно, сочтёт это пошлостью. Но какая мне разница, не всё ли мне равно, что сотни, тысячи людей уже проделали ровно то же самое, — ведь, как бы то ни было, речь идёт о таком деле, где вряд ли можно изобрести что-то новое!

Некоторые люди страшно раздражают меня подобными претензиями. Дидерик Гелхуд не в последнюю очередь. Он из тех, кто, надевая сандалии вместо туфель, считает, что тем самым делается оригинальнее всех остальных. Очень грустно, когда человек не в состоянии заняться вместо этого таким делом, где оригинальность действительно что-то значит. Я бы не дружил с Дидериком, если бы с ним не было так легко разговаривать. Я никому не рассказываю о себе столько, сколько Дидерику. Вообще-то это странно. Странно? Может быть, это из-за чувства, что об определённых вещах можно разговаривать только с теми, кто (как тебе кажется) и сам об этих вещах задумывался. Но есть и многое такое, о чём я ни за что не расскажу Дидерику. Есть некоторая грань, за которой даже самым лучшим друзьям нельзя показывать, как сильно ты от них отличаешься. Обо всём, что находится за этой гранью, лучше вообще молчать. И поэтому я скажу: «Конечно, Дидерик, брак — это ловушка для пташек, которые слишком рано запели, университет — это анонимное общество комедиантов, а профессорские мантии черны от страха, что их обладателей, высокоучёных мошенников, когда-нибудь выведут на чистую воду. Повсюду сплошные враги рабочего класса!»

И я никогда не признаюсь Дидерику, что есть всего две или три вещи, которых я так сильно хочу добиться, что, наверное, сочту жизнь прошедшей зря, если это не сбудется: найти метеоритные кратеры, написать диссертацию, защититься с отличием, жениться на подруге Евы, стать профессором.

Там, где нас ждут Квигстад и силач, берег реки крутой и скользкий. Они привязали лодку к камню. Пять рюкзаков составлены в ряд, перед ними лежит деревянный треножник. Я покусываю заусенец на большом пальце, глядя, как силач опускается на колени, продевает руку в одну из лямок рюкзака, поднимается, одновременно резким движением закидывает рюкзак на спину, продевает вторую руку во вторую лямку. Он улыбается. Заложив оба больших пальца за лямки, он начинает медленно подниматься вверх. Потом на секунду задумывается, нагибается и берёт штатив.