Бороздить море втайне от небес. Логики терапевтических изменений
Шрифт:
Оставаясь в рамках концепции взаимодействия, следует отметить, что никто из нас не может избежать постоянной взаимозависимости с реальностью, в которой живём; невозможно избежать самообмана, так как невозможно не взаимодействовать. Это универсальные концепции: согласно Вацлавику, «Невозможно не общаться» [Вацлавик, Бивин, Джексон, 1971], но столь же невозможно не взаимодействовать. Далее в прагматике коммуникации утверждается, что каждое сообщение содержит в себе цифровую и аналоговую части. Здесь имеет фундаментальное значение вклад Грегори Бейтсона и, впоследствии, Ньютона да Коста, которые попытались систематизировать новые логические модели, превосходящие ограничения традиционных моделей и основывающиеся на концепции как символического, так и конкретного взаимодействия субъекта и реальности [Бейтсон, 1964, 1979; да Коста, 1989а, 1989б]. Бейтсон, антрополог с огромной междисциплинарной подготовкой, уже пытался формализовать критерии логики с помощью концепции парадокса, а именно: все то, что не относилось к ординарной логике, становилось логикой парадокса. В пятидесятые и шестидесятые годы сильное стремление к борьбе против монадических
В древности парадокс лжеца противопоставлялся аристотелевской линейной логике, также как в истории оппозиция философов или логиков, сторонников картезианской логики, берущей своё начало от аристотелевской, выражалась парадоксальными дилеммами, неразрешимыми с помощью формальной логики; в Средневековье их называли неразрешимостью. Это очень интересный факт для тех, кто, как и я, желает осуществить вмешательство в случае проблем, основывающихся на неординарной логике. Когда обсессивно-компульсивный человек моется бесчисленное количество раз, чтобы продезинфицировать себя от чего-то, что – как он сам в определённый момент осознает – не существует, то он однозначно следует не рациональной, а другим типам логики. Таким же образом у человека, охваченного настоящим бредом, восприятие реальности основывается не на наблюдении, не на принципах непротиворечия, последовательности и соответствия, а на других логических критериях.
Важный вклад Грегори Бейтсона, а затем Д.Д. Джексона и Пола Вацлавика заключался именно в том, что они положили начало изучению этих нелинейных феноменов и поиску связи между ними, логической нити. Обратимся к известному диалогу Бейтсона для работы с бредом, когда стараются понять его сюжет, чтобы внедриться в него и перестроить его. К сожалению, этот интеракционисткий подход, который впервые занимается концепцией взаимодействия и после длительного периода открывает двери нетрадиционной логике, останавливается на парадоксе и теряется в нем, как если бы он был единственным существующим логическим критерием, противостоящим традиционным. Прикладная логика парадокса, на самом деле, – это небольшая часть, даже не 30%, того, что обычно делается, в то время как логика противоречия и веры занимают остальное пространство, намного более обширное.
Еще одно важное положение: когда мы проводим вмешательство с целью получения терапевтического изменения, мы не можем заниматься только одной формой динамики, а именно только и исключительно межличностными отношениями, и мы не можем больше заниматься только отношениями между разумом и разумом. Существует своего рода взаимозависимая динамика между типологиями отношений, которых никто из нас не может избежать: отношение с самим собой, отношения с другими людьми, отношение с окружающим миром. Начнём с третьего: отношения с миром относятся к связи, которая устанавливается между субъектом и его культурой, его обществом, с правилами, нормами, стереотипами, с явными и скрытыми аспектами общественной организации, в которой он обитает, с традициями и моделями семьи. Когда мы говорим об отношениях с другими людьми, то имеем в виду нечто более доступное наблюдению, то есть межличностные динамики, начиная с простейших коммуникативных обменов, до сложных динамик скрытой коммуникации, и вплоть до выявляемых динамик, более или менее преднамеренных, в поведении субъектов друг с другом. В этом случае прагматика человеческой коммуникации усложняется по сравнению с той, что была в 70-х годах. Последний аспект: отношения, которые существуют у каждого субъекта с самим собой; это нечто более сложное, более неясное, поскольку, несмотря на то, что коллеги, занимающиеся нейронауками и когнитивной психологией, говорят, что открыли «чёрный ящик», никому еще не удалось показать, как работает наш разум.
Несколько лет назад я побывал на конференции с нейрофизиологом Пьетро Калиссано, непосредственным сотрудником лауреата нобелевской премии Риты Леви-Монталчини, который представил, по моему мнению, самое замечательное описание человеческого мозга и человеческого разума, которое только может позволить ограниченность наших знаний. Профессор Калиссано показал диапозитив, на котором виден Розетский камень – плита, использованная для перевода иероглифов с помощью греческого языка. Учёные, которые первыми перевели египетские иероглифы, сделали это благодаря контаминации 4 иероглифов последних лет существования египетской империи с греческим языком. Таким же образом мы можем представить голову человека разделённой на три части: одна треть – это то, что нам известно, а две трети – неизвестное. Познание третьей части произошло благодаря греческому языку, а не непосредственно через сами иероглифы. Профессор Калиссано, таким образом, очень ясно показал, что мы познали не более 30% мозга. Нам сложно узнать все возможные функции и этих 30%, потому что наш мозг в состоянии изменять деятельность какого-то своего участка, когда поврежден другой участок. В процессе своего рода переобучения через упражнения наши мотонейроны создают новые модели нейросинаптической организации, которые могут выполнять функцию, за которую они ранее не отвечали. Последние исследования Е. Гольдберга по болезни Альцгеймера с еще большей точностью и научностью показывают, что мозг формируется через повторение опыта, и это еще одно доказательство того, насколько наш опыт влияет на умственную организацию или, точнее, на организацию мозга. Наше невежество становится еще более явным, поскольку мы ничего не знаем о 70% мозга и о
всех тех возможных функциях этих 70%, которые могут формироваться на основе взаимодействия с реальностью.4
Контаминация (лат. contaminatio – смешение) в языкознании – возникновение нового выражения или формы путём объединения элементов двух выражений или форм, чем-нибудь сходных. – Прим. науч. ред.
Мы вновь возвращаемся к идее, что раз невозможно познать то, что внутри, нужно создать технологическую модель познания, основанную на вероятности, с помощью эмпирического и экспериментального измерения, как это уже было сделано, отправляясь от идеи чёрного ящика. Таким образом, можно с хорошим приближением измерить то, к чему побуждают мозг c помощью серии стимулов или особых экспериментов. К примеру, известно, что если поместить человека в такие условия, в которых он может избегать определенную ситуацию, которую он считает опасной, то она спустя некоторое время становится для него еще более опасной. Он продолжает избегать эту ситуацию, и она становится ещё более опасной, пока он не начнет воспринимать ее с ужасом и считать ее непреодолимой из-за высокого уровня собственной неспособности. Технически, с логической точки зрения, имеется в виду «предсказание, которое самореализуется» [Вацлавик, 1988; Нардонэ, 2003 б], которое формируется на основании опыта, которым в этом случае является повторяемое избегание. Нечто подобное можно сказать и о человеке с обсессивно-компульсивным расстройством, который совершает ритуалы с целью умилостивить судьбу, чтобы ничего не случилось с ним самим или с его близкими, и он не может отказаться от этих ритуалов. Выполнение сложных ритуалов для предотвращения плохого не является сознательным изобретением: человек случайно начинает выполнять конкретное действие, чтобы успокоить тревожность в определённых ситуациях и это действует, и он продолжает всё чаще прибегать к этому действию, которое продолжает давать результаты. Постепенно, раз за разом, ритуал становится необходимым: «Я не могу не делать этого, иначе у меня начнется паника». И в этом случает тоже речь идёт в буквальном смысле о создании патологической реальности, о переходе из состояния «функционального» равновесия к состоянию «дисфункционального» равновесия. Патология формируется во взаимодействии человека с самим собой, с другими людьми, с окружающим миром; это взаимодействие создаёт реальность, не являющуюся абсолютно истинной, но для человека, считающего её подлинной, она истиннее самой истины.
Экспериментирование богато примерами, подтверждающими этот тезис. Прежде всего, это известные эксперименты, проведённые при Стэндфордском университете психологом Александром Бевеласом. В своих экспериментах, проведённых на значимом количестве субъектов, экспериментатор просил испытуемых:
«Сейчас я прочитаю определённое количество цифр попарно; вы должны сказать мне, согласуются ли между собой цифры в этих парах».
Естественно, это не обязательно должны быть цифры; можно предлагать пары фигур, букв, цветов, предметов, животных, результат от этого не изменится.
В начале исследования испытуемые чаще всего выражали желание получить больше информации о том, как эти номера могли бы согласовываться между собой; экспериментатор отвечал им, что именно это и является их задачей – определить эту связь.
Таким образом, субъект был вынужден предположить, что его задача начать, как это типично происходит в экспериментах, с «проб и ошибок», давать случайные ответы, которые, благодаря уточнению прицела в зависимости от подтверждений, даваемых экспериментатором, становятся все более точными, пока не будет обнаружена требуемая логическая связь.
Вначале экспериментатор определял все ответы неправильными, затем начинал в совершенно случайном порядке признавать правильными некоторые из них. Он продолжал признавать правильными все большее количество ответов, оценивая их не реально, а совершенно случайно, и у испытуемого все больше усиливалось ощущение, что правильность его ответов прогрессивно увеличивается.
Когда экспериментатор доходил до момента, когда все ответы признавались верными, он прерывал эксперимент и просил испытуемого объяснить, как в его голове формировались логические модели, которые позволили ему продолжать эксперимент. Обычно объяснения были очень сложными, порой сумбурными.
В этот момент экспериментатор раскрывал трюк, признавая, что не было никакой логической связи, которую нужно было найти, и что он определял ответы как правильные или неправильные не потому, что они являлись таковыми, а следуя заранее заданной схеме, независимо от ответов субъекта. Иными словами, между вопросами и ответами не существовало никакого соответствия или последовательности, и определение ответов как верных или неверных было, конечно, случайным.
Испытуемые демонстрировали на это заявление очень любопытную реакцию. Большинство из них отказывалось верить психологу, проявляя большое затруднение в отказе от умственного представления, которое они себе создали. Более того, некоторые из них пытались убедить экспериментатора в том, что логические связи имелись и что он их просто не заметил.
Стало быть, именно смысл, который приобретает наше взаимодействие с окружающим миром, позволяетет нам узнать его и направляет наши стратегии, осознаваемые или неосознанные, к которым мы прибегаем, чтобы управлять им, отправляясь от наших потребностей и ожиданий.
Глава 3
Изменение
Идеально, когда эффект достигается незаметно и когда изменение происходит как естественное течение событий.