Большие и маленькие

Плохое начиналось после уроков, на этаже.

Из девочек, с которыми она жила раньше, осталась только Аня. У Вали умерла бабушка, её перевели в другой интернат. Катю забрали родители.

С Аней они так и не сошлись, но поначалу на третьем этаже та всё переглядывалась с Настей, жалась к ней. Нарисовала карандашами себя и Настю: стоят под деревом, держатся за руки. Рассказывала, как мама ездила к папе на свидание в тюрьму, сняла его там на видео и показывала ей. Но потом Аня сдружилась со старшими девочками, а с Настей дружить перестала.

Анины новые подружки часто к ним наведывались. У Ани с Настей было свободное место в комнате, жили они вдвоём, две другие кровати пустовали. Аниных подружек Настя раздражала. Они говорили: «Здравствуй, дерево», – и норовили щёлкнуть по лбу.

– Ты, Настя, с пацанами-то трахаешься? Наши к тебе не ныряют?

Сами они говорили об этом каждый вечер. От их разговоров Настя сбегала в вестибюль, смотреть с воспитателями сериалы.

Сериалы она полюбила. Там жили другие люди. В другой жизни. В которой любые неприятности рано или поздно заканчивались. Сериалы как будто обещали Насте, что и у неё всё тоже когда-нибудь неожиданно переменится и будет хорошо.

Домой Настю забирали всё реже. Татьяна Дмитриевна в гости так и не выбралась.

Но однажды в интернат приехали студентки. Нарядные и все улыбаются.

Для встречи с ними в красном уголке собрали девочек средней группы. Директриса велела не шуметь, слушать внимательно – и ушла. Студентки расселись всей гурьбой вокруг учительского стола, и две самые красивые стали по очереди говорить о том, что рано или поздно в жизни каждой девочки появляется любовь. Что любовь нужно ждать. Что очень легко ошибиться, принять за настоящую любовь минутное увлечение – и от этого бывает очень больно и тяжело. Старшие девочки начали хихикать и перешёптываться. Тогда студентки предложили с каждой девочкой поговорить наедине. А чтобы никто не подслушивал, пойти в какой-нибудь пустующий класс. Или во двор.

Настю поманила одна из тех двоих, самых красивых. Настя зарделась так, что горячо стало дышать. И не сдвинулась с места. Тогда студентка подошла сама.

– Я Юля, – сказала она нежно, присев на корточки.

– Настя, – сказала Настя.

От Юли пахло духами – но не так, как от мамы или Аллы с Ритой, по-другому. Этот запах не отзывался во рту привкусом карамели, даже немного горчил.

– Красивое имя, – сказала Юля, взяв в свою руку кончики Настиных пальцев. – Будешь со мной дружить? Это тебе.

И протянула Насте помаду.

Настя взяла помаду, кивнула: буду.

Девочек оказалось больше, чем студенток. Те, кому не хватило пары, и кто оставался ждать следующей очереди, начали было шуметь. Но в красный уголок вошла директриса, и снова стало тихо.

– Давай-ка с тобой во двор выйдем, – предложила Юля. – Там у вас такие сосны замечательные.

Они гуляли под соснами, Юля держала Настю за руку и говорила про любовь. Говорила, что любовь в жизни – самое главное. Настя обрадовалась: она и сама уже успела догадаться об этом.

– Понимаешь, – сказала Юля. – Каждый человек – сам хозяин своей жизни. Сам должен решать, как ему жить. Не надо смотреть на других. И вообще, заниматься этим с парнями – вовсе даже не круто. Понимаешь? Любовь – это другое.

– Понимаю, – сказала Настя и подумала про папу.

Гуляли долго: прошли до конца сосновой аллеи, обогнули стадион.

Наутро в умывальнике Настя намазала губы помадой. Стояла, разглядывала себя в зеркале. От правого рукава водолазки пахло духами Юли.

Мама забрала её домой на майские праздники.

Настя все дни просидела дома, на балконе или на кухне, когда там никого не было. Решила во двор не ходить. Всё равно с ней там больше никто не дружил.

Многое нужно было обдумать.

От общего похода на могилку к бабушке Настя отпросилась. Бабушку она не помнила. А полоть траву на могиле не любила: трава больно резала ладони.

Оставшись одна, вспоминала слова Юли: каждый сам хозяин своей жизни, сам решает, как ему жить. Насте давно уже не нравилось то, как другие устраивали её жизнь.

И ещё вспоминала, как папа, когда отправлялся жить на дачу, позвал Настю в тамбур, сел на корточки – совсем как Юля – обнял крепко и расплакался. А Настя тогда побоялась плакать: мама наверняка заметила бы, устроила бы взбучку.

К концу домашней побывки на душе у Насти было легко.

Она лежала на раскладушке, разложенной на балконе, и катала в пальцах цилиндрик Юлиной помады. Подошла мама:

– Может, сегодня тебя отвезти? Чем завтра ни свет ни заря.

– Я в интернат не вернусь, – ответила Настя, поднимаясь.

Мама переглянулась с Ритой и махнула раздражённо рукой:

– Так! Хватит мне тут! Сейчас поедим и поедем. У меня завтра куча дел.

Пока мама собирала на стол, Настя аккуратно накрасила губы перед зеркалом в прихожей. Взгляд упал на фотографию в серванте – ту, где она фея. Настя забрала фотографию и ушла.

Фотография по дороге где-то потерялась, выскользнула из-под ремня. Но Настя не расстроилась.

Шагнув на грунтовку дачного посёлка, поняла: она не ошиблась, сбежав к папе. Запомнила навсегда, как подлетали к заборам собаки с заливистым лаем, мелькали кузнечики, ветви качались… Так здорово – аж дух захватывает. Обычные воробьи, обычное солнце. Зелень, пыль. Как во дворе интерната. Или за домом возле гаражей. Но всё иначе.

На многих участках кипела дачная работа: копали, подметали, красили. Кто-то бросал на неё мимолетный взгляд, не отрываясь от дела, кто-то всматривался, приложив руку козырьком. Настя чувствовала себя в центре внимания, но это не смущало её, как раньше. Останавливалась, спокойно высматривала дорогу: успела подзабыть, давно не была.

Когда подходила к покосившемуся сиреневому домику, радио выкрикнуло откуда-то: «Всё будет хорошо!». Так и было. Папа оказался совсем трезвый. Лежал в гамаке, натянутом между сливовыми деревьями. Покачивался. Верёвочные петли тёрлись о стволы, тихонько поскрипывали.

Заметив Настю, папа соскочил с гамака, бросился навстречу.

Схватил на руки, расцеловал в обе щёки.

– Настя, Настюха. Ух, какая взрослая. И губы даже накрашены! А вымахала! Ух, взрослая какая! Настюха!

Долго суетился, стискивал Насте плечи, гладил по макушке. То сажал на лавку, то снова поднимал на ноги.

– Дай же я на тебя посмотрю! Выросла как!

Узнав, что она пришла к нему жить насовсем, папа сначала притих. Потом пожал плечами, заговорил тише:

– А чего б и не жить? На своей-то даче. Тут сливы, малина. Воздух, опять же. Зимой печку топить будем. Чего бы не жить? Не пропадём!