Большое зло и мелкие пакости

— Еще я разговаривал с Женей Первушиным и с Димой Лазаренко. Сначала Лазаренко подошел, а потом Женя. Лазаренко меня на свою выставку приглашал, и я даже обещал, что приеду.

— А ящик с записками вы видели?

— Ящик видел, — сказал Потапов, и скулы у него покраснели, — а что?

Никоненко вдруг понял, что Потапов ему нравится. Он неожиданно оказался, как бы это выразиться… своим.

Анискин Федор Иванович сразу перестал прятаться. В случае чего его можно было звать на помощь.

— Вы не знаете, почему записки так и не раздали?

Потапов посмотрел в тонированное стекло “Мерседеса”, а Никоненко — в крепкий водительский затылок.

Что-то не то было с этим ящиком. Не зря Потапов смотрел в стекло.

— Не знаю, — ответил наконец он, — я не обратил внимания.

Соврал, понял Никоненко. Зачем? Что такого в этом ящике?

— Ну и бог с ним, с ящиком, — сказал “Анискин”, — вы мне теперь про банкет расскажите.

— Что рассказать про банкет? — не понял Потапов.

— Расскажите, чем вас потчевали, не только телесно, но и, так сказать, духовно, как вас под ручку водили, как префект донимал — все расскажите.

Потапов усмехнулся. Он ничего не знал о “Федоре Ивановиче” и не понимал, почему вдруг капитан заговорил каким-то странным тоном.

— Телесно потчевали водкой и какими-то бутербродами. Стол накрыли в кабинете у директора, а все остальные в спортзале угощались. — Тут Потапов неожиданно захохотал: — Я в этом кабинете раньше даже сесть не мог, только стоять руки по швам, а мне там водки наливали!..

— С кем вы там были?

— Директриса была, — начал перечислять Потапов, — префект и с ним два каких-то местных начальника, я их не знаю и имен не запомнил. Был председатель районе, то есть председательша. Завуч был, Александр Андреич. В последний раз мы с ним разговаривали как раз пятнадцать лет назад, когда он меня с сигаретой поймал. В этот раз он был со мной… более любезен.

— Где был ваш охранник?

— У двери стоял. Все по правилам.

— Во сколько вы вышли на улицу?

— Я точно не знаю. Я стал прощаться, когда услышал на улице голоса и понял, что все начинают расходиться. Мне хотелось еще кого-нибудь увидеть из своих, кроме председательши районе и Тамары Бориной.

— Селезневой, — уточнил Никоненко.

— Селезневой, — согласился Потапов и улыбнулся.

Когда он улыбался, у глаз резко обозначались морщины, которые почему-то не старили его. Не то чтобы Никоненко был знаком со множеством других министров и все они были не похожи на Потапова, но какой-то он был странный, этот министр.

Интересно, кому понадобилось его убивать? И когда будет попытка номер два? Если нужно убить, значит, убьют, и не помогут ни ребята из ФСБ, ни капитан Никоненко.

— Я вышел из школы, Саша шел за мной. На крыльце постоял, недолго, с полминуты. — Он ждал, что кто-нибудь подойдет с ним поговорить, но никто не подходил — то ли боялись охранника, то ли потаповского звездного статуса, — и он огорчился, хоть и не признался себе в этом. — Потом я пошел к машине. Прямо передо мной шла Маня Суркова и еще Димка Лазаренко, но он был слева и дальше от меня, чем Маня. Какая-то машина затормозила, я не обратил внимания. Потом ребенок побежал, и я подумал, что даже не знал, что у Мани такой большой ребенок.

— Почему вы решили, что это ее ребенок?

— Не знаю, — сказал Потапов удивленно, — ни почему. Он бежал как-то совершенно определенно — к ней. Было понятно, что он бежит к ней. А что? Разве это не ее ребенок?

— Ах, ну конечно же ее! — закудахтал “Федор Иванович Анискин”. — Просто мне интересно узнать, как вы догадались! Не каждый может, знаете ли, вот так взять и догадаться!..

Министр, кажется, едва удержался, чтобы не покрутить пальцем у виска, но капитана это уже не смущало. Потапов был “свой”, совершенно определенно “свой”, и не собирался он звонить Борису Василичу, и не демонстрировал он Никоненко никаких демонстраций, он просто разговаривал, как с Марусиной подругой и с Марусиным сыном.

— А навстречу вам кто шел, вы заметили?

Потацов вздохнул.

— Это ведь самый главный вопрос, как я понимаю. Да? Вот черт, кто же шел… Темно было, а я в темноте без очков… как крот, и все куда-то шли. Я помню, что кто-то спрашивал про кафе — вроде бы собирались в кафе и не знали, кто пойдет, а кто не пойдет. Вовка Сидорин стоял лицом ко мне и курил.

Сидорин курил, и Потапову хотелось подойти к нему, чтобы поговорить о Дине, которая пропала куда-то сразу после того, как его под один локоток ухватил префект, а под второй супрефект. Дину он увидел, но до Сидорина не дошел — в воздухе что-то хлопнуло, близко и совсем не страшно, и Маня как будто отшатнулась в сторону, чуть не угодив ему под ноги, и стала падать, быстро и некрасиво, совсем не так, как в кино.

Потапову неожиданно стало тошно.

— Еще кого-нибудь заметили, кроме Сидорина?

— Я… не знаю. Сидорин был точно. Еще какая-то толпа стояла прямо у ворот, лиц я не видел. Да, еще Дина!

— Она тоже была у ворот?

— Нет, она была ближе ко мне, чем к воротам, ее кто-то закрывал, я не сразу ее увидел.

— Во что она была одета?

— Да вроде во что-то светлое, я не рассмотрел. В полушубок, что ли?

— А Сидорин?

— Не знаю. Не помню.

— Ну хоть в светлое или темное? Потапов подумал.

— Не знаю, — сказал он виновато, и Никоненко его тон позабавил, — я на самом деле плохо вижу в темноте. Кто-то был в светлой куртке, и еще помню коричневый плащ.

— Дина стояла лицом к вам или спиной?

— Лицом. Она улыбалась, как будто ждала кого-то. Потапов тогда решил, что, может, это его она поджидает. Ему это было приятно.

— А коричневый плащ?

— Не знаю. Плащ помню, а куда он был повернут, не помню, вернее, не видел.

— Кто, кроме охраны, провожал вас до машины?

— Никто, — Потапов улыбнулся, — я всех разогнал. Трудно, знаете ли, целый вечер провести в компании незнакомых людей. Я, когда на этот вечер поехал, как-то упустил это из виду.

— Что именно?

— Что там на меня бросится школьное, а потом районное начальство, и я все равно не смогу ни с кем поговорить нормально.

Ну да. Конечно. Упустил из виду.

Китайские церемонии и ритуальные танцы его раздражают. Он их не учел. До этого вечера он даже не догадывался о том, что нижестоящие бюрократы всегда танцуют их перед бюрократами вышестоящими. Поклонение, переходящее в трепет, сравнимое разве что с поклонением египтян богу солнца Ра, вызывает у него отвращение.