Больше никогда не спать

Никогда ещё я не понимал так отчётливо, что мои переживания абсолютно ничтожны и совершенно непередаваемы. Я догоняю Арне, и глубина пропасти захлёстывает меня, как огромная, невидимая, вывернутая наизнанку волна. Что бы я ни делал, что бы со мной ни произошло, — я знаю только то, что я этого не хотел.

Некое тайное знание прорывается на поверхность. Как будто приподнимается уголок окутывающей всю жизнь завесы. Я знаю, что беззащитен, беспомощен, заменим, как атом, и что моё сознание, мои воля, надежда и страх — это всего лишь проявления механики, перемещающей человеческие молекулы в бесконечном облаке космической пыли.

Арне бежит почти прямо вниз, скользит, прыгает на камень, потом на другой камень. Он бежит всё быстрее, нет, он падает, тормозя падение ногами. Вот он выходит на такой крутой участок, что кажется, что теперь его поддерживает только невидимый парашют. Петляя, насколько возможно, Арне направляет своё тело вдоль воображаемой горизонтальной плоскости. Его плечо трётся о склон.

Глубоко внизу — светло-зелёное дно ущелья. Вода вьётся по нему узкими ручейками, так бесцельно, как будто случайно туда пролилась; но она блестит, как жидкая сталь.

Я сосредоточил всё внимание на ногах, я ставлю вперёд одну ногу, потом другую, не чувствую даже своего дыхания, кровь стучит в горле. Я хватаюсь за ничтожные растения в трещинах скалы, как будто они могут спасти меня, если я поскользнусь. Нелепость! Одного прикосновения достаточно, чтобы вырвать их с корнем. Что же будет, если я оступлюсь? Разобью ли я голову о камни, или попаду в щель между двумя скалами, войду в эту щель, как клин, расплющив грудную клетку, переломав кости? Едва сдерживая тошноту, я вижу, как Арне выходит на широкий язык, состоящий из щебня, веер из мелких камней, уходящий далеко в долину, словно пирс. Застывшая каменная лавина. Арне утопает в ней по щиколотку, но теперь ему больше ничто не угрожает. Только бы добраться туда! Там — конец моим мучениям!

Не страшась больше ничего, я перепрыгиваю с камня на камень, ни за что не держась, и, хотя я и готов кричать от боли в раненом колене, я замечаю, что спускаюсь так же плавно и элегантно, как и Арне. Как будто беззаботно сбегаю вниз по лестнице. Я едва смотрю под ноги, вижу то зелёное дно долины, то белую плоскость ледника. Внезапно мой полёт захлёбывается в щебне. Тормозя, я резко наклоняюсь, снова выпрямляюсь, бегу, уже вне опасности, дальше вниз.

Слух переполняется шумом воды. Комары хранят мне верность и вращаются вокруг моей головы, как электроны вокруг атомного ядра. С ледника напротив на меня веет холодом. Чтобы увидеть небо — щербатую голубую полоску — мне приходится сильно запрокидывать голову назад. Я с хлюпаньем иду по зелени — ивовому стланику и торфяному мху. Подхожу к реке, нагибаюсь, выпиваю две кружки воды. Речка такая мелкая, что я перехожу её вброд, не снимая ботинок. Беспокойно и испытующе глядя на противоположную стенку ущелья в поисках места, где легче всего будет взобраться наверх, я следую за Арне, надеясь, что он-то увидит удобный подъём. По леднику? Но ледник упирается в вертикальный амфитеатр.

На другом берегу речки я начинаю чувствовать, что всё глубже утопаю во мху. Мох кончается, сменяется чёрной трясиной. Со всех сторон меня окружает ивовый стланик, доходящий мне до поясницы. Арне уже карабкается вверх. Как он туда попал? Мои ботинки полны воды. Чтобы продвигаться вперёд, мне приходится всё выше поднимать ноги. Вода доходит мне уже до колен. Я чувствую, как штаны намокают на бёдрах. Что же делать? Я поднимаю фотоаппарат и планшет, чтобы не промочить, но вынужден тут же их отпустить, потому что падаю. Всё быстрее переставляю ноги, всё выше их задираю. За каждую секунду, что я стою на месте, я ещё на десять сантиметров ухожу в болото. Выше пояса я тоже весь мокрый, но это от пота. Комары садятся мне на лицо, влетают мне в глаза. Хватающий воздух рот засасывает их внутрь, я чувствую их на языке. Я не кричу, потому что помочь мне всё равно никто не может. В конце концов я падаю вперёд, на груду ивового стланика. Стланик образует над трясиной решётку, и она удерживает меня. Я медленно вытягиваю из болота левую ногу, ставлю её на три плоско полегших ивы, потом освобождаю и правую ногу, встаю.

Вода течёт у меня из рюкзака, из ветровки и из штанов, когда я наконец попадаю на твёрдую землю. Заметил ли что-нибудь Арне? Не думаю. Случайно или благодаря опыту, но он прошёл по тем местам, где болото не так глубоко, или лёд подходит ближе к поверхности почвы. Он понятия не имеет, с какими трудностями мне пришлось справиться. Длинными зигзагами я карабкаюсь вверх, ставя ступни вдоль склона.

От ледника идёт такой гул, как будто в огромном помещении переполнилась сотня ванн одновременно. Лёд грязный, как простыня, которую не стирали несколько месяцев. Местами он так плотно покрыт пылью и щебнем, что белый цвет даже не просвечивает. Глинистый сланец хрустит у меня под ногами, как стекло.

После каждого спуска подъём — как передышка. Подъём — это не медленное падение, как спуск. Иногда ты останавливаешься на середине склона, тяжело дыша, смотришь вниз, ошарашенный страхом. Тебе хочется повернуть назад, но ты тут же понимаешь, что возвращаться ещё опаснее, чем идти дальше, и продолжаешь путь.

34

Я всё ещё не могу поверить, что я и вправду здесь прошёл, не упал, почти нигде не поскользнулся. Арне даёт мне сигарету. Мои промокли. Словно на скамейке, мы сидим на скале, нависающей прямо над ледником. Арне никак не комментирует моё жалкое состояние; он уже понял, что ко мне прямо-таки липнут всевозможные мелкие неприятности.

Я снимаю ботинки, выливаю из них воду и говорю:

— Как странно думать, что от всех тех миллиардов происшествий, что случаются на свете, со временем не останется и следа.

Арне:

— Но ещё более странно было бы думать, что где-то расположилось бюро по их регистрации.

Я:

— В архивах этого бюро было бы зарегистрировано всё, что происходит в мире: волна, разбивающаяся о пирс, падающая капля дождя, все мысли и дела трёх миллиардов людей, любой распускающийся или увядающий цветок; с указанием точных размеров, широты, долготы, цвета и веса.

— Почему же только в нашем мире? Точную историю всей Вселенной тоже потребовалось бы записать. Такое бюро было бы ещё одной Вселенной, копией нашей.

Я:

— Две вселенных, но и этого будет недостаточно. Историю регистрации тоже придётся зарегистрировать: третья вселенная. И так далее. Бесконечно много вселенных, и всё равно мы ничего от этого не выиграем, не разгадаем ни одной загадки.

— Да. Виттгенштейн сказал, что факты — это часть условия задачи, а не её решения. Тайна не в том, как устроен мир, а в том, что он существует.

— А, ты тоже читал Виттгенштейна?

— Его будут читать всё больше и больше. Ты знаешь, что он много лет прожил в Норвегии?

Он берёт свой блокнот, кладёт его на колено и начинает рисовать. Я смотрю через его плечо. Он рисует так, как другие пишут. Всё, что он видит, он записывает без слов. Как я ему завидую!

Со временем я научусь лазать по скалам и переправляться через реки, но только не рисовать. С самого раннего детства я очень старался, и у меня никогда ничего не выходило. Велико моё презрение к рассуждениям некоторых психологов насчёт наивных творческих порывов у маленьких детей. Послушать их, так дети только потому рисуют машины с квадратными колёсами, что живут в своём собственном мире! Лично я всегда жил в том мире, что существовал и до моего рождения, и я не помню, чтобы колёса машин когда-нибудь казались мне квадратными; даже когда мне было пять лет и я их так рисовал.

В пять лет я отлично понимал, что мои рисунки не могут соперничать с фотографиями в газете, и, провозившись несколько часов подряд, я в конце концов впадал в истерику и рвал бумагу.

В самом деле, если как следует подумать, то получается, что судьба отнюдь не наделила меня нужными в геологии талантами. Я невнимателен. Могу сбиться даже с хорошо знакомого мне пути. Неспортивен, не поддерживаю форму. Пишу неразборчиво, рисую топорно.

Как всё это грустно! Получается, что геология вовсе не является естественным для меня занятием, и я занимаюсь ею только напрягая свою волю. Единственное моё достоинство — это терпение. И ещё я обладаю даром быстро схватывать то, что написано в книжке. Благодаря этой способности я легко и очень успешно сдал все свои экзамены.