"Болваны"
Шрифт:
Керамист из глиняного кувшина наливал в стакан розовый морс.
– И этого жалкого щенка... Облезлого пуделя... ты затащила к себе в постель? Ну ты и шлюха!
– Керамист залпом выпил стакан клюквенного морса.
Миша вырвался из ласковых рук мадам и головой вперед полетел на керамиста. Тот хладнокровно выждал, пока Лунин приблизится к нему на подходящее расстояние, и, шагнув в сторону, без замаха, с силой опустил кувшин на Мишин затылок. Миша второй раз потерял сознание.
Очнулся он на носилках: мадам и санитар в белом халате засовывали их в карету "Скорой помощи". Последнее, что увидел Лунин с носилок, был крытый милицейский фургон, в каких обычно возят пьяниц в медвытрезвитель. Возле двери машины
5.
– Здравствуйте! Привет!
– В палату вошел Птицын; как всегда уверенной походкой, он направился к Мишиной кровати, улыбнулся при взгляде на Лунина. Как видно, вид у Лунина в колпаке Буратино из бинтов, был забавный.
Миша привстал. Они пожали друг другу руки. Миша не хотел говорить с Птицыным при соседях, накинул на плечи больничную пижаму.
– Подожди! Пойдем в коридор... в холл... там мягкие кресла...
– Пошли, - согласился Птицын.
– Ну, рассказывай о своих подвигах... инвалид, Герой Советского Союза, - сказал Птицын, лишь только они уселись.
– Твоя тётя мне что-то энергично объясняла, но я ничего не понял... То ли ты кого-то побил, то ли тебя избили в пьяной драке... Мадам с тобой поехала в больницу... Чуть ли не операцию тебе собирались делать...
– Да нет... Просто швы на голову наложили...
– скромно отмахнулся Лунин.
– Вообще, мы с тобой так давно не виделись, что я толком ничего не знаю... Расскажи всё с самого начала... про военкомат... про психушку в Абрамцево. Твоя мама говорила: туда вообще никого не пускали... Это что, тюрьма?
Птицын умел слушать. Редкое качество в людях. Ему приятно было рассказывать: он почти не перебивал, задавал наводящие вопросы, посмеивался в неожиданных местах, уточнял то, что его занимало. Миша начал ab ovo, с яйца:
– Я сидел в Пушкино, на берегу Учи... Такой интеллигент-замухрышка... Сидел и читал книгу Богомолова о философии Платона... Вокруг говорили на своеобразном диалекте: как "закосить", куда отправят, по каким статьям дают белый билет... Я ничего не понимал, но мне нравилось, что я отличаюсь от них, хотя бы тем, что безуспешно пытаюсь врубиться в платоновское понятие "мимесис"... В тот день я не выпил свою дозу... Состояние, похожее на похмелье или абстиненцию: вокруг всё в дымке, расплывается, кажется нереальным, иллюзорным... Думаю: "Зачем я сюда попал?" Какие-то странные чужие голые люди... Помещение вроде тюрьмы, с решетками на окнах. "Всё тонет в фарисействе..."
Кому, собственно, мне сказать, что я не пойду в армию? Смотрю: всех врачей прошел, а психиатра нет. Спрашиваю: "Где психиатр?" - "А зачем тебе психиатр? Вон невропатолог". Вижу: в конце лабиринта длинная сухопарая женщина. Лабиринт - система из нескольких комнат, разделенных занавесками или перегородками. Как мытарства... В одной комнате руку отрежут, в другой - пятку поджарят, в третьей - железным крючком по башке дадут.
Наконец, попадаю к невропатологу. Худая, очень высокая: даже сидя она была выше меня на голову... На лице - жестокоумие. Сразу видно: она не потерпит никаких возражений.
Сижу перед ней, как бычок... в томате.
– Жалоб на голову нет? Травм, болезней головы в детстве не было?
– Была грыжа...
– А-а-а!... Но не падал... сотрясений не было? Ну всё... иди дальше...
– Как дальше?
– я был несказанно удивлен.
– Простите, я не могу идти в армию!
– Как это не можешь?
– теперь она удивилась; казалось, ее шея вытянулась и туловище стало еще длинней.
– Я не хочу идти в армию!..
– Как это не хочешь?! Заставим!
Я разозлился:
– Я пацифист! Я на вашу армию плевать хотел!
– Как миленький пойдешь!
Ты что, не патриот?! Каждый должен защищать Родину!– От кого? Не хочу я ее защищать... И вообще я верю в Бога... А на Родину вашу мне наплевать!
– Та-а-а-к! Посмотрим!
– врачиха угрожающе распрямилась и стала напоминать гладильную доску.
– Ты учишься, работаешь?
– Заканчиваю пединститут!
– Вот как! Педагог, значит!
– тон ее низкого голоса не сулил мне ничего хорошего.
– Так я тебе сейчас такую статью накатаю, что ты даже дворником не устроишься! А к детям, я уж об этом позабочусь, тебя на пушечный выстрел не подпустят! Педагог!
Тут я вспомнил, что лежал в дурдоме. Меня осенило: нужны факты!
– Как же... Я ведь лежал в клинике неврозов...
– Как лежал?
– шея невропатолога еще больше вытянулась и сделалась, как у Алисы в стране чудес, после того как та откусила гриб.
– Так с этого надо было начинать! А то морочишь мне голову... целый час!.. Справка есть?
– Вот! Я думал ее психиатру надо отдавать... А вы-то не психиатр...
– Ну уж... это... просто...
– Она возмутилась до таких глубоких глубин души, что даже и слов не нашла.
– Справку давай! Много разговариваешь!
– Целых три месяца лежал... А вы говорите: в армию!..
Она долго-долго изучала справку, чуть не нюхала, на обороте даже посмотрела.
– Здесь нет диагноза! Я так ничего могу поставить! Нужна экспертиза!
– Так положите меня туда опять...
– Нет. На экспертизу пойдешь в нашу больницу...
– Не пойду я в вашу больницу...
Невропатолог снова не на шутку разозлилась:
– Тогда я тебе "четверку" поставлю - шизофрению, и на тебе можно будет поставить крест!
– Ладно...
– я здорово перепугался.
– Не надо мне вашей шизофрении... Лучше уж на экспертизу...
– Так-то лучше...
– Но ведь в клинике неврозов меня лечили... там знают...
– Ничего, в нашей полежишь! Условия там нормальные...
– Да-а-а... Представляю... Наверно, как в армии...
– Ничего не случится... Полежишь несколько дней... Жди, тебя вызовут... на призывную комиссию... Спускайся на второй этаж.
Не то у Кафки, не то у Гессе человек попадает в высшее общество в одних носках. Я оказался в одних трусах. Ты был в белых трусах, а я - в черных. Ты белая ворона, а я - черная. Мне хотелось их всех перестрелять из автомата. Это какое-то издевательство над обрядом крещения: в трусах перед комиссией! Захожу: на стене - Святая Троица... Тримурти: Маркс-Энгельс-Ленин, а на другой стене - Крупская. Это - Богоматерь. Богоматерь, лишенная способности к деторождению. Помнишь, она заявила: "Я счастлива, что присутствовала при рождении рабочего класса!" То есть родила жуткого урода, олигофрена - рабочий класс.
Два стола буквой "Гэ". Сидят люди... в мундирах, с погонами... Как будто на синедрион вызвали... Хоть бы хитон завалящий дали бы, что ли... Стою, прикрываю стыд.... Они все в кителях, я же голый. Мёрзну! Из окон дует... Осень все-таки.
Задают идиотские вопросы: как фамилия, имя? Город, где родился? Кем хочешь быть? В каких войсках собираешься служить? Человека надо раздеть до трусов, чтобы задать ему глупые вопросы. Я начинаю злиться. Чем больше мёрзну, тем больше злюсь.
– Да пошли вы все в задницу!
– выкрикнул и сам испугался, потому что, вижу, у них рты открылись, физиономии вытянулись. Самый толстый дяденька, полковник по-моему, медленно так поднимается в центре стола, держится за бедро. (Ему бы нужно за сердце держаться.) Думаю: ну сейчас наган из кобуры выдернет, пах-пах-пах - мне прямо в лоб. Унесут на носилках отсюда же. К счастью, пришла докторша, принесла документы, сказала что-то вполголоса, строго так посмотрела на полковника - он со страху тут же сел. Меня отпустили с миром: "Можете идти"...