Босиком по 90-м
Шрифт:
Многим хотелось попасть в ВДВ или, на худой конец, в погранвойска. «Косить» от армии тогда было «западло». Не служили только те, кто в этот момент сидел. Они освобождались с «малолетки» и через некоторое время снова уходили, но уже на взрослую зону. А потом их жизненный путь терялся в лагерях и сроках, которые не всем было суждено пережить. По правде сказать, таких отчаянных были единицы. Некоторым из них мы писали письма, а самые смелые, пробовали перекидывать через стены забора красноленинской Пятёрки (зоны) чай, сигареты и другой «грев».
Безвозвратно унеслось бесшабашное время. Я помню, когда вся мужская часть школы срывалась с уроков, услышав через открытые окна школьных кабинетов истошный вопль переростка второгодника Вовки Бармалея: «Пацаны! Октябрьские на Штанах Коляна отмочили». Толпа двигалась со скоростью снежной лавины, сметая на ходу штакетники, арматуру и другой подручный материал. Почти всегда столкновения удавалось избежать. Умные и рассудительные «старшие», часто уже имеющие опыт тёрок, как правило, улаживали конфликт, и до драки чаще всего не доходило. Однако зачинщика избиения нашего товарища всегда находили, после чего следовала обязательная процедура наказания: их «главный» прилюдно отвешивал «своему» виновнику конфликта оплеуху. Удовлетворенный Колян
Будучи старше нас на десять-пятнадцать лет, Витя вёл, как тогда говорили, «антиобщественный паразитический образ жизни». Заяц презирал труд «на дедушку Ленина», нигде не работал и за это был даже один раз судим. Властям и уличному комитету надоело с ним возиться и на него махнули рукой, признав ограниченно дееспособным, чему он был несказанно рад, потому что коммунизм считал явлением временным, таким, как корь у детей, которая все равно сама собой пройдет. Удивительно, как точно сбылось его предсказание! С помощью самодельного, собранного из старых радиодеталей лампового приемника с внушительной антенной, Витя слушал «Голос Америки», главным образом не столько из-за политики, сколько ради, как он говорил, серьезных «вещей» «Deep Purple», «Black Sabbath» и «Slade». Концерты этих теперь всемирно известных групп он записывал на такой же многократно переделанный катушечный магнитофон. Учитывая, что эти передачи глушили мощные советские станции, ему приходилось время от времени давать нам примерно такие пояснения: «тут должен был быть орган, а потом снова соло-гитара, вот сейчас….» От него мы узнавали многое. Фактически он давал нам то, чему нас не могла научить семья и школа. Человеком, надо сказать, Витя был разносторонне развитым: много читал, прекрасно играл на семиструнной гитаре, удивительно задушевно исполнял старые романсы и арестантские песни, мастерски играл в шахматы, на бильярде и в нарды, знал множество карточных фокусов, освоив их во время отбытия наказания за тунеядство. К тому же, он неплохо владел каратэ и нунчаками, хотя никогда ни с кем не дрался и слыл человеком миролюбивым. В город (так мы называли центр Красноленинска) Заяц выходил не часто, но всегда в окружении стайки мальчишек, потому что каждый поход для него был своеобразным подвигом. «Внешний вид Зайцева В. П. был открытым и наглым вызовом всему социалистическому обществу» – так обычно начинался текст протокола об административном правонарушении. Дело в том, что у него, во-первых, были густые длинные до плеч, как у Гиллана, волосы и, во-вторых, – очень широкие с клиньями брюки клёш, а в-третьих, – куртка с клепками, перешитая из летного офицерского послевоенного кожаного плаща. Настоящий хиппи, а по сравнению с сегодняшней молодежной модой и нравами – просто юный пионер. Для властей он был бельмом в глазу, а поскольку проживал Заяц в Октябрьском районе, то начальник районной милиции объявил его своим личным врагом. Поэтому после составления протокола в здании РОВД он с огромным наслаждением стриг Витька «под ноль» механической машинкой и потом отпускал на все четыре стороны. Каждый раз после экзекуции Заяц терпеливо мыл свою лысую голову дождевой водой и натирал отваром лопуха, будучи твердо уверенным, что, благодаря такой процедуре, волосы будут более густыми и, «назло ментам», вырастут быстрее. Удивительно, но это помогало. В конце концов, милицейскому начальнику это надоело, и он от Зайца отстал. Но за настойчивость и упорство, проявленные в боях с органами правопорядка, а так же за высокие умственные способности, блатные дали Витьку новую «погремуху» – Консул. И этим он несказанно гордился. Самозабвенными и влюбленными в птиц и небо были местные голубятники. Иногда они жестоко мстили друг другу за уведенных в свою стаю породистых и очень дорогих разновидностей этих красивых птиц. Так остроумно был наказан, теперь уже ушедший из жизни Женька, прозванный, наверное, за жадность Жидом, хотя к палестинским краям он никакого отношения не имел, а был исконно русского происхождения. Жид с первой зарплаты купил пару голубей какой-то редкой породы и с нетерпением ждал, когда из маленьких, в крапинку яиц выведутся птенцы. Ночью ребята аккуратно подняли лист шифера его голубятни и, забрав яйца будущих голубиных птенцов, подложили другие, из двух разорённых вороньих гнёзд. Не прошло и двух дней, как эти «динозавры» вылупились. Весь городок катался со смеху. Правда, настоящих птенцов ему потом вернули. И, конечно, каждый знал заядлого радиолюбителя Серёгу Транзистора. Этот парень связывался по радио даже со станциями Северного Полюса. И первый сумел отыскать в эфире радиосигнал передатчика Тура Хейердала, потерявшегося в море на «Тигрисе». Об этом тогда даже писала «Комсомольская правда». Но дело в том, что антенна Серегиного передатчика была установлена на общей крыше двухэтажного восьмиквартирного дома и вращалась вручную с помощью лебёдки, каких-то шестерёнок и втулок, внешне напоминающих большую мясорубку. И если Серега начинал крутить на чердаке весь этот жуткий механизм, деревянная крыша издавала невообразимый скрип. Соседи, конечно, ворчали, но относились с пониманием. Однажды, правда, было исключение. Дело в том, что работа радиопередатчика приводила к появлению телевизионных помех во всех четырнадцати домах из-за того, что антенны жителей охотно ловили Серегины переговоры. И вот во время первого показа «Семнадцати мгновений весны», когда все улицы Советского Союза просто вымирали, с экрана телевизоров Мюллер заговорил Серегиным
голосом: «Привет, Мурманск, это Серега из Красноленинска, я работаю на чистоте…». Терпение граждан лопнуло и, как бы лояльно не относились ташлянцы к жителям сурового незамерзающего порта в Баренцевом море, Сереге доходчиво разъяснили ошибочность в выборе времени для занятия своим увлечением. Он понял. Больше таких казусов не случалось. Кстати, впервые о группе «Воскресенье» и рок фестивале «Тбилиси-80» мы услышали из эфира его передач.Неотъемлемой частью нашей тогдашней жизни была молочница тетя Катя. Её громкое и раскатистое «мо-ло-ко! мо-ло-ко! мо-ло-ко!» и сейчас, кажется, слышится по утрам, хотя, к сожалению, её давно уже нет. Часто бывало, что у кого-то не хватало денег, и тогда она давала молоко в долг. Обманов никогда не случалось. Но пришло иное время, и другими стали люди. Им приходилось выживать любой ценой и того душевного тепла уже не было.
На перекрёстке мы остановились и закурили. Ветер усилился и гнал по дороге опавшую листву. В мёртвых окнах коммерческого ларька отражалась луна.
– Послушай, – обратился я к другу. – У меня из головы не выходит вся эта чертовщина. Дед, получается, много старше своих лет. Если исходить из той фотографии, где указывается, что он статский советник, то ему в 1919 году не может быть меньше 30–35 лет. Да и то для такого быстрого карьерного роста он должен был обладать недюжинными способностями. Статский советник – чин V класса в Табели о рангах. Например, Грибоедову пожаловали его только в тридцать три года. Понятно, что Воротынцев получил статского не в 1919 году, а раньше. Самое позднее – в начале 1917 г. Тогда получается, что не мог родиться позже 1887 года. Стало быть, сейчас ему должно было бы исполниться не 95 лет, а 107. Это мыслимо?
– В горах Грузии известны долгожители, прожившие и больше, но Дед на такой возраст явно не выглядел.
– Ладно, на этом, пожалуй, и закончим день грузинских историй. Утро вечера мудренее.
Я зашагал к себе, на недавно снятую квартиру. Она располагалась неподалёку от дома моих родителей, так что борщом и котлетами я был обеспечен.
После ужина включил телевизор. По всем каналам передавали, что в Россию с первым официальным визитом прибыла королева Великобритании Елизавета II. И в конце новостей сообщили о взрыве в редакции газеты «Московский комсомолец». Погиб корреспондент Дмитрий Холодов. «Весёлого мало в моей стране» – подумал я и, плюхнувшись на диван, принялся рассматривать свой единственный трофей – записную книжку умершего старика. Но в ней кроме дат и галочек я так ничего и не нашёл. Чистым оставался только один лист, последний. Непроизвольно взгляд остановился на цифрах «26.01.88 г.».
Если бы у меня спросили, что я делал в этот день, я бы ответил без запинки: погибал. Эта дата мне запомнилась ещё и потому, что 26-го января 1988 года моей дочери исполнился ровно год. Окончив исторический факультет Красноленинского пединститута, я женился и осенью ушёл служить в армию. Прошло всего четыре месяца, и у меня родилась дочь. И в первый год дня рождения Валерии (жена назвала её в честь меня) я боялся, что никогда её не увижу.
…Мороз крепчал, и луна, точно воровка, спряталась за тучами. Четвёртый час мы прочёсывали лес, пытаясь отыскать сбежавшего из караула солдата-чеченца. Он исчез вместе с автоматом и несколькими магазинами. Нам разрешили открывать огонь на поражение только после предупредительного выстрела вверх и в случае явной опасности.
Оказывается, Заур Тутаев, так звали беглеца, был замешан в грабежах и убийстве. Грозненская милиция задержала всю шайку, но его отец сумел отправить сына в армию. Арестованные подельники долго молчали. Вдруг один из них дал признательные показания и рассказал про Заура, который, как выяснилось, и убил сторожа продовольственного магазина. Эти новости Тутаев узнал из письма своей девушки. Оно осталось лежать в его тумбочке. Судя по всему, мысль о побеге пришла к нему внезапно. В противном случае, он захватил бы с собой и конверт.
По всему выходило, что беглец ушёл не в сторону военного городка, а по направлению к деревне, находящейся в десяти километрах от нашего полка. Только вот путь он выбрал не вдоль трассы, а лесом. Признаться, мало удовольствия пробираться по сугробам с фонарями, ожидая, что в любой момент из темноты может раздаться очередь. Нам даже не выдали зимние маскировочные халаты. Понимая, что группу преследования видно за версту, я выключил фонарь и, отклонившись от остальных метров на триста-четыреста, углубился в лес. Ориентироваться приходилось по звёздам. Скоро я достиг небольшой поляны. Неподалёку треснула ветка. Я притаился. Впереди тёмным пятном мелькнул чей-то силуэт. Это был он. Тутаев меня не видел. «Стой, стрелять буду!» – крикнул я, но ответа не последовало. Тогда, чтобы привлечь внимание, я дал вверх короткую очередь. Чеченец убегал, не отстреливаясь, и потому я не смог в него выстрелить.
Расстояние между нами сократилось метров до ста. По лицу хлестал кустарник, дыхание сбивалось. И вдруг я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Это было болото. Надо же было случиться, что я забыл о Каменке – небольшой глубокой речке. Она текла в этих местах и образовывала небольшую заводь, переходившую в трясину. Летом, во время полевого выхода, мы перебирались на другой берег через поваленные деревья, да и то в самом узком месте.
Я оказался по грудь в холодной воде, и какая-то неведомая сила затягивала меня вниз. Тутаев скрылся. Мой АК-74 лежал рядом. Лёд ломался и крошился, как сахарная помада на торте. Где-то впереди раздались выстрелы, потом ещё…. Завязался минутный бой. Но скоро всё стихло. Наверное, беглеца убили.
Я пытался кричать – из груди вырвался только хрип. Тогда я нажал на спусковой крючок. Пули полетели куда-то вверх и вбок, но мне было уже всё равно. Я думал только о том, чтобы услышали выстрелы и меня нашли. В голове отчего-то всплыл мультфильм про Водяного… «Глупо, как всё вышло, – проносились мысли, – утонуть в болоте в двадцать четыре…. А дочке сегодня ровно год исполнился. Жаль, не увижу никогда…» И тут сверху упала большая и крепкая ветка. Видимо, я перебил её автоматной очередью. Я подтащил её к себе, сумел ухватиться и закрепил между пнём и кочкой. Теперь оставалось только подтянуться на руках, как на перекладине, и вырвать ноги из клейкого ила. Я закрыл глаза и с нечеловеческим криком рванулся вверх. Палка выдержала. Правый сапог покоился на дне, но нога осталась в мокрой портянке. Распластавшись, точно паук-серебрянка, я стал перемещаться по ветке буквально сантиметр за сантиметром, перехватывая замёрзшими руками шершавую ветку берёзы, (промокшие и отяжелевшие трёхпалые рукавицы я сбросил сразу). Наконец, удалось достичь твёрдой почвы. Автомат волочился за ремень, и ствол хлебнул воды. Я перевернулся набок и поднялся.