Боратынский
Шрифт:
Мартовское солнце топило черный снег на дорогах. Аврам уезжал из Гатчины в Петербург. Было ему нехорошо -- сие несомненно. Ему оставалось жить ровно четырнадцать лет, которые требовалось заново наполнять целью и отчетливостью. Где то и другое взять -- он вряд ли знал.
А мы знаем, что пройдет семь с малым месяцев, снова все переменится; знаем даже, что именно произойдет с Аврамом чрез семь с малым месяцев. Неизвестно нам как раз то, что знал сам Аврам, -- как именно ему было нехорошо, какие привычки сердца и заблуждения ума он оставлял в Гатчине! Заполнить сей пробел возможно лишь глубокомысленными предположениями (что-нибудь вроде: будучи телом, вероятно, в яцынскую породу -ширококостным, тяжелым, с виду неповоротливым, -- он, от того, от чего другие люди хиреют и усыхают, должно быть, только полнел; вся энергия, вырывавшаяся из него на гатчинском плацу, теперь, оставаясь нерастраченной, видимо, пересыщала тело; быть может, рос живот; несмотря на язвительное напутствие,
Однако предположений будет еще предостаточно на сих страницах, и посему, любезный читатель, знакомьтесь пока с былью.
ГРУШЕНЬКА Быль
Грушенька вдовела третий год. Муж ее геройски сражался под Очаковым, за ранами вышел из службы раньше срока и умер на ее руках. Детей Грушеньке бог не дал, и она, несмотря на свои двадцать пять лет, была стройна и прекрасна.
Однажды, незадолго до Успеньева дня, она отправилась, как и ранее, продавать цветы. Утро было прохладное, цветы облиты росою. Когда она поворотила на мост у столпа, навстречу появился молодой офицер. Глаза его, кроткие и насмешливые, смотрели на Грушеньку ласково и лукаво.
– - Ты продаешь цветы?
– - спросил он с улыбкою.
Продаю, -- отвечала она.
А что тебе надобно?
Пять копеек пучок.
Это слишком дешево.
– - С сими словами он взял ее руку в свою и положил в нее рубль.
– - Такие цветы стоят дороже, -- сказал офицер, снова улыбаясь приятно.
– - Не сердись и не пугайся. Как тебя зовут?
Грушенька, -- отвечала Грушенька.
– - А меня ***, -- он сказал свое имя.
– - Вот видишь, мы познакомились. Но нам не дело стоять на мосту в виду всех прохожих. Нас заметят, могут подумать негожее, а потом разнесут везде. Где ты живешь?
Грушенька привыкла к *** и полюбила. Сегодня она надела его любимое вишневое платье. Колечко, им дареное. Свечи укрепила справа, как он любит. Посередине стола поставила пирог.
Звякнул колокольчик у дверей. *** взошел в горницу; но глаза его были печальны, улыбка грустна.
– - Что с тобою стало?
– - спросила Грушенька, и голос ее задрожал. *** погладил ее по голове и молча улыбнулся.
– - Что? что с тобою стало, ангел мой?
– - еще более испуганно воскликнула она.
Я принес нерадостное известие, милая Грушенька. Да. Обстоятельства принуждают меня ехать отсюда.
Куда? Как!
– - Если бы Грушенька была знакома с приличиями света, то, верно, упала бы в обморок. Но она лишь села на лавку и встревоженно смотрела на ***.
– - Я ничего не понимаю. Я ведь пирог испекла. Сама. Ты сегодня странно шутишь.
– - Я не шучу, любезная Грушенька. Я получил отставку. Мои вещи уложены, лошади запряжены.
– - *** подошел к ней и обнял за плечи. Она зарыдала горько.
– - Утешься, милая Грушенька... Ты прекраснейшая женщина в этом свете... Ты знаешь, что я стану горевать о тебе... Я не могу взять тебя с собою... Увы! Но я всегда буду хранить в душе твой милый образ... Помни и ты меня... Возьми мой портрет... Вот он... Видишь?.. Посмотри сюда, Грушенька, не плачь...
– - Так *** утешал Грушеньку.
В сенях загрохотало. *** вздрогнул, побледнел и снял руки с Грушенькиных плечей. Грушенька вскочила, выбежала в сени, про себя сказала сердитое слово, хлопнула входной дверью, вернулась назад. Слезы еще катились по ее лицу, когда она взглянула на ***.
– - Котенок проказничает.
– - Она остановилась, не зная, что сказать или сделать.
– - Я еду, милая Грушенька. Прощай.
Она не успела обнять его крепко, как хотела, даже в глаза не заглянула вновь: он был уже в сенях.
– - Да!
– - вскрикнула она.
– - Да как же! А пирог-то?
Потом, когда я вернусь, ты испечешь новый. Прощай, милая Грушенька!
– И дверь захлопнулась. Бесшумно соскользнул он со ступеней крыльца, и когда Грушенька выбежала ему вслед, только услышала за калиткой быстрые шаги. Она вернулась в горницу, тяжело дыша. Взяла оставленный подарок: то была табакерка с портретиком *** на лицевой стороне. Грушенька вертела ее между пальцев бессмысленно.
Боже! Как я несчастна!
– - сказала она со всею той силой ропота, на какую была способна ее кроткая душа. И чтобы выплеснуть сию злую силу, она с размаху бросила табакерку прочь. Табакерка попала в печь, задняя стенка ее отскочила,
Уехал, -- горестно сказала Грушенька вслух.
– - Уехал. А меня оставил.
– - И зарыдала.
* * *
Милостивый государь! Андрей Васильевич! Я недавно приехал из Гатчины, в коей Абрам Андреевич оставил по себе лестный аттестат. Каждый офицер, каждый солдат, житель, от мала до велика, с восхищением произносит имя его. Я привез к нему от всех подчиненных его и неподчиненных сердечнейшие поклоны; и самые начальствующие все преисполнены к нему почтением и любовию, как то: Алексей Андреевич Аракчеев, Григорий Григорьевич Кушелев и некто управляющий Гатчинскою конторою полковник Петр Фрисанфович Обольянинов, и все прочие. Что ж касается до меня, я надеюсь, вы уверены, что я в чувствованиях моих ко всей фамилии вашей непременен и навсегда пребуду таков... ваш милостивого государя покорнейший слуга Иван Черкасов.
* * *
По сравнению с Гатчиной Адмиралтейская коллегия, куда попал Аврам, была местом обиталища блаженных душ. Все здесь двигалось с неспешностью, даже мухи летали неразворотливо и в полусне ("Я в счетной экспедиции, в месте довольно спокойном. Мундир я ношу по желанию: могу носить флотский белый или свой прежний; но я ношу прежний, а между тем, нахожусь я в списке армейском и в обеих местах мое старшинство идет, и когда вздумается, то я могу быть и в армии, что и исполню, как скоро получу мои деньги из коллегии"). Но уже лето прошло; уже Мария Феодоровна принесла Павлу Петровичу третьего сына (первые два, Александр и Константин, были к той поре отроками), а России еще одного великого князя -- Николая; уже государыня Екатерина предлагала Марии Феодоровне подписать бумагу, отрешающую от будущего престола Павла Петровича в пользу старшего отрока Александра. Уже осень настала, пришел октябрь, рощи отряхали последние листы, а невидимая десница Провидения была подъята, чтоб произвесть неслыханные события.
* * *
К осени Павел Петрович соскучился и стал приглашать Нелидову снова к своему двору. Но Катерина Ивановна, помня, как ей указали на дверь и зная нрав цесаревича, новых les bassesses * не желала. В Смольном, в покоях, отведенных ей начальницей Воспитательного общества благородных девиц мадам Делафон, Нелидова ограждала себя от своего дорогого друга.
* Низостей (фр.).
Но вдруг 6-го ноября, ввечеру, скончалась государыня Екатерина.
Говорят, как скоро Павел Петрович прискакал во дворец (это было еще днем, и еще жизнь в государыне теплилась), князь Безбородко успел удалиться с ним в отдельную комнату и показать то самое завещание, и бумага была испепелена.
Присягу провели немедля. Наутро невыспавшаяся столица наблюдала нового императора.
Все смешалось в городе Петрограде. Кто был ничем, гот стал всем. Кто был всем, тому надлежало отбыть с фельдъегерем. Немыслимое движение сделалось на российских дорогах. Из отпусков скакали в Петербург, из Петербурга скакали в пожизненный отпуск -- забиться в имение, жить среди мужиков. На станциях те, кто несся в Петербург, спрашивали у тех, кои летели из Петербурга: что деется? Вести были одна каверзнее другой. Говорили, что гвардии боле нет, что гатчинцы заняли приступом дворец, что все дома и заборы велено перекрашивать под шлагбаумы; что французский язык запрещен по причине скрытой в нем якобинской заразы, а тех, кто на нем говорит, отправляют на гауптвахту; что изданы артикулы о длине фраков, панталон и жилетов, что нет, артикулов нет, просто панталоны, жилеты и фраки изустно запрещены, и, кто в них ходит, того в сутки высылают из столицы; что введены новые мундиры ниже колен и букли как при Петре Феодоровиче; что запрещены все собрания и, если кто у кого соберется больше грех, в том видят сговор; что старший Архаров теперь в большой чести -- полицеймейстер, ловит заговорщиков и сам их допрашивает; что в Петербурге встают по барабану в пять по полуночи и, кто не встал, того водят по городу в чем застали (и в шлафроке водят!), что гатчинских поручиков производят в генералы, и они учат разводу прежних генералов, кои разжалованы в поручики; что княгиню Дашкову, в чем была, увез фельдъегерь, без слуг и провианта прямо под Нижний, в деревню; что один граф Безбородко не отставлен за то, что сжег все бумаги государыни и рассказал новому государю все; что какой-то Акрычеев или Агарчеев, гатчинский капитан, а теперь комендант Санкт-Петербурга, командует гвардией и полковникам велит нести караульную службу в солдатской караульне; что до ветру теперь ходят строем три раза в день; и что теперь будет, одному богу ведомо.
– - Ждите, будет от этого царя толк!