Большие расстояния

А Коротаев продолжал трудиться. Со стороны это была странная картина: вздыбленный корпус лодки, опутанный, словно паутиной, тросами, и человек, копошащийся в этой паутине. Подплывали любопытные рыбины, почти упирались носами в иллюминаторы шлема.

«Пошли прочь, твари!» — отгонял их мичман. Призрачными огоньками мелькали вдалеке ночесветки.

Трос закреплен. Коротаев передохнул и уверенно стукнул четыре раза по корпусу. Его услышали: передняя крышка торпедного аппарата открылась. Дан сигнал.

И резиновые мешки-посылки падают и падают прямо на руки Коротаеву. Здесь все: теплая одежда, спирт, шоколад, продукты. Торпедный аппарат набит до отказа. А сверху настойчивый голос: «Выходить немедленно!» Но ведь очень важно убедиться, что крышка торпедного аппарата захлопнулась, — иначе может произойти непоправимое несчастье. Мичман подает условный сигнал подводникам — и крышка закрывается. Вот и все!

В телефонах — дребезжащий рассерженный голос врача:

— Выходите немедленно! Немедленно… Поняли?

— Есть!

Коротаев улыбается. Природное чувство юмора берет верх над усталостью, над мучительным состоянием. Ему даже немного жалко врача.

…Опять начинается утомительное сидение на выдержках. Пальцы сводит судорога. Тело одеревенело. Трое суток не спал мичман, но и сейчас сон не берет его. В голове беспрерывный шум. Иногда приступы тошноты. Порой ему кажется, что он превратился в рыбу, — в жилах стынет кровь. Заснуть бы хоть на несколько минут, стряхнуть острую боль в надбровных дугах.

Вновь камера. Бесконечно долго тянутся минуты. Постепенно кровь приливает к щекам; покалывание в пальцах, горят кончики ушей. Знакомое состояние. И, находясь в камере, он спросил себя: если потребуется сейчас, в эту минуту, снова пойти туда — пойдешь? Да, пойду. Если нужно — еще три, пять раз… сколько потребуется… И он знал, что говорит себе правду.

На четвертые сутки буксиры извлекли лодку из засосавшего ее грунта. Красный бок солнца поднялся над успокоившимся морем, и оно засверкало, заискрилось. Ветер принес йодистый запах водорослей. На легких волнах слегка покачивался подводный корабль. Упорство, выдержка людей победили…

Катерок подходит к подводной лодке, мичман Коротаев легко прыгает на ее влажную палубу. Открывается люк рубки, выходит командир корабля. Он обнимает Коротаева и с волнением говорит:

— Спасибо, родной. Спасибо от всех нас…

Коротаев спускается в отсек, где собрались подводники. Многих он знает в лицо — это его ученики по водолазному делу. В отсеке все пропитано промозглой сыростью. При виде мичмана люди срываются с мест, сжимают его в объятиях, целуют.

— Ура Коротаеву! Качать его, братцы…

Мичман не может унять волнения. Дорогие, родные лица, ласковые дружеские руки, горячие благодарные глаза.

А сзади стоит врач, нарочито сердито хмурит брови.

— Качать будете потом. А сейчас, друзья, я займусь вами, — говорит он несколько суровым тоном.

Подводная лодка идет в базу. Юрий Коротаев стоит на палубе в кругу товарищей. Глаза невольно щурятся от ослепительного света, а губы расплываются в улыбке. Хорошо! Как будто и не было зеленой глубины, бессонных ночей, тревог — всего того, что выпадает на долю людей его профессии.

Феодосия.

БОЛЬШИЕ РАССТОЯНИЯ

Вот уже несколько суток мы идем на юг, в Индонезию. Крейсер переваливается с борта на борт; мерно поднимается и опускается переборка каюты; темно-красный бархатный полог, закрывающий постель, болтается из стороны в сторону.

Сегодня творится что-то особенное. Издали накатываются темно-синие вспененные хребты, и тысячи тонн воды с гулом обрушиваются на верхнюю палубу корабля. Срываются плохо закрепленные чемоданы, перекатываются из одного угла каюты в другой. Душно до ломоты в висках. Температура забортной воды плюс двадцать восемь градусов. Ставшие ненужными шинели и тужурки покрыты налетом соли. Натужно шипящий настольный вентилятор бесполезно перемешивает густой влажный воздух. Спекшиеся губы жадно припадают к горлышку графина, но теплая опресненная вода не приносит облегчения. И все-таки весь утренний запас воды выпит. Влага мгновенно испаряется, а лицо покрывается липким, словно вазелин, потом. Наша каюта расположена почти под орудийной башней, и над головой день и ночь что-то надоедливо громыхает, выбивает сатанинскую дробь, скрежещет. Обессиленные, потные, мы лежим на койках и прислушиваемся к неясному бормотанию корабельной трансляции.

Я пытаюсь сосредоточиться хотя бы на одной мысли, но мутная убаюкивающая пелена застилает сознание. И начинает казаться, что наше путешествие длится бесконечно долго и что так будет продолжаться всегда.

Значит, тайфун «Эмма» все же задел нас своим крылом!.. О нем мы знали еще восьмого ноября, в день выхода отряда кораблей Тихоокеанского флота из Владивостока. Тайфун зародился где-то восточнее Филиппин, у острова Гуам, пронесся по океану, переворачивая и топя мелкие суда, а затем круто повернул на север, наперерез нашему курсу. Встреча состоялась в районе острова Тайвань и пролива Лусон. Это двадцатый тайфун за нынешний 1959 год. Впрочем, столкновения с вихревым штормом трудно было избежать. Японское море, Корейский пролив, Восточно-Китайское, Южно-Китайское моря… В осенние месяцы здесь часты циклоны, а в проливе Лусон сильны течения и всегда неустойчива погода…

Нет, так больше нельзя!.. От духоты тошнота подступает к горлу. Хотя бы глоток свежего воздуха… И мы идем на безрассудный шаг: открываем иллюминатор. Как будто все спокойно. Грозные валы, зарождающиеся у самой кромки горизонта, отсюда кажутся совсем безобидными. Мы, словно рыбы, выброшенные на песок, судорожно ловим ртами прогоркло-соленый воздух. И неожиданно — удар! Мощная струя воды сбивает меня с ног. В каюте форменный потоп. Плавают чемоданы, ботинки. Мы жестоко наказаны за свое легкомыслие. Комплект белоснежных старательно выутюженных кителей и брюк безнадежно попорчен. Придется заново все стирать и гладить. Вымокли и белые туфли. Иллюминатор вновь задраен. Шлепая босыми ногами по воде, мы разыскиваем ведра и начинаем вычерпывать воду, сливать ее в раковину умывальника.

Я трясущимися руками раскрываю чемодан. Так и есть: все вымокло до ниточки. Красочные альбомы с видами Москвы (подарок будущим индонезийским друзьям} придется выбросить.

Но самое ценное, самое важное — палешанская шкатулка с разудалой русской тройкой на крышке не пострадала.

— Что у тебя там? — флегматично интересуется сосед по каюте.

Я удовлетворяю его любопытство и открываю шкатулку. Сосед в полном недоумении.

— Камень какой-то… — произносит он разочарованно.

— Песчаник, — поправляю я.

Сосед ни о чем не расспрашивает. Он снова укладывается на кровать и говорит:

— Разбуди меня, пожалуйста, на экваторе.

Я всегда удивляюсь способности людей засыпать почти мгновенно. Вот только-только мы разговаривали — и уже раздается могучий храп. Должно быть, легко живется вот таким, лишенным всякого воображения…

Я вынимаю кусок породы из шкатулки и взвешиваю на руке. Сколько потребовалось почти нечеловеческих усилий, чтобы найти среди вечных льдов и снегов обнажение пород и вырубить вот этот кусочек!.. К сожалению, это сделал не я, а другие. Мне всегда казалось, что в ледяную Антарктиду посылают людей особых, не похожих на меня. И когда на шестой материк отправился мой приятель Федюнька Зайцев, с которым мы когда-то учились в геологическом техникуме, я не знал, что и подумать. Острая зависть кольнула сердце. Мне казалось, что бессмертие уже осенило его: ведь имя Федора Зайцева, молодого геолога, навечно будет вписано в историю науки. В этом году Федор вернулся в Москву, и мы с ним встретились накануне моего отъезда в Индонезию. Я не нашел в нем особых перемен. Все такой же балагур, восторженный, сентиментальный. На его лице не появилось ни суровых морщин, ни других признаков, свидетельствующих о том, что этот человек был в самом сердце белого безмолвия, в стране жесточайших морозов и ураганов.