Босс скучает

— Годика через два. Нет… лучше через три.

— Ничего себе, — потрясённо говорю я, — ну, ладно.

Это «ну, ладно» получается каким-то чересчур обиженным. Чтобы отвлечься, я достаю бутылку с красным сухим, ставлю на стол и берусь за штопор. Герман смотрит на вино, затем на меня, вопросительно приподнимает брови, потом подходит и аккуратно забирает у меня штопор.

— Сам откроешь?

Он медлит.

— Может быть, давай без алкоголя? Хочешь… сока сделаю? Я вчера вкусные апельсины купил. Как ты любишь.

Смотрю на него с подозрением. Какой-то Герман странный вернулся.

— Тебе же за руль потом не надо. Или… ты куда-то ехать собрался? — с подозрением интересуюсь я.

— Нет, — просто отвечает он. — На этих выходных я весь твоя. А ты моя, — опять подмигивает он с огромным обещанием во взгляде.

И от этого обещания по телу проносится электрический разряд. Может, к чёрту его, этот ужин, а?

Герман убирает бутылку вина со стола, и память тут же услужливо подкидывает, что муж не только сегодня такой странный. Даже на праздниках в моём бокале всегда оказывалось что-то безалкогольное, лишь под бой курантов я выпила шампанское, да и то не до конца.

— Герман, в чём дело? — тут же выпаливаю я.

Я вижу какую-то безграничную нежность в его взгляде, когда он разворачивает меня к себе лицом, чтобы поцеловать.

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно! — восклицаю я. — А что случилось?

— Думал, ты мне скажешь, — улыбается он ещё шире. — Ты стала немного рассеянной, спишь подолгу, плачешь над лирическими песнями по радио. Когда мы занимаемся любовью, у тебя каждый сантиметр кожи откликается на ласку. А ещё на неделе перед новым годом, пока отдыхали на Финском, мы немного потеряли голову, помнишь?

Вспыхиваю моментально. В общем, это удивительно, что даже после, считай, восьми лет брака, мой муж порой вгоняет меня в краску, как невинную девочку. То своими откровенными словами, то двусмысленными комментариями.

— Островский, ты на что намекаешь? — подозрительно прищуриваюсь, хотя в словах мужа есть резон.

Если задуматься, я уже какое-то время чувствую некоторые изменения в своём теле. Только я их удачно игнорировала, списывая на суету праздников, семейных и рабочих дел. Заданный Германом прямой вопрос шансов на дальнейшее игнорирование не оставляет.

— Я не намекаю, — разводит он руками, — думал, ты мне точно скажешь.

— Точно скажет только тест, — отрезаю я, а потом громко ахаю.

Потому что Герман без всякого предупреждения, мягким рывком притягивает меня к себе и целует так глубоко и нежно, что тело моментально откликается на его призыв.

Секунду спустя я оказываюсь подхваченной на руки.

— А ужин? — с некоторой растерянностью между поцелуями бормочу я.

Но муж уже выбрал свободную поверхность в комнате, куда и несёт меня.

— Позже, — отрезает Герман, начиная разматывать замысловатый поясок платья. — Нам же надо позаботиться, чтобы тест показал правильный результат?

***

Тест, конечно, показал бледную вторую полоску, но удостовериться всегда лучше у специалиста. Так что две недели спустя я у гинеколога, и Герман напросился со мной. Ждёт в машине, пока идёт приём.

Где-то с лета мы с Германом снова начали заговаривать о детях. Ещё до начала всех этих разговоров, я видела, что ему очень хочется ещё одного, да и мне, честно говоря, тоже. Никогда не понимала, когда женщины заявляют: мой просит ребёнка. Мне всегда такая формулировка казалась странной. До той поры, пока Герман не начал «просить». Ну, как, просить? Бросать иногда фразы, что вот здорово было бы нам подумать о дочке. Или вспоминать, как прекрасна я была в первую беременность. Да уж… прекрасна. Округлившаяся, неповоротливая, мыслями уходящая в себя. Но Герман был так трогательно терпелив и предусмотрителен, не пылинки сдувал, конечно, но что-то вроде. Так что, вспоминая тот период, я уже и сама начала подумывать, а почему бы и не повторить?

Вот на этой волне мы всё чаще теряли бдительность. Как в ту неделю перед новым годом.

Счастливая выпархиваю из дверей клиники в первую январскую оттепель. Герман отрывается от машины и спешит мне на встречу.

— Да? — с надеждой спрашивает он, хотя мой сияющий вид, я так думаю, и есть самый лучший ответ.

— Да, — счастливо смеюсь я.

В бережных объятьях мужа тепло и радостно. Ловлю губами его горячие губы, поцелуями покрывающие моё лицо.

Когда мы слегка отстраняемся друг от друга, Герман расстёгивает пальто и опускает руку во внутренний карман.

— А я тут, пока ты была у врача, кое-что прикупил.

Редко вижу, когда Герман смущается, но сейчас, кажется, как раз тот самый момент.

Он берёт меня за руку, разворачивает ладонь кверху и ставит на неё белые вязаные пинетки.

— Самая лучшая обувь для моих девочек.

— Погоди, — смеюсь я, но воздух выходит из лёгких маленькими короткими рывками, потому что от вида детской, нет, младенческой обуви в больших мужских руках, в груди всё замирает, стискивается с многотонной силой. — Погоди… девочка или мальчик… это же ещё неизвестно.

— Очень хочу, чтобы была девочка, — отвечает Герман и с безграничным глубоким чувством во взгляде добавляет: — А ты, любимая, всегда даёшь мне то, чего я хочу.

Конец