Большой горизонт

Впрочем, откровенно говоря, и мы поначалу были в чем-то виноваты, не сразу разгадали на­туру Алексея, не сразу вникли в его прошлое. В особенности, конечно, я...

— Как же из Кирьяноза получился отличный

пограничник?

— А все началось с первого шквала.— Баулин снова посмотрел на часы.— Сейчас-то уж неко­гда. Напомните, расскажу в другой раз. Спокой­ной ночи, располагайтесь как дома.

— А как же... Чем утром накормить Маришку?

— Что ж вы думаете, мы бобылями живем?— улыбнулся Баулин.— Мы с соседями — одна семья. Да Мариша раньше вас встанет. Она еще сама вас чаем напоит, она у меня самостоятель­ная!

Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы обменялись рукопожатиями, и его высокая, слег­ка сутуловатая фигура исчезла в густом липком тумане.

Снизу, из-под утесов, доносился тяжелый, пе­рекатистый гул океана.

Глава вторая Первый шквал

Проснувшись среди ночи, я не вдруг сообразил, где нахожусь, прислушался: под утесами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе.

Я поискал папиросы, но вспомнил, что в доме не курят. Снова уснул и очутился во вла­сти бушующего океана. Тщетно пытался я ухва­титься за пляшущее рядом бревно: меня относи­ло все дальше и дальше от берега. Внезапно взо­шло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча.

У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причесанная Маринка.

— Дядя, у тебя болит головка?

— Нет, не болит,— пробормотал я в смуще­нии.

— А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? — спросила она участливо.— А я сегодня во сне летала. Высоко-высоко, выше вулкана. И ни чутельки не боялась! Папа гово­рит: если летаешь во сне, значит, растешь.

Комнату озаряло редкое для Курил солнце. Стол был накрыт к завтраку.

— Кто же открыл ставни?

— Я сама! — ответила Маринка.

— Ты сама и чайник вскипятила?

— Разве можно! — удивилась Маринка.— Па­па не велит мне зажигать керосинку, я могу учинить пожар. Чайник скипятила тетя Таня, наша соседка. Тетя Таня и печку истопила и кам­балу поджарила.

Мы не спеша позавтракали, прибрали за со­бой.

Неожиданно Маринка вздохнула:

— А еще я видела во сне маму...

— Ты покажешь мне свои игрушки? Хоро­шо?— обнял я ее, желая отвлечь от печальных мыслей.

— Покажу... Потом...

За окном громоздились скалы, высился ко­нус вулкана с желтовато-серым столбом дыма над кратером. И я подумал, как все же нелегко жить здесь, на голом, каменистом пятачке, окру­женном вечно неприветливым океаном.

Вдруг в комнате как-то сразу все потускнело: на солнце наползла туча. С океана наплывали клочья тумана, конус вулкана как отрезало.

— Сейчас бус пойдет,— сказала Маринка.— «Старик» макушку спрятал.

«Стариком» на острове называли вулкан, это я знал, но что такое бус?

— Это дождик, такой мелкий-мелкий, будто из ситечка,— объяснила Маринка.— Ох, и не любил его дядя Алеша! Лучше, говорит, штор­мяга, чем бус.

Ну, что ты скажешь! Хотя и понятно, что дети, выросшие в суровой обстановке, среди взрослых, развиваются раньше обычного, невольно перени­мают и речь старших и .их манеру разговаривать, однако житейские познания Маринки, ее рассу­дительность мало сказать удивили — поразили

меня.

Поразили и ее игрушки. Коллекция яиц морских птиц — то маленьких, в темных пятныш­ках, то больших, каких-то бурых и почти про­зрачных, то похожих на грушу дюшес — нанесла мне форменное поражение. Разве мог я ответить на вопросы Маринки, какие именно из яиц при­надлежат тупика, какие кайрам, гагарам или различным чайкам! А Маринка все это знала.

Не в лучшем положении оказался я, когда она с гордостью разложила передо мной засушенных крабов, морских ежей, звезд и коньков и целый гербарий водорослей.

— А где же твои куклы? — спросил я расте­рянно.

— Хочешь, я лучше покажу тебе мой вель­бот,— предложила она.

Я полагал, что Маринка достанет из ящика игрушечную лодку, но оказалось, что нужно на­деть плащ и пройти к соседнему сараю. Моро­сящий дождь и впрямь словно высеивался из низко нависших туч.

Маринка отворила дверь, и глазам моим предстала маленькая, однако отнюдь не игрушечная,, а самая настоящая шлюпка с парой весел, рулем и еще какими-то незнакомыми мне принадлежностями. Маринка забралась в лодку и в течение нескольких минут окончательно убедила меня, что в сравнении с ней, шестилетней девочкой, я просто-напросто невежда: то, что я наивно на­звал багром, оказалось отпорным крюком; руко­ятка руля называлась вовсе не рукояткой, а рум­пелем; маленький бочонок—анкерком, деревян­ный совок для отливания воды — лейкой.

— Кто же это сделал тебе такую замечатель­ную лодку?

— Не лодку, а вельбот,— поправила Марин­ка.— Мне построил его дядя Алеша.— Она нача­ла развязывать брезентовый мешок.— Сейчас я покажу тебе рангоут и паруса.

...Весь день я провел на морбазе. Баулин тоже был занят, и мы смогли поговорить, как и нака­нуне, только за вечерним чаем, когда Маринка уже спала.

Я, смеясь, рассказал капитану 3 ранга, как его дочь повергла меня в смятение своими позна­ниями в морском деле.

— Когда только вы успели обучить ее всем этим премудростям?

— Заслуга, увы, не моя, не причастен! — шут­ливо развел он руками.— Все дядя Алеша...

Опять этот Алексей Кирьянов! Настоятельный совет Самсонова расспросить о Кирьянове, вче­рашний рассказ капитана 3 ранга про то, как Кирьянов спас Маринку во время моретрясения, упоминание о других его подвигах и о том, что не сразу он стал отличным моряком-погранични-38

ком... Разве мог я после всего этого не напом­нить про обещанный рассказ о первом шквале? — Об Алексее многое можно рассказать, Сам­сонов прав: действительно, хоть книгу пиши,— начал Баулин.— Но уж если рассказывать, то и утаивать ничего не след. Думаю, Алексей не бу­дет на меня за это в обиде. Познакомился я с ним пять лет назад в Ярцеве, есть в Смоленской области такой старинный городок. Я приехал туда для отбора призывников: подберу, думаю, на пограничный флот крепких, хорошо грамот­ных парней! Не велика беда, что они моря не ви­дали,— привыкнут, была бы закваска!.. Словом, увидел я среди других Кирьянова — крепыш, за­глянул в его личное дело — комсомолец, из кол­хозников, окончил педагогическое училище — и решил: подойдет.

Баулин наполнил чаем третий или четвертый стакан, положил в него тоненький ломтик лимо­на. Я пожалел при этом, что захватил из Владивостока всего десяток лимонов.

— Призывная комиссия,— продолжал он,— ра­ботала в просторной горнице старого дома; с по­ла тянуло, как из погреба, а на улице — февраль, минус двадцать! Железная печка раскалилась, но, можно сказать, без толку: даже мы, офицеры и врачи, поеживались, а призывники ведь разде­вались донага! Подошла очередь Алексея Кирь­янова. Пока его выслушали, измерили, взвесили и так далее, он весь посинел.

Только тем, что парень так сильно продрог, я и объяснил тогда его невыдержанность. Врач по­просил, чтобы Алексей открыл рот, и он вдруг как выпалит: «Нельзя ли поскорее, мы не лоша­ди на ярмарке!» Мой сосед майор-танкист скривился, шепчет: «Ну и тип! Я бы не взял его ни за какие ков­рижки». А я взял, и тут-то и начались испытания моих нервов и порча крови.

Баулин залпом выпил успевший остыть чай, расстегнул ворот кителя.

— На вокзал пришло полно провожающих. Были, конечно, и слезы. Но больше было песен, смеха, бодрых улыбок. Общественность устроила нам торжественные проводы. Не обошлось, увы, и без недоразумений — кое-кто из парнишек, рас­ставаясь с родными и приятелями, хватил горь­кой для храбрости.