Боратынский

Могли грозить душе моей;

Когда бы больше мне на долю

Даров послал цитерский бог, -

Тогда я дал бы сердцу волю,

Тогда любить я вас бы мог.

Предаться нежному участью

Мне тайный голос не велит...

И удивление, по счастью,

От стрел любви меня хранит.

* Роман был написан в 1821-24-м годах; впоследствии автор неоднократно исправлял слог отдельных глав, эти главы вошли в книги его стихотворений, но вразбивку, а не подряд и доселе не были собраны вместе. Помещаем их здесь в той последовательности, в какой они, по нашему разумению, сочинялись, но в том окончательном виде, какой придала им в продолжении времени рука автора. Глава II Приманкой ласковых речей Вам не лишить меня рассудка! Конечно, многих вы милей, Но вас любить плохая шутка! Вам не нужна любовь моя, Не слишком заняты вы мною, Не нежность, прихоть вашу я Признаньем страстным успокою. Вам дорог я, твердите вы, Но лишний пленник вам дороже, Вам очень мил я, но увы! Вам и другие милы тоже. С толпой соперников моих Я состязаться не дерзаю И превосходной силе их Без битвы поле уступаю. Глава III. В альбом Вы слишком многими любимы; Чтобы возможно было вам Знать, помнить всех по именам, Сии листки необходимы; Они не нужны были встарь: Тогда не знали дружбы модной, Тогда, бог весть! иной дикарь Сердечный адрес-календарь Почел бы выдумкой негодной. Что толковать о старине! Стихи готовы. Может статься, Они для справки обо мне Вам очень скоро пригодятся. Глава IV Когда неопытен я был, У красоты самолюбивой, Мечтатель слишком прихотливый, Я за любовь любви молил; Я трепетал в тоске желанья У ног волшебниц молодых; Но тщетно взор во взорах их Искал ответа и узнанья! Огонь утих в моей крови; Покинув службу Купидона, Я променял сады любви На верх бесплодный Геликона. Но светлый мир уныл и пуст, Когда душе ничто не мило: Руки пожатье заменило Мне поцелуй прекрасных уст. Глава V О своенравная София! От всей души я вас люблю, Хотя и реже, чем другие, И неискусней вас хвалю. На ваших ужинах веселых, Где любят смех, и даже шум, Где не кладут оков тяжелых Ни на уменье, ни на ум, Где, для холопа иль невежды, Не притворяясь, часто мы Браним указы и псалмы, Я основал свои надежды И счастье нынешней зимы. Ни в чем не следуя пристрастью, Даете цену вы всему: Рассудку, шалости, уму, И удовольствию, и счастью. Свет пренебрегши в добрый час, И утеснительную моду, Всему и всем забавить вас Вы дали полную свободу; И потому далеко прочь От вас бежит причудниц мука, Жеманства пасмурная дочь, Всегда зевающая скука. Иной порою, знаю сам, Я вас браню по пустякам. Простите мне мои укоры; Не ум один дивится вам, Опасны сердцу ваши взоры; Они лукавы, я слыхал, И, все предвидя осторожно, От власти их, когда возможно, Спасти рассудок я желал. Я в нем теперь едва ли волен И часто, пасмурный душой, За то я вами не доволен, Что не доволен сам собой. Глава VI Мне с упоением заметным Глаза поднять на вас беда: Вы их встречаете всегда С лицом сердитым, неприветным. Я полон страстною тоской, Но нет! рассудка не забуду И на нескромный пламень мой Ответа требовать не буду. Не терпит бог младых проказ Ланит увядших, впалых глаз. Надежды были бы напрасны, И к вам не ими я влеком. Любуюсь вами, как цветком, И счастлив тем, что вы прекрасны. Когда я в очи вам гляжу, Предавшись нежному томленью, Слегка о прошлом я тужу, Но рад, что сердце нахожу Еще способным к упоенью. Меж мудрецами был чудак : "Я мыслю, -- пишет он, -- итак, Я несомненно существую". Нет! любишь ты, и потому Ты существуешь : я пойму Скорее истину такую. Огнем, похищенным с небес, Япетов сын (гласит преданье) Одушевил свое созданье, И наказал его Зевес Неумолимый, Прометея К скалам Кавказа приковал, И сердце вран ему клевал; Но дерзость жертвы разумея, Кто приговор не осуждал? В огне волшебных ваших взоров Я занял сердца бытие: Ваш гнев достойнее укоров, Чем преступление мое; Но не сержусь я, шутка водит Моим догадливым пером. Я захожу в ваш милый дом, Как вольнодумец в храм заходит. Душою праздный с давних пор, Еще твержу любовный вздор, Еще беру прельщенья меры, Как по привычке прежних дней Он ароматы жжет без веры Богам, чужим душе своей. Глава VII Неизвинительной ошибкой, Скажите, долго ль будет вам Внимать с холодною улыбкой Любви укорам и мольбам? Одни победы вам известны; Любовь нечаянно узнав, Каких лишитеся вы прав И меньше ль будете прелестны? Ко мне примерно нежной став, Вы наслажденья лишены ли Дурачить пленников других И строгой быть, как прежде были, К толпе соперников моих? Еще ли нужно размышленье! Любви простое упоенье Вас не довольствует вполне; Но с упоеньем поклоненье Соединить не трудно мне; И, ваш угодник постоянный, Попеременно я бы мог -Быть с вами запросто в диванной, В гостиной быть у ваших ног. Глава VIII Любви приметы Я не забыл, Я ей служил В былые леты! В ней говорит И жар ланит И вздох случайный... О! Я знаком С сим языком Любови тайной! В душе твоей Уж нет покоя; Давным-давно я Читаю в ней: Любви приметы Я не забыл, Я ей служил В былые леты! Глава IX На кровы ближнего селенья Нисходит вечер, день погас. Покинем рощу, где для нас Часы летели как мгновенья! Лель, улыбнись, когда из ней Случится девице моей Унесть во взорах пламень томный, Мечту любви в душе своей И в волосах листок нескромный. Глава X Сей поцелуй, дарованный тобой, Преследует мое воображенье. И в шуме дня и в тишине ночной Я чувствую его напечатленье! Сойдет ли сон и взор сомкнет ли мой, Мне снишься ты, мне снится наслажденье; Обман исчез, нет счастья! и со мной Одна любовь, одно изнеможенье. Глава XI (Д-гу) Я безрассуден -- и не диво! Но рассудителен ли ты, Всегда преследуя ревниво Мои любимые мечты? "Не для нее прямое чувство: Одно коварное искусство Я вижу в Делии твоей; Не верь прелестнице лукавой! Самолюбивою забавой Твои восторги служат ей". Не обнаружу я досады, И проницательность твоя Хвалы достойна, верю я; Но не находит в ней отрады Душа смятенная моя. Я вспоминаю голос нежный Шалуньи ласковой моей, Речей открытых склад небрежный, Огонь ланит, огонь очей; Я вспоминаю день разлуки, Последний, долгий разговор, И полный неги, полный муки На мне покоившийся взор; Я перечитываю строки, Где, увлечения полна, В любви счастливые уроки Мне самому дает она, И говорю в тоске глубокой: "Ужель обманут я жестокой? Или все, все в безумном сне Безумно чудилося мне? О, страшно мне разуверенье, И об одном мольба моя: Да вечным будет заблужденье, Да век безумцем буду я..." Когда же с верою напрасной Взываю я к судьбе глухой, И вскоре опыт роковой Очам доставит свет ужасный, Пойду я странником тогда На край земли, туда, туда, Где вечный холод обитает, Где поневоле стынет кровь, Где, может быть, сама любовь В озяблом сердце потухает... Иль нет: подумавши путем, Останусь я в углу своем, Скажу, вздохнув : "Горюн неловкой! Грусть простодушная смешна; Не лучше ль плутом быть с плутовкой, Шутить любовью, как она? Я об обманщице тоскую. Как здравым смыслом я убог! Ужель обманщицу другую Мне не пошлет в отраду бог?" Глава XII Зачем, о Делия, сердца младые ты Игрой любви и сладострастья Исполнить силишься мучительной мечты Недосягаемого счастья? Я видел вкруг тебя поклонников твоих, Полуиссохших в страсти жадной: Достигнув их любви, любовным клятвам их Внимаешь ты с улыбкой хладной. Обманывай слепцов и смейся их судьбе: Теперь душа твоя в покое; Придется некогда изведать и тебе Очарованье роковое! Не опасался насмешливых сетей, Быть может, избранный тобою Уже не вверится огню любви твоей, Не тронется ее тоскою. Когда ж пора придет, и розы красоты, Вседневно свежестью беднея, Погибнут, отвечай : к чему прибегнешь ты, К чему, бесчарная Цирцея? Искусством округлишь ты высохшую грудь, Худые щеки нарумянишь, Дитя крылатое захочешь, как-нибудь, Вновь приманить... но не приманишь! В замену снов младых тебе не обрести Покоя, поздних лет отрады; Куда бы ни пошла, взроятся на пути Самолюбивые досады! Немирного душой на мирном ложе сна Так убегает усыпленье, И где для каждого доступна тишина, Страдальца ждет одно волненье. Глава XIII Мне о любви твердила ты шутя, И холодно сознаться можешь в этом. Я исцелен; нет, нет, я не дитя! Прости, я сам теперь знаком со светом. Кого жалеть? печальней доля чья? Кто отягчен утратою прямою? Легко решить: любимым не был я; Ты, может быть, была любима мною. Глава XIV Чувствительны мне дружеские пени, Но искренно забыл я Геликон И признаюсь: неприхотливой лени Мне нравится приманчивый закон; Охота петь уж не владеет мною: Она прошла, погасла, как любовь. Опять любить, играть струнами вновь Желал бы я, но утомлен душою. Иль жить нельзя отрадою иною? С бездействием любезен мне союз; Лелеемый счастливым усыпленьем, Я не хочу притворным исступленьем Обманывать ни юных дев, ни муз. Эпилог Взгляни на звезды: много звезд В безмолвии ночном Горит, блестит кругом луны На небе голубом. Взгляни на звезды: между них Милее всех одна! За что же? ранее встает, Ярчей горит она? Нет! утешает свет ее Расставшихся друзей: Их взоры, в синей вышине, Встречаются на ней. Она на небе чуть видна; Но с думою глядит, Но взору шлет ответный взор И нежностью горит. С нее в лазоревую ночь Не сводим мы очес, И провожаем мы ее На небо и с небес. Себе звезду избрал ли ты? В безмолвии ночном Их много блещет и горит На небе голубом. Не первой вставшей сердце вверь И, суетный в любви, Не лучезарнейшую всех Своею назови. Ту назови своей звездой, Что с думою глядит И взору шлет ответный взор И нежностью горит. 24 сентября 1824 * Послесловие

Она умерла 4-го мая 824-го года. Боратынский был тогда в Финляндии. Другой эпилог написал Дельвиг: Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой. Скоро разбила ее: верно, утешилась там.

* * *

Однако романный сюжет опередил события повести. Вернемся.

УНТЕР

О! Rendez-moi mes steppes! Delille **.

Осенью 821-го года или в начале зимы Лутковский, видимо, подал по начальству новое представление унтер-офицера Боратынского в прапорщики. Видимо, были и прошения от родственников, наверное, и устно пытались замолвить словечко. Но наш милостивый монарх твердо следовал своим правилам: Боратынский остался унтер-офицером.

В феврале 822-го исполнялось три года, как он вступил в службу и шесть лет со дня катастрофы. Быть может, государь выказывал своей твердостью, что он помнит, как Боратынский после повеления о выключке из корпуса три года никуда не вступал? быть может, он полагал, что за попытки избежать службы в солдатах теперь надо отслуживать вдвойне те три года? Но как узнать, что на уме у нашего милостивого государя? Какими сроками мерять финляндское изгнание? Ведь не вечно Нейшлотскому полку оставаться в Петербурге. Вернется гвардия, и -- ту native land, adieu! ***

* 25 сентября был день рождения С.Д.П.

** О! Верните мне мои степи! Делиль (фр.).

*** Прощай, моя земля! (англ.).

1822

К 24-му апреля Боратынский прожил ровно половину своей жизни. На оставшиеся полдороги ему отводилось столько же, сколько было истрачено: 22 года 2 месяца и 2 дня. Что он мог сказать? Желанье счастия в меня вдохнули боги. Я требовал его от неба и земли, И вслед за призраком, манящим издали, Не ведая куда, прошел я полдороги. Довольно! Я устал, и путь окончен мой. Счастливый отдыхом, на счастие похожим, Стою, задумчивый, над жизненной стезей, -И скромно кланяюсь прохожим.

Через пять лет, готовя издание своих стихотворений, он переправил две строки в этой полудорожной исповеди, решительно изменив ее первоначальный смысл: Но прихотям судьбы я боле не служу: Счастливый отдыхом, на счастие похожим, Отныне с рубежа * на поприще гляжу И скромно кланяюсь прохожим.

* Не ведаем, по недосмотру или намеренно он допустил до слуха нежных читательниц эту школьную двусмыслицу. Если намеренно -- то зачем? Но мы и сами вправе спросить любезного читателя: а зачем в заключении повести "Бал" потребовалась эпиграмма на "Дамский журнал" Шаликова? зачем другое свое создание Боратынский назвал так, что тот же Шаликов, закрасневшись, не мог произнести его заглавия вслух? зачем на страницах помянутого "Бала" избранника героини зовут Арсением, хотя всем известно, что это имя принадлежит ее супругу, герцогу всея Финляндии генерал-адъютанту Закревскому?
– - Все сие из числа вопросов, на которые невозможно получить более внятный ответ, кроме одного: нет явления без творческой причины.

Что ж? Через пять лет он знал и путь и поприще? А ныне, в двадцать два года, и путь окончен и довольно?
– - Быть так. Ныне, в двадцать два года, он твердо знал, что он поэт, но знал ли, что поэзия и есть его поприще? Если знал -- то призрачными были контуры этого поприща, ибо какое же поприще, когда нет своего пути?
– - А пути не было. Не было будущего. Не было свободы.
– - Он был свободен только внутри себя.

Но это ведь только на высоте всех опытов и дум -- когда волосы побелеют и пройдет опьянение жизнью -- можно понять, что свобода в себе, свобода души, свобода самосознания и есть единственно вероятная свобода. А в двадцать два манят призраки: свобода положения, свобода передвижения, свобода выбора действий и удовлетворения желаний. В двадцать два потребно немедленное счастье.
– - А счастья нет. И снедает нашу младость -- недуг бытия: одиночество, тоска, жажда несбыточного, -- недуг, которому причину отыскать можно, только удалившись от зримой существенности в область романтических вымыслов или медицинских исследований. Последние нам недоступны, а первыми всегда рады поделиться с просвещенным читателем:

ИСКУШЕНИЕ

История эта произошла задолго до описываемых событий. Он сидел под арестом в холодной. Вечером дурак гувернер Д.*** пришел проверять, как он приготовился ко сну. Он встал под образа и в промежутке между "прегрешения наши, вольная и невольная" и "яже в слове и в деле, яже в ведении и не в ведении" скорчил рожу и показал язык. Д.*** стоял, зевая, позади и, разумеется, не видел этого. Дождавшись, когда он разденется и ляжет под одеяло, Д.*** ушел.

Он тотчас вскочил на ноги. Выглянул в окно. Окно выходило во двор. Двор был безлюден и тих. Стояла белая ночь. Мрак не опускался на город.

Он присел на кровать и прицелился плюнуть в квадрат оконной решетки, помеченный клочком бумаги, еще днем приклеенным на хлебе. Цель была: не вставая с кровати, попасть в квадрат. Но в двери зашевелился ключ. Инвалид, подобострастно пришепетывая, впустил в комнату какого-то другого начальника -- этого он еще ни разу здесь не видел.

Bonsoir, monsieur, * -- сказал незнакомец.
– - Вы удивлены позднему визиту? Я врач. Призван по долгу службы освидетельствовать ваше здоровье.

* Добрый вечер, сударь (фр.).

– - Я здоров и не нуждаюсь в медицинской заботе, -- отвечал он довольно сухо.
– - Я бы желал спать, monsieur.

Незнакомый начальник усмехнулся:

– - Вы ошибаетесь. От недугов души исцеляют лишь врачи душевные. Здесь сия должность введена давно, но доселе не могли приискать на это место достойнейшего.

– - Не с достойнейшим ли имею честь говорить?

– - Вам угодно вольничать языком, сударь, но и по летам и по положению я старее вас, о чем просил бы не забывать.
– - Начальник назидательно помолчал, ожидая, вероятно, что он изъявит вежливость, но он только глубже сел на кровати, прислонился спиной к стене и, скрестив руки на груди, стал смотреть исподлобья. Начальник молчал недолгое время, затем окинул беглым взглядом холодную, сел на стул и тоже скрестил руки на груди.
– - Вам угодно шалить. Между тем веселость не к лицу вам. Вы серьезно больны.

– - Я здоров, -- быстро отвечал он.

– - Разумеется, вы здоровы телом. Но я имею в виду не физические недомогания, -- повторяю, -- а душевные... Странно, -- незнакомец еще раз огляделся по сторонам, -- что у вас нет иной мебели, кроме кровати, стула и этого, не знаю уж как назвать его, -- стола, вероятно. Надо будет доложить о том по начальству.
– - Он помолчал, как бы предлагая своему слушателю оценить свою заботливость.
– - Так вот. Я не стану вас осматривать, вы можете быть покойны на сей счет и снять приуготовления к обороне. Я желаю вам блага и именно потому пришел. Не беспокойтесь, сударь, я помню, что вам наутро рано подниматься, и не отягощу долгим своим присутствием. Я вижу на вашем лице некоторое недоумение. Разумеется, мне должно было представиться более полно. Ваш покорный слуга состоит по медицинскому ведомству, с тою оговоркой, которую он имел честь выше представить. Специалист по душевным недугам Жиль Дестинье. В Петербурге я с давних пор. Родители выехали из Парижа в девяносто втором году, и, в сущности, здесь моя вторая родина. Надеюсь теперь, когда вы знаете отчасти, с кем беседуете, наш разговор примет более мирное направление, и вы не будете так нервически смотреть на меня. Право, забудьте, что я пришел по казенной должности. Кстати, вы никогда не задумывались над тем, что есть должность? О! Должность -- это выражение некоей высшей нашей предназначенности. Свою предназначенность я определил в юношеские годы -- примерно в вашем возрасте -- и никогда не пожалел о том, ибо душа человека есть тайна, и, сколько бы времени ни тратить на ее познание, нельзя говорить, будто потерял лишь только время и труды.
– - Тон г-на Дестинье стал мягким и участливым, а выражение лица задумчивым; он смотрел на своего слушателя ласково, глаза его блестели.
– - Но понять и выбрать свой путь так, чтобы впоследствии не сомневаться, способен далеко не каждый. В сущности, самостоятельно свой путь невозможно выбрать. Всегда нужен некто более опытный, некто, кто подтолкнул бы вас в должном направлении, куда вы еще не решаетесь итти, опасаясь препятствий. Робость ваша понятна, ибо вы не можете предвидеть последствий своего движения. А вдруг там пропасть? бездна? Впрочем...
– - Г-н Дестинье улыбнулся еще мечтательнее.
– - Я не вас имею в виду, а вообще людей. Бог с ними. Люди как люди. Все хотят есть, пить, мечтают о счастии. Вы не исключение. Но вы решительно отличны от них всех тем, что имеете совершенно особенную душевную наклонность, которую, однако, сами готовы называть пренесносной. Сия наклонность есть главное ваше достояние, главный вам дар. Не улыбайтесь, не улыбайтесь иронически: истинно говорю -- вы склонны к предчувствованию событий. Если усовершенствовать искусно это свойство, можно получить нечто особенное, доступное только немногим. Было бы неправильно называть сей дар провидческим, ибо полное провидение, провидение, так сказать, поверх времен и пространств, к несчастию, только там.
– - Г-н Дестинье поднял указательный палец в направлении потолка.
– - Но нечто в этом роде имеют и избранные на земле. То есть вы сможете для себя, по меньшей мере, знать -- и знать с достаточной степенью точности -- как будут развиваться события, если вы предпримете то или иное решение. Я не могу дать гаранта, что вы сумеете назвать всех участников и все декорации спектакля, который будет вами затеян, но поведение основных действующих лиц предузнать будет нетрудно. Не смотрите иронически, не смотрите. Здесь нет никакой мистики. Речь идет о совершенствовании того, что уже есть, не более. Вы в таком возрасте, когда откладывать выбор пути просто преступно, и, как врач, я обязан вам помочь. Ведь не собираетесь же вы потратить жизнь на то, чтобы дразнить своим неповиновением начальников или, напротив, прожить так, как живут все: выйти в отставку поручиком, взять себе подругу по любви или без любви и уехать в родовое болото строить дом и садить капусту? Смешно! Смешно!
– - при ваших-то способностях! Раздвиньте стены, приподымите крыши, смотрите сквозь! Видите?
– - Сюда, сюда глядите, сквозь эту стену: вот ваш часовой -- инвалид Евстафий Евстафьев. Он научился спать сидя, стоя и лежа. И сейчас тоже спит. Но не проскользнет мимо его всеслышащего уха ни муха, ни мышь! Он тотчас проснется. Посмотрите. Вот сейчас я встану и пойду на цыпочках к двери. Видите? видите? Он уже услышал и приготовился вскочить, а лишь только я отворю дверь, он будет стоять с ружьем на изготовку. Бог с ним. Пусть спит. Но, согласитесь, разглядывать сквозь стену, как спит ваш Евстафий Евстафьев, -- занятие исключительно праздное. Я привел сей пример лишь для того, чтобы продемонстрировать на простейшем образце, что вас ждет, если вы станете самосовершенствоваться. Но поверьте: вас ждет еще большее, когда вы не только внешние картины станете созерцать, но и слегка углубитесь внутрь человеческой природы. Обратимся вновь к избранному нами экземпляру, опять же лишь, так сказать, для учебной наглядности, - как к простейшему предмету, на коем легко показать преимущества проницания и пред-знания. Итак, читайте на его спящем лице историю его прошлой и будущей жизни! Итак, Евстафий Евстафьев. Ну, читайте же! Что вы молчите? Хорошо, я помогу. Да, ему около сорока, из них семнадцать он под ружьем. До восемьсот седьмого года ни разу не был оцарапан, а в восемьсот седьмом, в июне, сразу едва не убит. Однако, как видите, убит не был, а остался жив, благодаря крепкому организму. Пуля попала в мякоть, но крепко засела там, неудачная операция способствовала загноению раны. Сюда его перевели после излечения, и жизнь его монотонна и однообразна. Мысли его тоже одинаковы, но образ жизни он ведет трезвый. В его деревне про него давно забыли. Сам он тверской, из селения Липцы. Легко сказать и то, что с ним будет: он умрет здесь, в Петербурге, но не скоро, а лет через пятнадцать -- от холеры. Что такое холера? Cholera morbus есть поветрие, подобно чуме, в Индии она поразила не только людей, но и животных. Вам лично она не грозит, хотя вы и доживете до тех времен, когда она явится в Петербург. Вернемся к нашему образцу. Мысли и душа его прозрачны и чисты. Сны его обыкновенные, петербургские, и сейчас во сне он покупает табак. Но ваш инвалид -- простейший, повторяю, экземпляр, и прочитать в нем легко. Я его для примера представил... Вы смотрите весьма недоверчиво. Жаль, ибо практическая польза от предзнания велика. Поглядите теперь сквозь двор на противоположное крыло здания. Второй этаж. Девятое окно слева. Это ваш гонитель К***. Согласитесь, что вообще-то он добрый человек, только излишне самолюбивый и, как следствие, -- обидчивый. У него не очень много ума, он не очень сладострастен, не очень красноречив. Имя таким, как он, -- легион. Не обращайте на него внимания: он слишком жалок. Видите, с какой бережливостью он сцепляет с своих колен чертиков? Чему сие свидетельство? Тому, что завтра утром у него будет болеть голова, и когда он найдет прицепленную к своей спине бранную записку, кого станет винить? И хотя не вы напишете на лоскуте бумаги бранное слово, а С-в, не вы, а С-в будет пришпиливать этот лоскут к его мундиру, он обвинит именно вас, только что вернувшегося из-под ареста, потому что на вас покажет ему С-в. Упредите их обоих! Сами покажите К*** на С-ва. Это будет лишь справедливо, чувство чести вашей не должно пострадать, ибо вы будете делать поступок, исправляющий нрав С-ва. Его приведут сюда, в эту комнату, и он впервые в жизни задумается над тем, сколь много зла на земле, и впервые догадается, что источником одного из зол был сам. А великая вещь -- обвинить себя самого! Это первый шаг к избавлению от порока! Таким образом, одним разом вы совершите два добрых дела: во-первых, не допустите К*** до неправедного гнева, во-вторых, послужите началу исправления С-ва. А вы еще сомневаетесь в практической пользе предзнания! Но это все частные случаи ежедневного нашего существования, в них ваша редкая способность будет оказывать лишь мелкие услуги. Есть дела важнее. Возьмем, к примеру, свежий исторический случай: Наполеон после Бородинского сражения. Разве можно было оставаться в Москве? Надо было догнать армию Кутузова, надо было захватить самого Кутузова в плен! Это очень просто! Вот посмотрите, отсюда как раз весьма хорошо видно... Но, кажется, я принуждаю вас излишне волноваться. Не смотрите так опасливо. Я говорю все в пределах здравого смысла.
– - Г-н Дестинье замолчал, как бы потеряв нить своих рассуждений.
– - Впрочем, что толковать!
– - сказал он, слегка потерев лоб. Очевидно, он устал от долгой речи.
– - Все знать, все чувствовать, все видеть, и видеть издалека -- это ли не блаженство? Иметь ум обширнее государственного и проницать скрытое за миром явлений -- не о том ли хлопочет человек? Вы здесь, среди них всех, -г-н Дестинье сделал рукой полукруг, заключив в него всех спящих воспитанников, -- вы выше всех душой, я давно наблюдал за вами. Поприще вам открыто великое, от вас зависит сделать выбор. Я полагаю, что если бы вы избрали карьеру, подобную той, какова была у вашего папеньки, то, разумеется, превзошли бы его не только чином, но и заслугами пред отечеством. Скажем, стали бы нашим российским Бонапартом -- без святой Елены, разумеется. Суворовым бы новым стали! Румянцевым!..

– - Вы, monsieur, изумляете меня. Вы говорите обо всем так, будто мир пребывает под вашим управлением, а вы распределяете каждому по способностям. Я всегда предпочитал здравый смысл и потому не могу понять ваших намеков. Что вы всем этим хотели сказать?

– - То, что сказал, сударь, -- как бы огорчившись, отвечал г-н Дестинье.
– - Я раскрыл пред вашим мысленным взором пространства, показав, что не существует невидимых вещей, что нет такой шкатулки, куда можно спрятать тайну. Я предложил вам усовершенствовать ваш дар и выбрать поприще. Вот все, что я хотел сказать. В мои задачи воспитателя юношества входит изъяснить каждому его истинное предназначение. У многих выбор ограничен; им я не могу предложить ничего, кроме генеральских эполет или какой-нибудь премиленькой и долго не стареющей дочки московского бригадира в спутницы жизни. Вам от природы даровано более, чем вы явили доселе. Важно выбрать, не ошибившись. Ибо если вы поставите пред собою цель быть просто добрым семьянином и поселиться в домике низком где-нибудь на болоте, чтобы с верной подругой, которая принесет вам детей мал мала меньше, коротать свои дни, -- в таком случае я скажу: то будет роковая ошибка. Вы не для того созданы, и посему станете до смерти роптать. Но будет уж поздно. Жена -не рукавица, дети -- не перчатки. Так и потонете в своем болоте, как кулик. Простите, что несколько возвысил голос, но, право, досадно видеть блестящие дарования в столь тесной оболочке. Расскажите мне, что у вас на душе, и выберите, выберите, пока не поздно! Оба помолчали немного времени.