Большие Поляны

«И Васькова?» — удивился Уфимцев. Против воли беспокойство овладело им. Значит, на бюро вытащат все его грехи, а не только отказ принять дополнительное задание по сдаче зерна. Ну что ж, тогда-то должно все это случиться.

— Вот о чем я вас попрошу. Подъедет Николай, скажите ему, чтобы отвез мотоцикл в мастерскую, сдал Сараскину. А сам пусть побыстрее заправляется и подъезжает к моей квартире. Я пойду переоденусь. — Он осмотрел критически себя, свой старенький пиджак, измазанные чем-то брюки и порыжевшие сапоги. — Неудобно являться в таком виде пред светлые очи начальства.

Придя в избу Лыткиных, Уфимцев тщательно побрился, потом умылся, надел свежую рубашку, костюм. Стоя перед зеркалом, ненадолго задумался, надо ли надевать галстук. Может, лучше без него? А может, вообще не стоило одеваться? Поехать во всем рабочем. — замызганном, пропыленном, — пусть видят, что перед ними трудяга-председатель, которому нет времени следить за собой. Глядишь, и разжалобишь членов бюро, вызовешь у них сочувствие, может, и скинут что-нибудь из грехов на бедность. Но он знал, что не, сделает этого, выбрал галстук поярче в надел.

Скрип калитки оторвал- его от мыслей. Он подумал, что подъехал Николай, но почему-то не услышал шума машины. Взглянув в окно, обомлел: в калитку входили его дети Игорек и Маринка.

Он бросился опрометью из избы, по дороге опять — в который раз! — зашиб голову о притолоку, но даже не заметил, не почувствовал боли. Выскочив во двор, не скрывая охватившей его радости, кинулся к детям, схватил в охапку, поднял и понес, сам не зная куда, бессвязно бормоча: «Милые вы мои... милые... милые...»

— Папка, куда ты? — крикнула, напугавшись, Маринка и уронила портфель.

Он очнулся, опустил их, сел на крыльцо.

— Вас мама прислала? — В нем вспыхнула надежда, что Аня пошла на примирение и предварительно прислала детей.

— Нет, мы сами, — ответила Маринка. — Она не знает.

«Сами... сами... тайком от матери». Он смотрел на Маринку, раскачивающую портфель, и снова поражался, как она похожа на Аню.

— Расскажи, как учишься?

— На пятерки, — ответила она. — Нина Григорьевна сказала, что меня, как отличницу, скоро в пионеры принимать будут.

— Молодец? — сказал Уфимцев, радуясь успехам дочери.

— Я тоже на пятерки, — сказал Игорек, стоявший между ног отца. — Вот, смотри.

Он снял с себя ранец, раскрыл его и вытащил школьную тетрадку. Уфимцев полистал ее, посмотрел на буквы, выведенные сыном, и при виде этих по-детски неумело нацарапанных закорючек ему вдруг стало горько и обидно за свою так неудачно сложившуюся жизнь.

— Как мама? — спросил он, подавляя в себе непрошеную слабость.

— Ничего, — ответила Маринка.

— Не болеет?

— Нет.

— У ней живот болеет, — пробасил Игорек.

— Игорь! — строго прикрикнула Маринка.

Уфимцев рассмеялся, потрепал сына по волосам.

— Ничего. Поболеет да заживет.

К воротам, урча, подошла машина. Уфимцев озабочено встал, посмотрел с тоской на детей, сказал, дрогнув голосом:

— Ну вот... мне надо ехать... Приходите завтра, под вечерок, я вас буду ждать... А теперь идите.

Он стоял, глядел им вслед, потирая набитую на голове шишку. Мыслями он был еще с Игорьком и Маринкой. Чудилось, будто и он идет вместе с ними, разговаривает, расспрашивает о школе, об учителях, о маме, и они наперебой отвечают ему, тянут за руки к дому...

3

Сразу после обеденного перерыва стали сходиться члены бюро.

Первым пришел Торопов.

— Ты извини меня, Николай Петрович, — начал он, здороваясь. — Но зачем это внеочередное бюро? Разве нельзя на очередном рассмотреть персональное дело коммуниста? К чему такая спешка? Да я вообще с Уфимцевым следовало повременить, пусть бы закончил полевые работы.

Акимов торопливо писал. В кабинете было тепло, он сидел в одной рубашке, пиджак висел на спинке стула. Чисто выбритая, загоревшая до черноты голова Акимова отражала солнце, как самовар.

— По настоянию товарища Пастухова, — ответил он, не отрываясь от письма. Торопов уловил в его голосе иронию. — Приехал вчера из «Больших Полян»... Говорит, выявились дополнительные факты... в хозяйственной деятельности... А тут еще Степочкин.

— А что — Степочкин?

— С делом Уфимцева. Пристал, как банный лист к...

— Ты секретарь парткома, — сказал, Торопов. — Вот и держи бразды правления в своих руках.

— Сказать по совести, надоело с Пастуховым спорить. — Акимов закурил, с ожесточением потер ладонью по голому черепу. — Если бы только один этот вопрос... Не проходит и дня у меня без стычек с ним. Вообразил себя чуть ли не единоличным хозяином района... Да, что тебе рассказывать, ты сам это хорошо знаешь.

— Я говорил тебе, пора освобождаться от Пастухова.

— Не так все это просто, Михаил Иванович. Снять его мы сами не имеем права, вот в чем дела! К тому же и он ртом ворон не ловит, имеет поддержку в области... Кстати, и у нас кое-кто поддерживает Пастухова.

— Степочкин?

— Не один Степочкин... Если смотреть на его действия со стороны, не вникая в суть, может показаться, Пастухов — образец руководителя: никто не относится так требовательно к колхозам и совхозам, как он; никто так не обвиняет всех в попустительстве, в либерализме, как он; значит, он пуще всех болеет за дела в районе.

— Наподобие Борзова? Помнишь, у Овечкина в его «Районных буднях»?

— В чем-то похож. Вот сегодня на бюро будем обсуждать одно письмо — убедишься... А теперь взял себе в обязанность присылать мне «Правду», — хохотнул Акимов, — как будто я не выписываю газет и не читаю выступления руководителей. И не просто присылает, а в выступлениях многие фразы подчеркивает красным карандашом. Причем фразы так подобраны, что вот, мол, читай и убеждайся: Пастухов прав...

Торопов помолчал, побарабанил пальцами по ручке кресла.