Бородуля

Это продолжается весь день. До самого позднего вечера Чугунов размышляет над своими бумагами. Бумаги непонятны, сумасбродны и дики. На одной из них, например, написано следующее:

«Обо мне не беспокойся. Саван теплый, из соседнего склепа не дует. Но повторяю: пришли мне валенки и шаровидную молнию».

Другая записка такая:

«Конечно, S. I. S. лучше, чем К. К. К., но я предпочитаю USSR. Можешь сказать об этому М. D. В. и L. М. L.».

Третья записка длиннее других:

«У меня на New Maidens тихо. Я уже провел электричество от купчихи Жеребчихи к Почтанникову. Двадцать девятого приезжай непременно. Мне без тебя будет трудно. Нажми правый сосок Жеребчихи, и я тебе тотчас открою. Лишний гроб тебе всегда найдется!»

Над этой третьей запиской Чугунов размышлял часа два, а потом позвал к себе парикмахера Зиммеля, работавшего тут же, при банях, и, тыкая пальцем в иностранные буквы, спросил его, что они значат. Парикмахер Зиммель недавно вернулся из Бруклина, где прожил четырнадцать лет. Он считался великим лингвистом, так как умел говорить (главным образом о мозолях, бриолине и перхоти) на девяти языках.

Зиммель объяснил Чугунову, что New Maidens — Нью Мэйденз — это по-английски: новые девочки.

От этого объяснения Чугунов весьма взволновался, схватил суковатую палку, сунул в карман револьвер и, даже не поблагодарив парикмахера, побежал на вокзал Октябрьской железной дороги.

— В Москву! В Москву! — шептал он.

Войдя в вагон, Чугунов увидел Лейтеса, который тоже направлялся в Москву.

Лейтес сидел у окна и жарко спорил с какой-то девушкой.

Чугунов завалился спать. Засыпая, он слышал, как Лейтес выкрикивает нервическим шепотом:

— Вы требуете доказательств? Извольте! Доказательств у меня сколько угодно. Слыхали вы о шайке нумизматов? Я могу документально доказать, что он принадлежит к этой шайке…

На пути к разгадке

Приехав на Новодевичье кладбище, Чугунов так быстро бросился к одной из могил, словно боялся, что лежавший в ней покойник улепетнет от него. Сильно стукнул он по ее могильной плите суковатой дубиной и прислушался, как будто ждал ответа. Могила молчала. Он поспешил к следующей и стал приподнимать ее плиту. Но плита не шелохнулась, и он направился дальше. Особенно долго хлопотал он над гранитной усыпальницей генерал-лейтенанта Симеона Почтанникова. Даже дернул за ногу мраморного херувима с отшибленным носом, бесцеремонно взгромоздившегося на саркофаг. Но херувим продолжал сидеть в той же позе, в какой сидел уже семьдесят лет. Чугунов двинулся дальше и вскоре подошел к мавзолею, на котором было написано:

Здесь покоится девица Марья Львовна Жеребец. Плачь, несчастная сестрица, И несчастный плачь отец! Ты ж, девица Марья Львовна, Спи в могиле хладнокровно!

Несомненно, этот мавзолей был величайшей достопримечательностью кладбища. Он высился над другими могильными памятниками. Марья Львовна была любимейшей дочерью знаменитого казанского откупщика Жеребца, который не пожалел денег, чтобы увековечить ее память в потомстве. Воздвигнутый им мавзолей был очень похож на полуштоф, увеличенный в тысячу раз. Надпись на этом полуштофе сочинил сам Жеребец, который, после того как нажил на продаже вина девять миллионов рублей, стал заниматься поэзией.

Впрочем, не эти стихи заняли внимание Чугунова.

Его внимание было привлечено пучеглазым архангелом, сидящим на вершине полуштофа. Чугунов взобрался на вершину, обнял архангела и стал внимательно осматривать его.

Хотя богословам и до сих пор неизвестно, к какому полу принадлежат эти небесные духи, но архангел, сидевший на могиле купеческой дочери, несомненно принадлежал к полу женскому. Из-под его открытого хитона высовывалась круглая женская грудь, эту грудь украшала кнопка. Обыкновенная кнопка электрического звонка, вроде тех, какие бывают у наружных дверей. Он нажал эту кнопку, и тяжелые двери склепа медленно и шумно распахнулись.

Чугунов, как молния, кинулся вниз.

Бородуля найден

Что такое? Куда он попал? Какая чистота! Какой порядок! Он очутился в хорошенькой, оклеенной веселыми обоями комнатке. Если бы не глазетовый гроб, стоящий у правой стены — между виолончелью и шкафом — эту могильную яму можно было бы принять за нарядную комнатку избалованной хорошенькой девушки. Коврики! Занавески! Картинки! Канарейка в позолоченной клетке!

А вот и телефон. Что за черт! Телефон из могилы! Куда он ведет? К сатане?

Кладовая! Чего только в ней нет. Сельди, швейцарский сыр, консервы, сухари, сушеные фрукты, мед. И целая гора шоколада.

— Недурно устроился! — сказал Чугунов, засовывая себе в рот половину селедки. — Кругом жилищный голод, а он…

Чугунов развалился в кресле. По его дремучему лицу поплыла блаженная улыбка. Он нашел того, кого искал! Он разгадал загадку, которую не удалось разгадать никому, даже тов. Лейтесу. Он нашел Жеребца! Он нашел Канарейку! А вот и Медведь, о котором говорится в письме. Разостлан у камина как ковер. Но что это возле медведя на полу? Чугунов втянул в себя воздух, и лицо у него покрылось багровыми пятнами. Сорокаградусная! Недопитая бутыль сорокаградусной! Чугунов закрыл глаза и, как зачарованный, потянулся к бутыли. Ощупью схватил ее и, не открывая глаз, вылил себе в горло ее содержимое…

И вдруг услышал чей-то громкий храп.

Он вздрогнул. Храп из гроба.

Он поднял крышку и увидел Бородулю. Бородуля спал мертвым сном.

Да, он спал в гробу на московском Новодевичьем кладбище и мирно похрапывал, а Илья Чугунов, наклонившись над ним, созерцал его мудрый лик.

Мудрый? Едва ли. Скорее преступный. Обезьяньи скулы, низкий лоб, правое ухо как будто наполовину откусано — отталкивающее, тупое лицо хулигана!

Илья Чугунов направил на него револьвер и рявкнул пьяным басом:

— Эй, Бородуля, проснись!

Бородуля встрепенулся в гробу, приоткрыл один глаз и внятно произнес популярное ругательство.

Чугунов удивился: он и не думал, что великим ученым известны такие слова.

— Вставай! — заревел Чугунов.

Бородуля открыл оба глаза (причем оказалось, что на правом бельмо) и опять произнес те же слова.

— Не ругаться! — грозно сказал Чугунов. — Ты арестован.

Но ученый опять захрапел. Этот храп раскалил Чугунова до бешенства.

— Выходи из гроба, сукин сын! — заревел он таким оглушительным голосом, каким еще не ревел ни один чудотворец, желавший воскресить мертвеца.

Но великий ученый не слышал его. Он опять погрузился в сон. От его могучего храпа на столе чуть слышно дребезжали стаканы да шевелились лепестки цветов. Чугунов снова накрыл его крышкою гроба. В крышке было несколько отверстий, и задохнуться Бородуля не мог.

Вдруг зазвонил телефон.

— Слушаю!

Женский голос произнес равнодушно:

— Санька, айда на крышу. Ляпкин засыпался. Петьку угробили, Финкель дает десять червей.

Чугунов удивился: Финкель был скупщик краденого, знаменитый на Сухаревке.