Боттичелли

Здесь было о чем посудачить – ведь на арену выходил сам папа Сикст IV. Когда он стал первосвященником, почти все были уверены в том, что Лоренцо найдет с ним общий язык; ведь оба они были начитаны в трудах древних авторов, учили поэзию и латынь, и делить им вроде было бы нечего. Не учли одного – папа оказался самым обыкновенным стяжателем, желающим, пока он жив, облагодетельствовать всех своих родственников. Слава Богу, в прошлом 1474 году скончался от истощения сил племянник Сикста Пьеро Риарио, которого папа назначил архиепископом Флоренции. Этот ничтожный искатель наслаждений прославился лишь тем, что дарил своим любовницам ночные горшки из чистейшего золота. Дядя не раз пытался использовать его в борьбе против Медичи, но у Пьеро не было для этого ни способностей, ни особого желания.

Одна беда вроде бы миновала, но вот вторая грозила многими несчастьями. Два года назад Сикст купил для другого своего племянника Джироламо Риарио крепость Имолу. Отсюда все и началось. Лоренцо справедливо полагал, что Имола – слишком удобный форпост для вторжения в Тоскану, чтобы оставлять ее в руках Ватикана. Он попытался сорвать сделку, обратившись ко всем кредиторам Сикста, среди которых было и семейство Пацци, с просьбой не давать папе денег. Его соперники в борьбе за власть во Флоренции внимательно выслушали совет и поступили наоборот, предоставив папе всю нужную сумму в сорок тысяч золотых дукатов. Более того, они донесли Сиксту о кознях Медичи и нашептали ему о безбожии Лоренцо и его друзей, о вреде, который они наносят католической вере. Естественно, папа был разгневан и, чтобы выразить свое недовольство, лишил банк Медичи права регулировать финансы Ватикана.

Те, кто знали мстительный нрав первосвященника, не сомневались, что этим дело не ограничится. Вот где скрываются корни сегодняшнего события. Только ли тем, что Джулиано и Франческо не поделили любовь прекрасной Симонетты, можно объяснить ту злобу, с которой Пацци напал на Медичи на площади перед Санта-Кроче? Нет ли тут связи с распространяемым в последнее время во Флоренции трактатом профессора из Болоньи Кола Монтано, в котором назойливо обосновывается мысль: «Убийство тирана – святой долг каждого»?

Пока на площадях и улицах Флоренции толковали обо всем этом, перемежая рассуждения о высокой политике непристойными песнями и драками, в палаццо Медичи вовсю веселились, отложив заботы на завтрашний день. Симонетта была в центре грандиозного бала – все поклонялись ей и беззастенчиво превозносили ее красоту. Здесь состязание выиграл Полициано, лишний раз подтвердив свою славу первого поэта Флоренции. Глядя, как танцует королева бала, он якобы невзначай, без особых усилий, сочинил по этому поводу сонет «Нимфа, навстречу которой стремится мое сердце». Он воспевал совершенство Симонетты, равное чуду, ее золотые волосы, которые легко колышутся в такт шагам, ее лучистые глаза, один взгляд которых пронзил бы сердце поэта, если бы ревнивый локон не прикрыл их. Сандро и сам чувствовал нечто подобное, глядя на малокровную супругу купца – такова она, сила искусства! Поневоле он чувствовал зависть к другу, сумевшему воспеть красоту в словах, и ощущал в себе готовность сделать то же самое привычным ему языком красок.

Глава пятая Весна побеждающая

Празднества, затеянные Лоренцо, отшумели, но успокоения они не принесли. Враждебность Пацци, столь зримо проявившаяся на турнире, встревожила не только близких друзей Медичи. Синьория рекомендовала братьям обзавестись телохранителями, но Лоренцо от себя лично и от имени Джулиано, поблагодарив за заботу, наотрез отказался. Если судьба не будет милостива, то никакая охрана не убережет, тому в истории масса примеров.

Предупреждения о грозящих опасностях были излишни для умелого политика, каким стал Лоренцо за эти несколько лет. Он и без подсказок понимал, что при непостоянном нраве флорентийцев он подобен человеку, ходящему по лезвию ножа. Сегодня сограждане будут восторгаться его щедростью и благодарить за доставленные развлечения; завтра, поверив каким-нибудь домыслам, будут клясть его и желать ему смерти. То, что многочисленные поэты, историки и философы, которыми он окружил себя по примеру предков, неустанно трудятся, создавая образ мудрого и заботливого правителя, конечно, играет свою роль, но достаточно ли этого? Устроенный им турнир был воспет так, как ни один проходивший до этого. Анджело Полициано задумал огромную поэму, прославляющую это событие, однако застрял на восхвалении красоты Симонетты и все никак не мог выпутаться из этой темы.

Впрочем, и здесь не все было просто: отпраздновав, горожане вдруг засомневались – не провели ли их за нос? Не навязывают ли им старые порядки, которые они в свое время, как казалось, искоренили напрочь, разорив замки всех этих рыцарей и заставив их переселиться в город? Лоренцо знал об этом, и казалось, что он был даже доволен, когда Луиджи Пульчи простонародным языком начал писать шутовскую поэму «Моргайте», осмеивавшую рыцарство. Пульчи, человек язвительный и невоздержанный на язык, до сих пор не был близок к Лоренцо, но частенько гостил на половине его матери Лукреции, где тешил дам рассказами и шутками в духе флорентийских рынков. Теперь Лоренцо стал оказывать ему покровительство и содействовать тому, что его антирыцарские опусы становились широко известны в городе.

Раньше Лоренцо только отмахивался от передаваемых ему сплетен, что в городе его считают основным виновником в насаждении безбожия и прочих нравов среди молодежи, что его Платоновская академия – это сборище мужеложцев, а в доме на виа Ларга есть потайная комната, где поклоняются языческим богам и устраивают оргии. Но теперь он был всерьез обеспокоен. Было очевидно, что эти слухи, как и участившиеся проповеди то в одной, то в другой церкви Флоренции, обличающие грешников и поклонников язычества, преследовали определенные цели, и Лоренцо догадывался, откуда дует ветер. Друзья Великолепного по мере своих сил стремились противодействовать проискам папы Сикста. Диспуты на античные темы были изгнаны из дома на виа Ларга, если за столом присутствовали посторонние, – тогда говорили только о поэзии Данте, городских проблемах и делах милосердия. Когда не было приемов в честь иностранных послов и князей, за столом у Лоренцо подавались те же блюда, что и в домах простых флорентийцев.

Повелитель города стал регулярно посещать мессы, соблюдать посты, а вместо стихов, воспевающих нимф, любовь и вино, сочинял пьесы, прославляющие Христа и святых. Спектакль, где главными действующими лицами были апостолы Иоанн и Павел, призван был убедить усомнившихся в религиозных чувствах Лоренцо. По его просьбе друзья постарались «забыть» о его новеллах, где он не особенно лестно отзывался о священнослужителях, деяния которых подтверждали молву, что нет такого предательства и козней, в которых они бы не участвовали, и называл их «виновниками величайших зол из-за слишком большого доверия, которое напрасно питают к ним люди».

Тешить народ празднествами и внушать ему представление о благочестивом образе жизни правителя было необходимо, но следовало и подкреплять этот образ конкретными делами. Друзья Лоренцо – и Ландино, и Фичино, и Полициано, словом все, кто состоял членом Платоновской академии или был близок к ней – объединились в «Братство трех волхвов», которое усердно занялось делами милосердия, естественно на деньги Медичи. Но этого показалось мало, и тогда было создано «Братство святого Иоанна», открытое для всех желающих. Его устав требовал от вступающих в него исполнения семи обетов: посещать больных и немощных, кормить голодных, поить жаждущих, одевать голых, помогать заключенным, хоронить умерших и давать приют паломникам. Словом, Лоренцо не собирался повторять судьбу Сократа, вынужденного испить кубок с цикутой, и усердно старался посрамить своих недругов и отвести от себя обвинения в растлении молодежи и насаждении язычества.

Безусловно, все, кто знал Лоренцо, а тем более его друзья, понимали истинный смысл этого внезапного превращения Савла в Павла. В общении с ними он оставался прежним, и в обычаях его ничего не изменилось. Но он нес ответственность за судьбу Флоренции и менее всего хотел, чтобы из-за него на нее обрушился гнев Сикста. Нет ничего легче, чем раздуть пожар, используя фанатизм, но трудно его потушить. Во имя этого в палаццо Медичи закрыли доступ дамам, в том числе любовницам обоих братьев; картины, могущие возбудить греховные помыслы, были изгнаны из парадных залов в личные покои; вклады в монастыри и церкви увеличились. Примеру правителя последовали многие, и нельзя сказать, что Сандро был этим огорчен: в городе в последнее время распространилась молва, что он принадлежит к числу тех невзыскательных живописцев, которые не считают за грех рисовать обнаженных девок.

Ну что же – он действительно не гнушался подобными заказами, но ведь и другие от них не отказывались. Правда, в таких случаях его всегда охватывало чувство неловкости, да и большинство заказчиков обращались к нему так, словно просили о чем-то невозможном. Исстари не возбранялось изображать обнаженными разве что Адама и Еву, ибо об этом прямо говорилось в Писании, да еще души на Страшном суде, ибо наг приходит человек в этот мир и нагим из него уходит. Все же остальное – от похоти и к похоти взывает. Подобные картины скрывались от глаз занавесями или же убирались туда, куда вход посторонним воспрещен. Слава Богу, теперь таких заказов стало меньше, но надолго ли?