Бой с невидимкой

Конечно, больше всего участкового сейчас беспокоил Евген Снигур. Даже не то чтобы беспокоил – это слово было неправильным. А просто никогда раньше Павло Онысько не сталкивался с такими случаями. И потому он понятия не имел, как поведет себя Евген в ближайшую же секунду. А коль так, то он, Онысько, должен быть поблизости от Евгена – до тех пор, пока Евген не осмотрит родные ему тела. А вот когда он их осмотрит и тела приберут, тогда-то участковый и приступит к опросу хуторян.

Стоял Евген перед родными телами на коленях совсем недолго. Затем он поднялся и подошел к участковому.

– Из автоматов, – бесстрастно произнес он. – Из ППШ… Всех… Гильзы рядом… Много гильз…

– Понятно, – сказал Онысько. – Будем прибирать?

– Я сам, – сказал Евген. – Увезу их в Березичи… Там и похороню. Выдели мне в помощь нескольких человек, и все…

– Да, конечно, – согласился участковый и глянул на стоящих неподалеку людей. – Все, осмотр закончен. Берите и несите.

Никто не сказал в ответ ни слова. Просто из толпы вышли несколько мужчин и женщин. Мужчины отошли на край островка – ломать жерди и мастерить из них носилки. Женщины подошли к покойникам, чтобы, насколько это было возможно, привести тела в надлежащий вид.

И сооружение носилок, и приборка тел не заняли много времени. Вскоре пять тел были уложены на ольховые носилки, мужчины все так же молча подняли эти носилки и гуськом направились с острова по проложенным сквозь топь жердям. Женщины, прибиравшие тела, пошли следом. Последним ушел Евген Снигур. Уходя, он даже не оглянулся на разоренный хутор. Да и зачем ему было оглядываться? Не было у него больше никакого хутора, и семьи на нем также больше не было. Ничего не осталось у Евгена Снигура на этой земле…

Какое-то время Павло Онысько, скривившись, смотрел вслед процессии. Затем он тряхнул головой, надел фуражку и стал раздавать команды.

– Вам, – сказал он милиционерам, – осмотреть хутор. Излазить все, залезть в каждую мышиную нору! Может, найдете что-нибудь интересное… А я пойду вот в тот сарайчик и буду вызывать всякого – по одному. Будем беседовать… Ну, кто первый? Дмитро Швайко – может, ты? Тогда – пойдем.

Павло Онысько был милиционером опытным. В Заболотье он был участковым вот уже больше двух лет – с той самой поры, как Красная армия выбила из этих краев немцев. Он знал эти края, он прекрасно знал здешний народ, он сам был уроженцем здешних мест, и потому он почти не надеялся, что хуторяне сообщат ему что-нибудь ценное о ночном происшествии и о самих бандитах. Хоть и знают, а все равно не скажут! Потому что – боятся. Молчание в здешних краях ценилось куда выше золота. Золото – не спасет тебе жизнь, а молчание, может быть, и спасет. Промолчи – и ночная нежить из болот, глядишь, и не завернет на твой хутор. Вот потому хуторяне и будут молчать – упорно, не глядя в глаза Павлу Онысько.

Так оно, собственно, и оказалось. Уж как только Павло Онысько не старался разговорить того же Дмитра Швайко, с каких только сторон к нему не подбирался! И все без толку!

– Да что я могу знать? – пожимал плечами Дмитро Швайко. – Ничего я не знаю… Да я даже огня на хуторе не видел. И выстрелов не слышал. В хате оно ведь и не видно ничего, и не слышно… К тому же спал я, понятно тебе? И все мои домашние тоже спали. И жинка, и дети, и старый дед Нечипор… Оно на то и ночь, чтобы спать. А больше мне и сказать нечего!

Примерно то же самое говорили и другие. Опросив добрый десяток людей, Онысько окончательно убедился, что никто ничего ему не скажет. Он махнул рукой и вышел из сарайчика.

– Спасибо вам, добрые люди! – со злой иронией обратился он к народу. – Вот просто-таки кланяюсь вам низко за вашу помощь! – И участковый шутовски поклонился. – Теперь-то мы обязательно разыщем этих душегубов! Вот прямо-таки к вечеру и разыщем! С такой-то бесценной вашей помощью.

Онысько помолчал, его душила злость и обида на этих безмолвных людей, а кроме того, в нем ворочалось еще и какое-то другое чувство – намного сложнее и непонятнее, чем обида и злость. Может, это была растерянность, может, ощущение беспомощности, может, еще что-то – совсем уже непонятное и оттого страшное… Черт бы все это побрал – и эти болота, и бандитов в них, и этих упорно молчащих людей! На фронте было куда как проще! Вот ты, там – враг… А тут… Угораздило же его, Павла Онысько, податься в участковые! А с другой-то стороны – у него и выбора-то никакого не было, вот ведь в чем дело! «Куда тебе воевать, с такими-то ранениями? – сказали ему. – Отвоевался ты, парень! Вот – становись участковым, если есть желание. Между прочим, тут тоже война. Может, еще страшнее, чем на фронте…» Вот он и воюет. Да только толку от его войны пока что нет никакого. Никаких побед, одни лишь сожженные хутора и убитые безвинные люди…

– Молчите, значит? – продолжил Онысько, обращаясь к народу. – Что ж, молчите… Это ваше право. А только знайте, что чем дольше и упорнее вы будете молчать, тем больше будет происходить подобное, – он обвел рукой пепелище. – И убитых детей с бабами и стариками – тоже будет больше. В конце концов и до вас они доберутся тоже, эти душегубы. Может, даже следующей же ночью… Даже если все вы по-настоящему онемеете, все равно доберутся. Потому что – убивать того, кто молчит, намного проще, чем того, кто говорит. И пока это до вас не дойдет… А, да ну вас! Мне и говорить-то с вами неохота! Потому что нет от этих разговоров никакого толку!

Онысько зло оскалился и отвернулся. Какое-то время он бездумно смотрел на сиротливую печь, которая только одна и осталась после пожара, а затем опять повернулся к людям.

– Я вот что еще хочу вам сказать, – произнес он. – Я знаю, что среди вас есть такие, которые помогают бандитам. Доносчики. Пока я не знаю, кто именно, хотя кое-какие подозрения у меня все же имеются. Но ничего, дайте срок, и все прояснится! Нет на свете такой тайны, которая навсегда оставалась бы неразгаданной! Но я хочу сказать не об этом. Я хочу сказать вот о чем. Не желаете ничего говорить прилюдно, что ж… Это я понимаю. Но тогда скажите мне тайно. Найдите меня и скажите. Так, мол, и так – знаю я кое-что об этих кровопийцах. Так и скажите. Не все же из вас забились в жабьи норы, есть же у кого-то из вас совесть! А уж я – никому… То есть то, что будет сказано, останется между нами: между мной и тем, кто мне сказал. Так что вы подумайте над такими моими словами. А пока ступайте с хутора по своим норам! Все! Без вас тошно…

Люди зашевелились и стали расходиться. По одному, небольшими группками… И скоро на сожженном хуторе никого не осталось. Только участковый Онысько и пять милиционеров.

Глава 3

– Ну что, нашли что-нибудь? – окликнул Онысько подчиненных.

Услышав его голос, милиционеры по одному стали выбираться из обгоревших развалин – уставшие и перепачканные сажей.

– Да что тут найдешь! – разочарованно махнул рукой один из милиционеров. – Если что и было, то сгорело. Тем более что неизвестно даже, что искать. Какие такие доказательства могли оставить здесь бандиты? Вон они, доказательства! – Милиционер указал на пепелище. – Других и не надо…

– А тогда… – начал было Онысько, но не договорил, потому что со стороны болота вдруг послышался чей-то громкий и, показалось участковому, взволнованный крик.

Павло посмотрел в сторону, откуда раздавался крик: кто-то торопливо двигался по жердяному настилу, то и дело в спешке оступался, махал руками и кричал. Присмотревшись, участковый узнал в шедшем человеке Степана Жука. Степан жил в Березичах и с недавних пор являлся заведующим сельским магазином. Это был первый магазин, открывшийся в селе после ухода немцев. Ассортимент был в нем немудрящий – соль, сахар, крупы, спички, всякие хозяйственные мелочи, кое-какая одежда, – но все же это был самый настоящий магазин! Теперь селянам и хуторянам не нужно было за всякой мелочью ездить в районный центр. Да еще попробуй доберись до того райцентра! Дорога – одно название, сам райцентр расположен на другом берегу реки, мост через реку хоть и есть, но он далеко. И хорошо, если кто-то согласится перевезти тебя через реку на лодке! А то ведь – простоишь на берегу день-деньской, да так ни с чем и вернешься назад. Что ни говори, а магазин в Березичах – это было просто-таки здорово. К тому же в нем могли отпустить товар в долг, и это также было великое дело, потому что мало у кого из селян и хуторян водились деньги. Где их взять, те деньги? Для этого, опять же, нужно было идти в город с каким-нибудь своим товаром, продать этот товар, а ведь и у горожан денег также было негусто, так что попробуй тот товар еще продать…

И вот – заведующий сельским магазином Степан Жук, торопясь и оступаясь в болотную жижу, приближался сейчас к сгоревшему ночью хутору. Впрочем, вряд ли к хутору, что ему было делать на сгоревшем хуторе? Нет, он торопился к участковому Павлу Онысько! Он, разумеется, знал, что участковый сейчас здесь, на сожженном хуторе. А коль так, то весть, которую хотел сообщить Степан Жук, была очень важной. Уж такой важной, что дождаться возвращения участкового в Березичи было просто-таки невозможно. А коль оно так, то эта весть была дурная. Страшная, потому что если бы она была хорошей, то можно было бы и не торопиться. Можно было бы дождаться, когда участковый вернется в Березичи, и уж тогда обрадовать его хорошей вестью. Радость – она умеет ждать, это горе – нетерпеливо.