"Болваны"
Шрифт:
– Я - экстрасенсша!
– ничуть не удивилась мадам.
– Ну и какого хрена ты здесь делаешь?
– Что ты имеешь против? У меня шизофрения.
Миша гораздо больше удивлялся своим вопросам, чем ее ответам. Он никак не мог понять, почему она вызывает в нем приступы такой неконтролируемой агрессии?
– Ну да?! Экстрасенсы они сами должны людей лечить, а ты сама валяешься...
– Хочешь, докажу, что я экстрасенсша?
– Докажи!
– Сядем!
Мирей Матье как раз замолчала. Танец кончился. Она повела Мишу по коридору прочь от холла с танцами. Они нашли в уголке рядом с карликовой пальмой два кресла. Сюда почти не доходил тусклый свет. Сели.
– Держи правую руку ладонью кверху. Вот так! И смотри мне в глаза!
– Зачем?
Миша как завороженный смотрел на округлое колено мадам, не в силах оторвать от него взгляда. С трудом он перевел глаза на ее лицо.
– Я установлю раппорт. Что чувствуешь?
– В виске стреляет. Голова заболела!
– Верно! Сейчас она у тебя пройдет! Ну?
Мадам уставилась в глаза Миши пронзительным взглядом серых глаз.
– Прошла!
– констатировал Миша.
– Ты знаешь, что у меня отец кагэбэшник!
– Да брось!
– Думаешь, я вру?
– Может, и врешь.
– Нет, не вру. Он придет - я тебе его покажу. И муж тоже бывший кагэбэшник. Теперь керамист. Горшки лепит и кувшины. Продает иностранцам. А ты?
– Что?
– Женат?
– Нет. Я студент. Филолог... В педвузе.
– Хорошо. Хочешь я буду твоей любовницей?
– Хочу! А не обманешь?
– Нет! Дай сигарету!
Миша достал сигареты. Она закурила прямо в коридоре.
– Нянечки тебя не загребут?
– тревожно озираясь поинтересовался Миша.
– Они танцы смотрят! Не трусь!
Она сделала две глубоких затяжки, ткнула сигарету в кадку с карликовой пальмой, вдавила окурок в землю.
– Иди сюда!
Миша, у которого от страха сердце стучало, как сумасшедшее, послушно придвинулся к ней. Она с силой сжала его голову ладонями, точно арбуз, который трещит, если спелый, притянула к себе и, повернув голову набок, впечатала свои губы в его губы, силясь их разорвать. Губы у нее были твердыми и шершавыми. Миша сопротивлялся, как мог, и упрямо не разжимал губ. Она добилась своего: протиснула свой влажный язык между его зубов, начав орудовать в его гортани, словно у себя дома. Его собственный язык пугливо прятался в глубину глотки, но тщетно: язык мадам настиг его и грубо овладел им. Так началась эта любовь.
4.
– Лунин! Тебя там внизу какая-то девушка спрашивает.
Санитарка поставила ведро у крайней к двери кровати и, отжав половую тряпку, насадила ее на швабру.
Миша быстро натянул свитер и побежал вниз, прыгая через три ступеньки. Кто бы это мог быть? Неужели Лиза? Лиза Чайкина! Если так, то он чудом вовремя оказался в палате. Они с мадам только что целовались на продавленном диване на втором этаже. Спинка дивана трижды падала и трижды они со смехом проваливались в дыру между сиденьем и спинкой. Он зашел в палату на минутку, чтобы схватить гитару и бежать обратно к мадам.
На кушетке в холле первого этажа его на самом деле ждала Лиза Чайкина.
– Ты не против, что я приехала?
Миша лихорадочно глотнул воздух, подыскивая слова.
– Да что ты?! Я страшно рад... Ты не представляешь... Я никак не ожидал...
– Ты думал: я тебя не найду? Почему ты мне ничего не сказал? Не позвонил? Не написал? Это не по-человечески... Садись!
– Она переложила дубленку к себе на колени и указала ему место возле себя. Миша покорно сел.
– Ну?
– продолжала она сверлить его своим синим глазом.
– Так получилось... Понимаешь, место
появилось неожиданно... Надо было лечь сразу, не раздумывая... Иначе бы его заняли. Это, знаешь, блатная клиника... Здесь почти что санаторий...– Я вижу, какой тут санаторий! Атмосфера тяжелая. Ну, рассказывай... Всё подробно... Я хочу знать, как это произошло... Архангельский мне сказал: ты в депрессии... Я не нахожу!
Миша пространно рассказал Лизе о своем состоянии перед психушкой, о том, как его тетки забили тревогу, о таблетках, которые в мгновение ока превращали его из развалины в полноценного человека - занимательного, остроумного собеседника, раскованного и свободного, интересного для окружающих, а также о том, как он влюбился в Валентину, как сделал ей предложение и как она ему отказала. "Впрочем, - добавил Миша в заключение, - все равно она выписалась, и мы никогда больше не встретимся".
Во все время Мишиного рассказа Лиза пристально разглядывала носки своих замшевых сапог, только иногда вскидывая глаза на Мишу и с удивлением изучая его лицо, как будто впервые его видела. Мише приятно и сладко было это удивление. Он с самого начала хотел шокировать Лизу! Когда он дошел до места, в котором появлялась Надежда, молниеносно заменившая Валентину, Лиза возмутилась:
– Зачем ты мне всё это рассказываешь?.. Знаешь, я приехала сюда не только за тем, чтобы тебя увидеть... и поддержать... Но и...
Вдруг Миша Лунин, подняв глаза, увидел мадам, спускавшуюся по лестнице в обычном своем голубом халатике. В руках она беспечно крутила двухкопеечную монетку (телефонные аппараты стояли внизу). Надежда тоже сразу заметила их, ведь они с Лизой сидели как раз напротив лестницы. Мадам замедлила шаги и спускалась теперь величественной поступью королевы, позади которой четырнадцать пажей несут белоснежный шлейф. Как королева поддерживает своей холеной рукой в белой перчатке пышный бальный кринолин в рюшах, так Надежда стыдливым жестом соединила полы голубого халатика, чтобы они, не дай Бог, не разошлись во время этого исторического королевского спуска.
Лиза Чайкина не сводила глаз с мадам. Хотя их перекрестный обстрел, под который невольно попал Миша, длился не больше минуты, Мише он показался мучительно долгим.
– Так в эту ведьму ты влюбился?
– спросил Лиза Чайкина у Миши, и ее грубая бесцеремонность неприятно задела его за живое.
– Поздравляю!
– Почему ты называешь ее ведьмой?
– опешил Миша.
– Только ты один этого не понимаешь. Достаточно ее увидеть!..
Лиза проследила, куда пошла мадам: та начала звонить, но то ли не дозвонилась, то ли передумала звонить, во всяком случае, она не возвратилась на свой этаж той дорогой, то есть мимо них, а поднялась по дальней, параллельной лестнице. Тяжелая обоюдная ненависть двух женщин, которых он любил, напомнила Мише сцену из какого-то знакомого, но забытого романа. Попахивало "достоевщинкой".
Точно! Он вспомнил. В "Братьях Карамазовых" Екатерина Ивановна встречается с Грушенькой. Первая целует второй ручку, а Грушенька, заявив заранее, что в ответ расцелует все сладкие ладошки Екатерины Ивановны, внезапно со смешком отказывается их целовать. Помни, мол, меня, дура: ты целовала мне ручку, а я тебе - нет. Екатерина Ивановна кипит от злости, обзывает соперницу "подлая".
– Я приехала к тебе по двум причинам!
– решительно заявила Лиза, как будто окончательно закрыв тему с мадам.
– Первая причина... О ней немного позже... А вторая? Помнишь, мы говорили с тобой в монастыре на Петровке о Боге?.. И ты сказал, что хотел бы окреститься...