Бой тигров в долине. Том 2

– Да плюнь ты на эту причину, что нам она? Нам разве давали задание найти причину, по которой Чернецов, не будь он тем помянут, отвалил им деньги? У нас убийство Аверкиной, вот им мы и должны заниматься. А никакая самодеятельность в наших рядах не поощряется.

– Но, Гена, ты же не можешь не понимать… – упирался Дзюба. – Ведь это важно. Может быть, здесь как раз и кроется причина всего…

– Не морочь мне голову. У нас остался один наследник, последний, некий Михайлов, адрес у нас есть, так что сейчас съездим быстренько, послушаем, что он скажет, и по домам. У меня сегодня большая игра.

– У тебя каждый день игра. А Аверкина в СИЗО парится.

– Да и пусть себе, не моя это головная боль. У нее вон адвокат есть, пусть он переживает, деньги свои отрабатывает. А Михайлов нам наверняка ничего интересного не расскажет, тоже небось не знает, за что наследство получил. Но, может быть, он хотя бы знает или самого Чернецова, или Аверкину.

Дверь квартиры им открыла женщина чуть за тридцать, лицо которой от виска до подбородка пересекал и уходил вниз, на шею, безобразный шрам. Увидев на пороге двух незнакомых молодых мужчин, она вздрогнула, схватила с вешалки широкий шарф и тут же покрыла им голову, попытавшись спрятать от посторонних глаз свое уродство.

– Извините, – пробормотала она, – я думала, это соседка. Что вы хотели?

Услышав о цели визита, она горько вздохнула.

– Муж здесь больше не живет.

– А где мы можем его найти? – спросил Дзюба. – На работе?

– Он работу тоже поменял, – она криво усмехнулась и добавила: – Как и жену. Он меня бросил, если вам так понятнее.

– Вы не откажетесь с нами поговорить? Пожалуйста, уделите нам время, это очень важно, – попросил Колосенцев.

Дзюба с завистью посмотрел на старшего товарища. Надо же, как изысканно он умеет выражаться, и тон такой… В общем, понятно какой. Ни одна женщина не может отказаться побеседовать с таким, как Геннадий. Вот он, Ромчик, ни за что таких слов не придумал бы и голос такой не сумел бы сделать. Учиться ему еще у Гены и учиться!

Женщину со шрамом звали Валерией, и она рассказала, что муж ее после получения наследства нашел себе молоденькую красавицу. Шрам у нее остался после аварии, в которую попали они с мужем. Виновником аварии признали водителя другой машины, он грубо нарушил правила, был осужден и отбывает срок наказания в колонии. Авария была серьезная, но муж отделался переломом, а Валерии стеклом рассекло лицо, потому что удар пришелся на ту сторону, где она сидела. «Скорая» увезла их в больницу, лицо зашили, но очень неудачно, остался безобразный шрам. «Мы жизни спасаем, а не красоту наводим», – ответили ей врачи, когда она попыталась высказать претензии. Дескать, хотите красоту – ищите пластического хирурга и платите деньги. Таких денег у Михайловых не было. Но помог брат мужа, одолжил. К сожалению, пластический хирург оказался не на высоте, а может быть, причина в индивидуальных особенностях самой Валерии, у которой возникли тяжелейшие осложнения, и в результате шрам стал еще уродливее и еще заметнее.

Когда муж получил наследство, она робко сказала, что вот теперь, наверное, она сможет сделать операцию в хорошей клинике, но муж только руками замахал: «Да зачем тебе это? Я тебя и так люблю, ты и так самая красивая, а если ты сделаешь операцию, ты станешь такой красавицей, что я опять начну беспокоиться и ревновать. Хи-хи, ха-ха. Лучше продадим эту квартиру и с доплатой купим побольше, и машину возьмем новую, хорошую, внедорожник какой-нибудь навороченный». Валерия расстроилась, но решила, что муж еще может передумать, если проявить настойчивость. И она ее стала проявлять, но муж очень скоро начал возвращаться поздно, потом исчезать по выходным. А потом заявил, что уходит от нее, разводится и женится на другой. Нашел себе молодую и без шрамов, оставив изуродованную жену с десятилетним сынишкой.

Валерия рассказывала всю эту омерзительную историю спокойно, не сказав про бывшего мужа ни одного гадкого слова. О причинах, по которым Чернецов оставил ее мужу наследство, она ничего не знает, про Катю Аверкину никогда не слышала, муж такого имени не упоминал.

– Но вы все-таки попробуйте его найти, – сказала она, – вдруг он что-то знает. Мне он ничего не говорил, но вам, может быть, скажет.

Надежды на это не было никакой, но Колосенцев все равно записал в блокнот адрес прежней работы наследника по фамилии Михайлов, чтобы попытаться выяснить, где он живет и работает в настоящее время. Пока Геннадий записывал, Дзюба вытащил из кармана крохотный приборчик с мигающей лампочкой.

– У меня сигнализация сработала, – озабоченно проговорил он. – Эти окна куда выходят?

– Во двор, а что?

– А в другой комнате?

– На подъезд.

– Можно, я с балкона посмотрю, что там с машиной? – спросил Роман.

– Конечно, пожалуйста, – кивнула Валерия.

Он метнулся во вторую комнату, всем своим видом демонстрируя крайнюю озабоченность сохранностью транспортного средства, которого у него отродясь не было. Увидев широкую кровать, застеленную красивым покрывалом, Роман подумал, что раньше здесь, похоже, была супружеская спальня. Судя по вещам и обстановке, теперь это комната Валерии. Он оглянулся на всякий случай и, убедившись, что закрыл за собой дверь, полез под подушку.

И замер. Под подушкой обнаружились три десятирублевые купюры, имеющие почему-то ажурный вид. Так в его детстве выглядели сложенные вчетверо салфетки, из которых в детском саду вырезали снежинки. Из этих купюр тоже вырезали какой-то узор. Он вытащил купюры, посмотрел на просвет и увидел, что из одной вырезали по очереди буквы для слова «будьте», из второй – коротенькое местоимение «вы», а дырки на третьей ловко сложились в слово «прокляты».

Роман торопливо поднял вторую подушку. Так и есть, вот они, вырезанные из купюр буквы, аккуратно наклеены поперек большой, 15 на 20 сантиметров, фотографии Валерии. Сегодняшней Валерии, с отлично видным шрамом через всю щеку и шею. Фотография не любительская, видно, что свет студийный, значит, делали ее в ателье или в мастерской.

«Будьте вы прокляты». Кто эти «вы»? Те, кто был в машине? Врачи? Кто?

Он положил находки на место, аккуратно расправил сбившееся покрывало, быстро открыл балконную дверь, потоптался на снегу, чтобы оставить следы, и, вернувшись к Колосенцеву и Валерии, сконфуженно проговорил:

– Простите, я не подумал… на балконе снег… я там вам наследил…

– Да ничего страшного, – спокойно и без улыбки ответила Михайлова.

Едва они вышли на лестничную площадку, Колосенцев снова начал посматривать на часы. Роман все понимал и без слов: у Гены игра, он хочет поскорее вернуться домой. А вот самому Роману хотелось немедленно обсудить с товарищем свои более чем странные находки. Геннадий быстрым шагом двигался к машине и слушал его вполуха.

– И не надоели тебе эти фокусы с сигнализацией? – недовольно бросил он. – Каждый раз одно и то же, достал уже.

– Но, Ген, фотография…

– Да какое она имеет отношение к убийству Аверкиной? – взорвался Колосенцев. – И к завещанию Чернецова она как-то привязана, эта твоя фотография?

– Нет, Ген, ты послушай. – Роман решил на этот раз проявить твердость. – Вырезать буквы из купюр и наклеивать их на собственную фотографию может только сумасшедший. У Михайловой с психикой не все в порядке.

Колосенцев резко остановился и повернулся к нему.

– И что? Ладно, я согласен, она больная на всю голову, и что дальше? Кто такой Чернецов и что связывало его с Катей Аверкиной, мы так и не поняли. А душевное состояние Михайловой к этому никакого отношения не имеет. У бабы лицо обезображено, ее муж бросил с ребенком, какое у нее должно быть душевное состояние? Она что, петь и танцевать должна от радости? Что ты ко мне примотался?!

Роман набычился и опустил голову. Нет, сегодня он не отступит, пусть Генка хоть что говорит. И Надежда Игоревна Романа поддержит, он уверен.