Борн

– Я должен был быть здесь, – повторил он.

– Если бы ты не вернулся, я бы умерла.

Ничего успокоительного в моих словах не было. Если город захочет меня убить, он меня убьет, как убил уже многих.

– Прихвачу Борна с собой, – добавил Вик нарочито небрежно.

– Нет. Ну, пожалуйста, – сморщилась я.

Если бы я закричала или возразила таким же небрежным тоном, наверное, ему было бы проще. Но я не кричала. Произнесла эти три слова тоненьким, ломким голоском, и Вик тут же сдался.

* * *

Вскоре после его ухода я поняла, что не смогу уснуть и надумала встать. Было больно, но мне не лежалось, я как-то не привыкла валяться в постели. И еще мне хотелось увидеть Борна. Я плохо соображала и боялась, что похитители могли его повредить. А может быть, желала убедиться, что Вик все-таки не забрал его с собой.

Борн, слабо мерцая золотисто-зеленым, находился на стуле в кухне. Вик успел восстановить не всех моих светлячков, и я могла видеть только свечение Борна. За последние несколько часов он вырос по крайней мере на полфута, а его основание стало толще. Теперь, стоя на стуле, он доставал мне до плеча. Никаких повреждений я на нем не заметила, он оставался идеально симметричен. Он впечатлял.

– Это просто я, – произнес Борн.

Я взвизгнула и отшатнулась, судорожно пытаясь нащупать какое-нибудь оружие: палку, нож, все, что угодно. Голос звучал точь-в-точь как скрипучий басок того сероглазого мальчишки.

– Просто я. Борн.

«Просто я».

Черви, запущенные в мое тело Виком, заелозили, впрыскивая наркотики, чтобы меня успокоить. Меня трясло. Я издавала нечленораздельные звуки.

– Это просто я, – повторил Борн, будто пробуя слова на вкус.

Я пятилась, пока не уперлась спиной в стену. На сей раз голос прозвучал не как голос сероглазого, а теплее и восторженнее. Стал таким, какой я впоследствии привыкла считать его обычным голосом, хотя Борн мог подражать кому угодно.

– Рахиль, – сказал Борн. – Не надо. Пугаться.

От голоса сероглазого мальчишки не осталось ничего.

– Не указывай мне! – закричала я. – Что ты вообще такое?

Он начал спускаться со стула.

– Не приближайся! Стой, где стоишь! – Я точно пыталась словами заполнить пространство между нами.

– Иди отдыхай, – голос Борна вклинился между моими судорожными воплями. – Пожалуйста, успокойся. Не волнуйся. Поспи.

Борн тщательно обдумывал каждое слово, прежде чем использовать то или другое, видимо не зная, как их правильно сочетать.

– Поспать? – фыркнула я. – Как я теперь усну? Ты же со мной говорил!

– Я – Борн, – произнесло нечто, стоявшее передо мной. – Я говорю, говорю и говорю.

Сейчас речь Борна стала похожа на сладкозвучное бормотание, напомнившее о наших играх в прятки в последние несколько недель. Но откуда исходила эта речь? У Борна не было ни лица, ни настоящего рта.

– Это сон?

– Сон? – переспросил он.

– Как ты ушел от них?

– Них?

– Да, от них. От детей, которые на меня напали.

– Детей. На меня напали.

Затем, против моей воли, перед глазами у меня все поплыло: заработали крохотные биотехи в моем теле. Я попыталась сопротивляться, чувствуя, что сползаю вниз по стене, пока не уселась на задницу. Черви, похоже, тоже решили, что мне пора спать. Окружающее сделалось расплывчатым и смутным.

Через какое-то время я различила силуэт Борна, нависшего надо мной, и почувствовала, как по моим венам ползают черви. Вот я на кровати. Вот я на полу. Вот в гостиной. Бодрствую. Сплю. Нахожусь между сном и явью. В горячечном бреду никак не могу понять, приснился ли мне кошмар или все только начинается. Все воспоминания о прошлом, которое я пыталась забыть, всплыли на поверхность, а рядом стоит Борн, стоит и слушает. Я все ему рассказала. Даже такое, в чем не признавалась самой себе. То, что всегда хранилось под спудом и над чем у меня не было власти.

Тогда я не могла этого знать, но то, что я доверилась Борну, вероятно, спасло мне жизнь.

Кто я и откуда

Прежде все было иначе. Прежде у людей были дома, родители и школы. Города помещались в государствах, а в тех государствах имелись правительства. Люди путешествовали ради приключений и отдыха, а не ради выживания. Но к тому времени, когда я выросла, первоначальный смысл этих слов сделался дурной шуткой. Незаметно для нас скольжение стало свободным падением, а свободное падение закончилось адом, в котором мы варились как призраки в мире с привидениями.

Прежде, когда мне было лет восемь или девять, я хотела стать писательницей, во всяком случае, не беженкой. И не траппером. Не мусорщицей. Не убийцей. Мои тетрадки заполняла нескончаемая писанина. Стихи о том, как сильно я люблю море. Собственные переложения сказок. А также сцены из романов, которые я так и не закончила и уже не закончу. Борн вполне мог быть героем тех детских фантазий. Моим воображаемым другом.

Наверное, именно поэтому я и рассказала ему о своем прошлом даже то, что никогда не рассказывала Вику, так же как Вик не говорил со мной о картинке из телескопа, тайной истории города и биотехах-наутилусах. Хотя не исключено, в тот момент я готова была раскрыться перед кем угодно.

* * *

Я родилась на острове, который был уничтожен не войной или болезнью, а морем. Мой отец был политиком, членом совета, управлявшего крупнейшим островом архипелага. В свободное время он любил рыбачить и мастерить всякие штуки. Коллекционировал старинные морские карты и отыскивал в них ошибки. У него была лодка «Черепаший панцирь», которую он построил сам. Познакомившись с моей мамой, он часто приглашал ее на «плавучий пикник», увозя чуть ли не за горизонт.

– Должно быть, я ему доверяла, – поясняла мать, рассказывая мне эту историю. – Сильно доверяла, раз позволяла уплывать бог знает куда.

Моя мать тоже родилась на острове, однако ее предки приплыли сюда издалека, с самого материка. Когда мать с отцом поженились, вышел большой скандал: такого брака еще никогда здесь не случалось. Именно из-за того скандала я и получила свое имя, Рахиль: оно не принадлежало ни одному, ни другому роду. Являлось компромиссом.

Мама была детским врачом. Она легко улыбалась и смеялась, может быть, слишком легко, поскольку смеялась, даже когда волновалась или огорчалась. Я часто замечала, как отец внимательно смотрит на нее, очевидно пытаясь понять разницу. Мама обожала пряную кухню своих предков и любила клеить модельки кораблей. Она вечно подсмеивалась над моим отцом, который использовал ее модельки для строительства настоящих лодок. Делал полноразмерные образцы из зубочисток. Оба они любили читать, и я росла в окружении книг.

У нас было все, что нам хотелось, и даже больше. Мы хорошо знали, кто мы такие. Но поднимающегося моря нам было не остановить, окрестные островки, один за другим, исчезали в пучине. Прежде, стоя ночью на берегу, мы могли видеть их огни в подзорную трубу, а потом огни пропали. Что произошло, нам было прекрасно известно, но после этого мы убрали подзорную трубу подальше.

Когда мне исполнилось шесть, мы покинули остров, став беженцами. Я помню эту историю потому, что родители рассказали ее мне, когда я подросла. Они продолжали рассказывать мне истории, несмотря на то, что мы оставались беженцами, перебирающимися из лагеря в лагерь, из страны в страну, в попытке обогнать распадающийся мир. Вот только мир разваливался сразу везде.