Бортовой журнал 2
Шрифт:
– Врачиха сказала, что я теперь все! Не буду ходить!
– Дура она, твоя врачиха! Ты уже вон как ходишь! Ты только под ноги смотри! А то несешься, не разбирая дороги!
– Приду и посмотрю, как там!
Это дед все о работе. Столько лет работал, теперь вот никак. Тяжко ему.
– А давай я тебе куплю станок. Будешь точить чего-нибудь.
Дед улыбается. Ему нравится эта идея.
– Все равно надо пойти посмотреть.
– Ты же не сможешь за станком стоять!
– А я сяду. Там они все сидят. Пять минут работают – полчаса чай пьют. Я так тоже смогу. Раньше я работал,
На втором круге дед устает.
– Поясница болит.
– Тогда пойдем домой.
Дома Ната перебирала вещи, оставшиеся после тети Нины.
Мы вошли возбужденные с прогулки. Дед сразу стал рассказывать ей про станок.
Потом все утихли по углам, и вдруг я слышу рыдания. Ната рыдает над вещами тещи. Уже скоро год как тети Нины нет, а вот прихватывает иногда. Я обнял ее и сказал:
– Тише, тише. Ну чего ты? Ну ладно, ладно… Еще дед услышит. Ну ничего, ничего… Пройдет. Сейчас пройдет. Отпустит. Все пройдет. Тихо. Не надо. Ты же не одна, у тебя я есть…
У нас на крыше живут три вороны. Две – полные дуры, а одна умная. Первая из дур все время хочет сесть на телевизионный провод от антенны. Она на него садится и тут же падает, висит какое-то время вниз головой, уцепившись за него лапами, и хлопает крыльями. Это ей не помогает, и она шлепается на крышу, потом она думает полминуты и опять вспрыгивает на провод – прыг! – и опять повисла.
Другая дура все время пытается развязать какой-то узел на этой антенне.
Третья, умная ворона, на них даже не смотрит, но по ее команде: «Карррр!» – они срываются с места и улетают.
Люблю я русские народные сказки. Работает там только Серый Волк, а Иван Царевич – это полный идиот. Даже Сивка-Бурка гораздо умнее его. Ему говорят: не трогай клетки, так он обязательно тронет. Ему говорят: не целуй спящую царевну – он ее целует, та просыпается, и начинается тарарам. А потом Серый Волк идет к царю Берендею и все за этого придурка улаживает, после чего царь Берендей дает ему молодильных яблок.
А Василиса Прекрасная там просто для мебели – ее в ходе сказки куда-то все время передвигают.
Трудно видеть, как стареют друзья. Они прежде всего перестают умнеть. Это все равно как видеть, что рядом с тобой взрослеет твоя любимая собака.
А потом она дряхлеет, и ты уже ничего не можешь сделать.
Видел сон, как мы с Натой едем в Мадрид. Мы бежим по бесконечным переходам к поезду. Почему-то надо бежать, а я тащу огромный чемодан. Потом Ната убегает вперед, а ее место рядом со мной занимает какой-то мужик, который непрерывно говорит, и я понимаю, что я опаздываю на поезд. Значит, надо ехать на такси и догонять.
«На Мадрид! На Мадрид!» – бьется у меня в голове.
Я проснулся совершенно счастливым.
Мы во французском Диснейленде. Сашка, Ната и я. Там много чего, в том числе и домашние животные. За забором стоит печальная корова. Она прислонена к ограде. Она поставлена тут специально – дети ее гладят. У нее от этого вся шерсть на боку стерта.
Сашка ее тоже
погладил, а потом достал кусок хлеба (он заставил нас купить ему черный хлеб, всюду ходил и его жевал) и угостил им корову. С коровой что-то немедленно произошло. Корова раскрыла свои сонные глаза, повернулась к нему и быстро схрумкала протянутый хлеб.Потом она облизала Сашке лицо. Как собака.
Прочитал: «Дождь шел сильно, лило не по-детски». Интересно, как это? Я правильно понял, что по-детски – только одинокой, хлипкой струйкой?
У детей нет национальности. Дети не различают друг друга по цвету кожи. Если они уже различают, то они уже не дети.
Это было лет семь назад. Мы встречали Эрика в морском порту. Мы – я и мой брат Сережа на своих белых «Жигулях» самой модной лет двадцать назад модели.
Эрик– шведский издатель философской литературы, огромного роста, большой любитель виски и Достоевского. Как раз к Достоевскому мы его и повезем. Там нас будет ждать Коля, который все знает про Раскольникова, старушку и топор.
Видите ли, не только шведы просят нас показать им то место, где у Достоевского тюкнули старушку, нас об этом просили и голландцы, и норвежцы. Так что у нас все отработано: Коля стоит наготове и держит тот самый топор. А еще он покажет тот самый дом, где все и происходило.
Эрик уже выпил своего виски, так что в Серегины «Жигули» он влезает с трудом.
– Ретро? – спрашивает он, имея в виду возраст «Жигулей». Эрик неплохо говорит по-русски.
– Еще какое! – говорю ему я.
Сереге несколько раз предлагали поменять на иномарку, но он отказывается. Привык. Да и стоит сегодня такой образец до десяти тысяч долларов. – Серега кивает. Ему это все нравится. Эрик кивает тоже. Он любит старину.
Сцепление в нашем ветеране совершенно неубиваемое и переключается оно с жутким скрежетом. Эрик кивает еще раз, мол, уважаю, и мы трогаемся.
Едем мы с Васильевского острова, Эрик глазеет по сторонам – он в Питере впервые.
Через несколько минут он спрашивает:
– У вас сейсмоопасная зона?
– Что? – не понял я, и Эрик мне тычет в ямы на шоссе.
Нам не везет, дорога как после бомбежки. Всюду ямы и лопнувший асфальт. Надо что-то говорить о великом городе, я не знаю что, но тут меня понесло.
– Да! – говорю. – Очень сейсмоопасная. Всюду же болота, а они когда подсыхают, то уровень воды понижается, образуются пустоты и, как только происходят небольшие толчки, так и лопается асфальт.
– А часто трясет?
– Почти каждый день! (Меня теперь не остановить.)
Мы не проехали и пятисот метров, как натыкаемся на настоящую аварию: прямо посреди дороги из ямы провалившегося асфальта бьет вверх фонтан горячей воды, вокруг суетятся какие-то люди, милиция огораживает это место, мы сворачиваем.
– Гейзер? – спрашивает Эрик.
– Ну! – говорю я. – Разлом в тектонических плитах. А магма поднимается снизу и встречается с нашими плывунами. У нас тут плывуны. Воды под замлей много. Когда магма натыкается на плывун, вода вскипает и устремляется наверх. Вот и получается гейзер.