Большой риф (Последний шанс, Сокровище влюбленных)

Теперь, когда мосты были сожжены, появилось время подумать. Куда девать Бака, черт побери? Старик пьет, не просыхая, и совсем отбился от рук.

«Тоже мне, сюрприз», — подумал Мэтью. Каждый год он на месяц приезжал во Флориду и тщетно пытался протрезвить дядю. И каждый год он возвращался в море, мучаясь угрызениями совести.

Вот и сейчас далеко разносится полный пьяной горечи голос Бака…

— Что это за помои? — Стуча протезом, Бак ворвался в крохотную кухню.

Ларю даже не поднял глаз от своей книги.

— Рыбная похлебка с чесноком и пряностями. Старинный семейный рецепт.

— Помои, — повторил Бак. — Французские помои. — Небритый, в мятой одежде, в которой и спал, Бак распахнул дверцу кухонного шкафчика, надеясь найти бутылку. — Чтобы в моем доме больше не было такой вони.

Ларю невозмутимо перелистнул страницу.

— Где виски, черт побери? — Бак пошуровал в шкафчике, разбрасывая скудные припасы. — Где моя бутылка, будь ты проклят!

— Лично я предпочитаю хороший «Божоле», — заметил Ларю. — Комнатной температуры. — Он услышал скрип затянутой москитной сеткой двери и сунул закладку в роман Фолкнера. Похоже, вечер только начинался.

— Ты украл мое виски, проклятый кэнак. [5]

Ларю только ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом.

Ответил Мэтью:

— Виски нет. Я от него избавился.

Бак неуклюже повернулся и качнулся, не столько из-за протеза, сколько из-за поглощенного с утра алкоголя.

5

Кэнак — канадец, особенно французского происхождения.

— Ты не имел права трогать мою бутылку.

«Кто этот человек? — думал Мэтью. — Кто этот незнакомец? Что осталось от Бака в распухшем небритом лице, в воспаленных мутных глазах?»

— Насчет прав не знаю, но бутылку я выбросил. Выпей кофе.

Бак схватил с плиты кофейник и швырнул его в стену, следом полетела кружка.

— Ну, не пей кофе. — Поскольку руки сами собой сжались в кулаки, Мэтью сунул их в карманы. — Если хочешь напиться, напивайся где-нибудь в другом месте. Я не собираюсь смотреть, как ты себя убиваешь.

— Это мое дело, — пробормотал Бак, топая по хрустящему стеклу и луже кофе.

— Нет, пока я здесь.

— А тебя никогда здесь нет! — Бак поскользнулся на мокром полу, выпрямился, раскрасневшись от унижения. Каждый шаг служил горьким напоминанием об увечье. — Являешься сюда, когда пожелаешь, и так же исчезаешь. Ты не имеешь права командовать мной в моем собственном доме, мальчишка.

— Это мой дом, — невозмутимо возразил Мэтью. — Ты просто умираешь в нем.

Он мог уклониться, но все-таки встретил кулак Бака, неожиданно для себя с удовлетворением отметив, что дядюшка еще в состоянии нанести хороший удар в челюсть.

— Я ухожу. — Под хмурым взглядом Бака Мэтью стер кровь со рта тыльной стороной ладони и вышел.

— Иди, иди. — Бак проковылял к двери и крикнул в барабанящий дождь: — Уходить ты прекрасно умеешь. И можешь вообще не возвращаться. Ты здесь никому не нужен. Никто в тебе не нуждается.

Когда Бак исчез в своей спальне, Ларю выключил огонь под кастрюлькой с тушеным мясом, взял две куртки — свою и Мэта — и выскользнул из трейлера.

Они жили во Флориде всего три дня, но Ларю уже знал, где искать приятеля, и, низко надвинув на глаза кепку, чтобы вода не текла по лицу, направился к арендованному Мэтом бетонному гаражу у пристани.

Мэтью сидел на носу почти законченной яхты-катамарана. Когда Ларю в первый раз увидел это сооружение, оно произвело на него неизгладимое впечатление Интересная посудина, в ширину почти такая же, как в длину, не изящная, но крепкая и устойчивая. Ларю ценил эти качества, как в яхтах, так и в женщинах.

Палубные сооружения покоились на двух корпусах недоступные любым волнам. Изогнутые внутрь ось служили амортизаторами и увеличивали плавность и скорость хода. Внутри достаточно места для экипажа и припасов, но самым гениальным в проекте Мэтью, по мнению Ларю, была выступающая вперед открытая палуба площадью в шестьдесят квадратных футов. Недоставало лишь окончательной отделки: краски, медных деталей и навигационного оборудования… и подходящего имени.

Ларю вскарабкался на палубу, снова восхитившись полетом конструкторской мысли Мэта.

— Так когда ты закончишь эту штуковину?

— У меня теперь полно времени, не так ли? Все, что мне нужно, это деньги.

— У меня куча денег. — Ларю достал кожаный кисет и начал не спеша скручивать сигарету. — На что мне их тратить? Разве что на женщин. А женщины стоят совсем не так дорого, как думает большинство мужчин. Так что может, я дам тебе денег в обмен на часть яхты.

Мэтью кисло рассмеялся.

— И какую же часть ты хочешь?

Ларю присел на скамью.

— Яхта — хорошее место для размышлений. Скажи-ка, Мэтью, почему ты позволил ему ударить тебя?

— А почему бы и нет?

— Мне кажется, полезнее было бы ударить его.

— Правильно. Великолепно! Очень благородно ударить…

— Калеку? — кротко закончил за него Ларю. — Да, ты не даешь ему забыть об этом.

Мэтью в бешенстве вскочил на ноги.

— Откуда ты явился такой умный? Что ты понимаешь, черт побери? Я сделал для него все, что мог.

— Ну да. — Ларю чиркнул спичкой, прикурил аккуратно свернутую сигарету. — Ты платишь за крышу над его головой, за еду в его желудке, за виски, которым он убивает себя. И он чувствует себя униженным.

— А что я должен был сделать? Вышвырнуть его на улицу?

Ларю пожал плечами.

— Ты не требуешь, чтобы он был мужчиной, он и не мужчина.

— Катись отсюда!

— Мне кажется, Мэтью, что ты упиваешься своим чувствам вины. Оно удерживает тебя от того, что ты хочешь сделать, но в чем можешь потерпеть неудачу. — Ларю только ухмыльнулся, когда Мэтью схватил его за грудки. — Видишь, со мной ты обращаешься, как с мужчиной. — Маленький канадец гордо вскинул подбородок, хотя совершенно не был уверен в его сохранности. — Можешь меня ударить. Я дам тебе сдачи. А когда закончим, заключим сделку.