Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

Человек в полувоенной форме незаметно приглядывался ко всему вокруг, и за ним тоже приглядывали, и Алексею Балезину – а это был он – не составило труда опознать в следовавшем за ним из зала в зал господине Вербицкого – Хорька. В последнем зале перед самым выходом Вербицкий сам подошёл к Алексею.

– Господин Дюваль? Как видите, мир тесен.

«Вот ты и попался. Откуда ты знаешь моё имя? Я тебе не представлялся», – с оттенком злорадства подумал Балезин, но виду не подал. И только слегка кивнул в ответ.

– Вы, я вижу, серьёзно интересуетесь живописью? – продолжал Вербицкий.

Балезин-Дюваль разочарованно вздохнул:

– Экспонаты, бесспорно, интересные, но… вы знаете, что мне надо. А этого нет.

– В таком случае, должен вас обрадовать: то, что вам надо, я нашёл. Я имею в виду западноевропейскую живопись.

Алексей явно не ожидал такого поворота событий.

– Вот как? Уже нашли? Что ж, похвально… И когда я могу на неё взглянуть?

– Да хоть сейчас.

– Здесь?

Слащавая улыбка так и светилась на лице Вербицкого:

– Ну что вы… Мы поедем с вами в мою, не закрытую пока ещё совдепией лавку.

Мысль работала быстро и чётко. Алексей понимал: если он откажется и попросит Вербицкого отложить визит в его лавку, к примеру, на вечер, то это вызовет подозрение.

А интуиция подсказывала: вариант «на живца» удался, на подходе крупная рыба.

Они вышли на улицу, и буквально тут же подкатил извозчик, столь редкий для Москвы 1919 года. Лошадьми управлял здоровенный детина в помятой кепке. Теперь Балезин уже окончательно убедился: всё заранее подготовлено, его ждали.

От Дворца искусств до Хитровки, вблизи которой находилась лавка Вербицкого, было недалеко, и вскоре хозяин лавки, провернув несколько раз замысловатой формы ключ, открывал входную дверь. – Прошу…

Алексей шагнул внутрь знакомого уже помещения, куда плохо проникал дневной свет и в котором пахло воском и ещё каким-то смрадом.

– Подождите пару минут, я сейчас, – Вербицкий исчез где-то в глубине лавки.

Наступила тишина. Прошла минута, две… Работая в контрразведке у Батюшина, Алексей научился интуитивно чувствовать ситуацию, когда у него кто-то за спиной. Нет, не толстяк Вербицкий, он исчез в другом направлении. Тут за спиной кто-то ещё. И он не ошибся. – Интересуетесь картинами?

Балезин вздрогнул, резко повернулся и отпрянул назад. В создавшейся ситуации это было правильно: так поступил бы настоящий коммерсант-француз, а не бывший контрразведчик с железными нервами. Тем более что из-за спины говорили по-французски.

В это время вернувшийся в помещение Вербицкий включил свет. Это лицо Алексей хорошо запомнил из фотографий в картотеке Отмана. Перед ним стоял сам Яков Кошельков!

– Простите, с кем имею честь? – так же по-французски вопросом на вопрос ответил Алексей.

Кошельков был на взводе. То, что его обложили со всех сторон, – это ещё полбеды, к такому он привык. А вот исчезновение его любовницы Анны Савельевой приводило его в ярость. А вдруг она в уголовке или, того хуже, в ЧК? Он зверел, стрелял направо и налево, но желание уйти за кордон, имея в кармане валюту, было очень велико. Поэтому перед Балезиным-Дювалем он предстал с виду спокойным.

– Кульков Яков Петрович, – представился Янька. – До семнадцатого года коммерсант.

– Дюваль… Серж. Тоже коммерсант, но после семнадцатого.

– И что явилось этому причиной?

– Под Верденом хлебнул газу. Списали.

По-французски Кошельков говорил неплохо. Балезин же говорил свободно, хотя и с некоторым акцентом. Впрочем, кто мог сейчас оценить французский выговор в этой пропахшей воском лавке?

Присели. Кошельков развалился в кресле и не спускал глаз с Алексея. За спиной бандита стоял Вербицкий. Выражение лица его из слащавого превратилось в настороженно-серьёзное. Возникла пауза. Балезин оценивал ситуацию. Группе, в которую он вошёл, поставлена задача ликвидировать бандита Кошелькова. Это значит, что он может выхватить из внутреннего кармана френча миниатюрный браунинг и без зазрения совести всадить несколько пуль в того, кого боится вся Москва. Вот только успеет ли? Кошельков не такой простак, чтобы прийти одному. Наверняка его подельник, а может быть и два, держат под прицелом его, Алексея, спину. Нет, такой вариант развития событий отменяется.

– Деньги при вас? – вдруг по-русски спросил Кошельков.

– Ну что вы, по нынешней Москве ходить с долларами и франками опасно, – так же по-русски ответил Балезин, естественно с некоторым акцентом.

– Вы думаете, нынешняя Москва знает, что такое доллары? – усмехнулся Кошельков и вдруг загадочно прищурился. – Так вы русский или француз?

– У меня мать русская, отец француз. Я гражданин Франции, но часто бывал в России.

– Живёте в Париже?

– В Лионе. Собираю экспонаты для одного частного музея.

– И только западноевропейскую живопись?

– Такие мне поставлены условия.

– В Москве давно?

Балезин, не ответив, поднялся.

– Послушайте, господин Кульков. Не кажется ли вам, что наша деловая встреча превращается в допрос? – резко выговорил он, снова перейдя на французский. – Может, вам ещё доложить, на какой улице я живу, в каком полку служил, кто моя любовница… Если хотите, вот мой паспорт.

Отман, разрабатывая легенду для Балезина, предусмотрел и ситуацию с гражданством. Паспорт на имя Сержа Дюваля был в полном порядке.

– Сядьте, не кипятитесь, – Янька сделал успокаивающий взмах рукой вниз и полез за пазуху. Алексей внутренне напрягся. Если Кошельков не поверил, ему ничего не стоит выхватить револьвер и всадить в него несколько пуль. Но тот вынул не револьвер, а сложенный вчетверо лист бумаги:

– Всё, что могу вам предложить.

Список картин и рисунков был немалый, но для настоящего ценителя искусств, за которого выдавал себя Балезин, ценность представляли только две малоизвестные картины раннего Коро и небольшой портрет, написанный Сезанном. Ничего больше из работ всемирно известных мастеров Янька Кошельков награбить не успел. На них и указал Балезин-Дюваль:

– Вот эти готов купить.

Кошельков не стал протестовать против такой на первый взгляд незначительной сделки. Хвалить же свой товар он не умел, поскольку в живописи ни черта не понимал. Он жаждал только одного – убедиться, что у этого француза есть валюта. А если это так, то завтра он, гроза Москвы, может совершить налёт хоть на Третьяковку.

– Хорошо, я готов продать, – сказал он и вдруг испытующе посмотрел в лицо Алексею. – А может, вам добавить что-нибудь ещё: золото, бриллианты?