Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
Через несколько дней Руслан пошёл на свидание и отсутствовал три дня. Со свидания он вернулся счастливый. И снова на его глазах были слёзы. Он сказал, что его девушка обещала ждать. Кроме того, он принёс две большие клетчатые сумки и сказал, что ему нужно дать несколько пачек сигарет контролёрам, которые ему помогли их донести. Затем начал выкладывать содержимое сумок на нары и выставлять на стол. В сумках были шоколадные конфеты в коробках и шоколад, которые из Санкт-Петербурга поездом передала моя мама, разные консервы, открывавшиеся без ключа, колбаса и мясо в нарезке и целиком в упаковке, разные салатики и домашние продукты, котлеты, домашняя колбаса, жареное мясо и курица-гриль, купленные в магазине домашней пищи, красная рыба — сёмга, горячего и холодного копчения скумбрия. А также белая скатерть, сервиз из стеклянных тарелок и чашек, набор мельхиоровых ложек, вилок и ножей, хрустальные рюмки и фужеры для коньяка, салфетки, кока-кола, бутылка «Хеннесси» и несколько бутылок водки «Союз Виктан».
Каждый ел и пил, что хотел, а вечером, изрядно выпивший и снова со слезами на глазах, меня
— Я мусор, — сказал он.
— Ну и на здоровье, — сказал я,— большое тебе за всё спасибо!
На следующее утро Руслан аккуратно сложил в полиэтиленовый пакет все стеклянные бутылки и отдал их с мусором. А посуду, столовые приборы и хрусталь сложил к себе под нару в сумку, которую в этот же день при обыске отшмонали. Руслан не говорил мне, на кого он конкретно работает. Хотя меня это и не интересовало. Руслан рассказал, что он уже осуждённый и должен находиться на лагере, но его попросили остаться и поработать здесь. Он сказал, что сотрудничать начал на свободе, когда его приняли с пистолетом, и человек ему помог. Потом этот человек ещё не раз выручал. И он, Руслан, очень сожалеет, что в этот раз он человека очень подвёл. Но если бы не этот человек, как сказал Руслан, то ему бы дали в суде за вооружённые ограбления, бандитизм и другое не десять лет, а пятнадцать, и ниже уже не могли. Руслан сказал, что пишет на меня бумаги, но ничего такого — только то, что я говорю в камере, — и предложил писать вместе (точнее, он будет писать то, что я скажу). Я ответил, что в этом необходимости нет. Точнее — что он может писать с обвинения либо с моих показаний, которые я готовил для суда, если это ему чем-то поможет, и в которых никакого секрета нет. Однако всё же посоветовал Руслану к этому не прибегать, а получать и собирать информацию стандартным способом, что ставило Руслана в затруднительное положение — по его словам, для того, чтобы не поехать на лагерь, а остаться в СИЗО и сидеть в этой камере, нужно что-то давать. Руслан говорил, что он не сидит конкретно под меня, а пишет на всех. Но как-то со мной поделился, что к нему по мне приезжали из Генеральной прокуратуры. И когда он им сказал, что Шагин ни в чём не виноват, ему ответили: «это не Ваше дело». Было понятно, что если не Руслан будет писать бумаги, это будет делать кто-то другой. Больше к этой теме ни я, ни он не возвращались.
Меня посетил адвокат, и я передал Оле и маме большое спасибо, сказал, что всё очень понравилось и было очень вкусно. Адвокат, в свою очередь, сказал мне, что день нашей с Олей росписи назначен на 25 октября. За несколько дней до росписи в вещевой передаче, на которую, в отличие от продуктовой, ограничения по весу и количеству (1 раз в месяц) не распространялись, Оля передала мне лакированные туфли с острым носком и с металлической, под цвет платины, круглой брошью сбоку, покрытой алмазной крошкой, смокинг, шёлковую с желтизной кремового отлива рубашку со стоечкой и галстук-бабочку (обычные галстуки в СИЗО были запрещены, а бабочку пропустили). Всё было поглажено, отпарено и находилось на вешалках-плечиках в матерчатом пакете на молнии.
Утром, в день росписи, вместе с несколькими людьми с этажа меня заказали на следственку. Точнее, меня на роспись, а их на следственку. Я шёл по подземному холодному коридору и смотрел на проплывавшие мимо меня фонари и стены с мокрой побелкой как на часть моей жизни — большого лазерного голографического шоу. Окружающие смотрели на меня, как на главного героя из фильма «Крёстный отец».
От стеклянной будки следственного корпуса меня повели налево, за железную решётку, откуда приходили адвокаты, но только вверх по лестнице, а потом на этаж административного корпуса СИЗО. И в сопровождении дежурного офицера завели в кабинет начальника СИЗО. Начальник находился там — среднего роста и возраста, плотного телосложения, в кителе с погонами полковника, с овальной головой, широким лбом, оканчивавшимся лысиной на макушке, и редкими, немного вьющимися чёрными волосами на затылке и висках. Своим видом у стола он занимал почти полкабинета. Вторую половину занимали женщина из ЗАГСа и несколько офицеров. У стеночки, почти у самой двери, тихонько стояла Оля. Поверх фиолетового — моего любимого цвета — платья на ней было надето её чёрное лёгонькое осеннее пальтишко, а на маленькой головке, казавшейся несоразмерно большой с её узенькими плечиками, была сделана пышная аккуратная причёска.
Женщина из ЗАГСа спросила, желаем ли мы быть мужем и женой. Мы расписались в протоколе, который заверил Скоробогач. Никакого шампанского, о котором так любили рассказывать расписывавшиеся в местах заключения, не было. Я подержал Олю, уже свою жену, за ручку и обнял за плечо. На глазах у неё были слёзы счастья. Нам дали постоять так одну минуту, и меня увели в камеру.
В этот же вечер Лектор — старый, худой, облысевший зек в туфлях, джинсах и джинсовой куртке — передал мне из соседней камеры поллитровую пластиковую бутылку самогонки. Как говорили заключённые, в соседней камере у Лектора работал маленький самогоноваренный завод, и оттуда через дежурных шёл торг. Это проверить было нельзя, но у Лектора в камере кормушка хлопала и не закрывалась ни днём, ни ночью, в то время как остальные уже все были закрыты на осень. И мы отметили торжество. Откуда Лектор узнал, что у меня была свадьба, я не знаю. Вечером за стеной изолятора всё громыхало фейерверками.
Во время очередного посещения адвоката, которое состоялось буквально на следующий день после нашей с Олей росписи, чтобы придать торжественность нашей встрече и чтобы Владимиру Тимофеевичу было чего рассказать Оле и маме, которая вместе с моей
сестрой Танечкой приехала из Санкт-Петербурга и ожидала выхода адвоката из тюрьмы, а также чтобы ещё раз отметить торжественное событие и торжественный день, я надел смокинг. В первую секунду Владимир Тимофеевич, как он сам сказал, меня не узнал.— Шикарно выглядишь, дорогой, поздравляю! — и Владимир Тимофеевич пожал мне руку.
Я получил слова поддержки и любви, шоколадки и пирожные и несколько пачек сигарет «R1», на которые в то время перешёл из-за самого малого содержания никотина и смол, из малиновой папочки из кожзаменителя Владимира Тимофеевича и через первый этаж следственки направился в камеру. Когда я ожидал в курилке прапорщика Николая, чтобы тот меня отвёл на корпус, ко мне подошёл адвокат Сапоцинский и сказал, что за всю свою жизнь он ни разу не видел здесь человека в смокинге. Я это принял как комплимент своей супруге. И действительно, с адвокатом Руслана — Кириллом — и девушкой Руслана — Ириной, — как и с беспечным кредо самого Руслана, и с безграничной Олиной любовью ко мне, чтобы скрасить обстановку и на какое-то время вернуть в мою жизнь человеческий быт, Оля делала чудеса. Если у меня был коньяк в камере, то только «Хеннесси» и только в бутылках. Если вино, то только «Шабли», «Киндзмараули» и «Хванчкара». А шампанское «Дом Периньон», сыр рокфор, белые грибы, чёрная икра, стейки «Тибоун» из ресторана, где недавно Оля работала официанткой, палтус и мочёная брусника в собственном соку в деревянных бочонках. Раскладной столик, который был не в силах забрать даже глава пенитенциарной службы, а на столике — белая скатерть как непримиримый символ протеста моей семьи против зависти и лжи.
Каждую неделю меня посещал адвокат. Как и Руслан, каждую неделю я ходил к своему адвокату, но нам давали кабинеты на разных этажах. Один раз Руслан принёс со следственки телефон. Он сказал, что телефон ему дал адвокат, чтобы он мог разговаривать с Ириной, и договорился, что у него не будут этот телефон забирать, он будет при нём, а я, если надо, могу с него звонить Оле. Но как ни пытался Руслан с этого телефона набрать номер (да и все сокамерники, включая меня), телефон оказался нерабочим. Объяснить это себе Руслан никак не мог. Потом сказал, что принесёт телефон со свидания, который Ирина купит за несколько десятков долларов на рынке, — старый, но рабочий. И телефонную карточку, которую нужно будет пополнять.
Со следующего свидания, которое состоялось у Руслана через пару недель, он принёс с собой мобильный телефон и полную сумку стройматериалов для своего проекта. И пока я, Сергей и Лагоша по очереди разговаривали по телефону со своими родными (Олю при первом моём звонке повергло в плач), Руслан по очереди с Сашей Лагошей и Сергеем Футболистом за ночь сделали в камере ремонт, который, как заверил Руслан, был санкционирован его адвокатом Кириллом.
За одну ночь Руслан и его помощники обклеили все стены в камере, а также полудверцу туалета и изнутри железную дверь вместе с глазком самоклеящимися обоями под ясень, несколько десятков рулонов которых вместе с ножницами Руслан принёс с собой. На решётку окна, на натянутую верёвку на кольцах повесили шторы, потолок покрасили белой водоэмульсионной краской. Вместо лампочки дневного освещения (ночник находился за решёткой отдушины) повесили кухонную деревянную люстру. А на полу, по всей длине прохода, раскатали ковровую дорожку. На следующий день, когда мы всей камерой вернулись с прогулки, все стены были ободраны клочьями, а люстра, шторы и дорожка исчезли. Дежурный на продоле сказал, что прапорщик, который каждый день осуществлял во время прогулки пробивку стен и решётки деревянным молотком, несколько раз ходил и куда-то звонил по местному телефону, прежде чем решиться сделать техосмотр камеры. И хотя его телефон был при нём, у Руслана был шок.
Адвокат к Руслану не приходил. И по этому поводу тот стал очень переживать. Пытался сам дозвониться ему и просил свою девушку Ирину разыскать Кирилла. Но она с ним также не могла связаться.
Вместе с тем в камере появился ещё один — пятый — человек. И Серёжа Футболист добродушно переместился на верхнюю нару с левой стороны.
Прибывшего с другого корпуса тюрьмы — «Катьки» — звали Виктор Привалов. Это был среднего роста, светловолосый, в меру упитанный человек сорока лет, на котором синий спортивный костюм и дутая салатовая куртка смотрелись совсем не к лицу. А тюремный интерьер и обстановка — явно не были средой его обитания, от которой он прятался, накрываясь с головой одеялом и отворачиваясь к стенке.
Виктор был грамотный и цивилизованный человек. Как он говорил, он был знаком с Фиалковским и заочно знал меня. Имел два высших образования — сельскохозяйственное и экономическое, — до недавнего времени занимал должность министра в Кабинете Министров (как он объяснял, что-то вроде главы администрации в Администрации Президента, только его должность была в Кабинете Министров), часто летал вместе с Кучмой в самолёте в составе делегаций и мог с ним вот так вот, когда начались проблемы, поговорить, чего, однако, не сделал. Имел небольшой кирпичный заводик и сожалел, что этот заводик у него хотят забрать. В СИЗО он находился за попытку получения взятки, но ни окружающим, ни самому себе не мог объяснить, какая в получении взятки может быть попытка. Об обстоятельствах дела он много не рассказывал, говорил лишь, что дело закрыл и у него идёт процесс ознакомления. И добавлял, что его адвокату осталось лишь оговорить окончательную сумму в прокуратуре — 50 тысяч у. е. И тогда следователь ему сразу меняет меру пресечения на подписку, и в суде закрывают дело. Несколько раз Виктор предлагал мне воспользоваться его адвокатом. А когда у меня возникли шуточные нехорошие подозрения и я говорил, что невиновен и буду действовать только по закону, искренне обижался, дружески улыбался и отвечал: