Бояре: подземная одиссея

— Ах, Боже мой, он карбонарий!..

— Мужлан!

— Попрошу на мою жену не лаяться, граф!..

— От дармоеда слышу!

— От трудов праведных, что ли, ряху-то такую отрастил, а?..

— Пролетарий!..

— И фамилие его — Шабакин, иштинное шлово, шама только што шлышала!..

— А, да ну вас всех! — лишил вдруг всех единственного доступного удовольствия дворянин из народа, махнув невидимой в темноте рукой. — По мне, так хоть всю ночь тут простойте стоя да языками метите. А я спать пошел.

И он завернулся в соболью шубу и опустился на землю, раздвигая крутыми боками товарищей по несчастью.

— Надумаете ложиться — валитесь ко мне. В куче теплее. Привыкайте, благородные, — прогудел он из глубины шубы, поворочался, устраиваясь поудобнее, и затих.

Но ненадолго.

Не прошло и минуты, как он начал кряхтеть и ёрзать, а потом и откровенно возиться, бормоча что-то нечленораздельное.

— А всё-таки я не верю, чтобы граф Рассобачинский из углежогов вышел, маменька. Высокого он рода, хоть что тут пусть говорят, — громким шепотом пришла к неожиданному выводу самая младшая Конева-Тыгыдычная.

— Это почему, Наташа? — удивилась боярыня.

— А я историю такую читала, маменька. Одну девицу, чтобы проверить, принцесса ли она или простая герцогиня, положили спать на двенадцать перин, а на самый низ подложили горошину. И она ее почувствовала.

— А при чем тут наш граф, Наташа?

Девушка смутилась.

— Ну, у меня же горошины не было, а мне интересно стало, правда ли он из простого народа вышел… По его лицу-то не скажешь… И по манерам… Ну и, когда он ложиться стал, я туда, где он устраивался, карандаш и кинула…

— Карандаш?!.. Карандаш?!.. — возмущенно возопил граф, вынырнул из шубы и, яростно извиваясь, зашарил руками по земле. — Да там целая дубина! Меня ей все равно, что отходили! Все бока в синяках!..

— Вот видишь, я же говорила, настоящий! — обрадовано зашептала боярышня. — Вот и та принцесса тоже…

— Карандаш?!.. Карандаш?!.. По-вашему, это — карандаш?!..

— Ай!!!..

— Ой!!!..

— Мамочки!!!..

По ногам рядом стоящих с глухим стуком прошлось нечто, вырванное из-под массивного тыла графа.

— Ты что, Рассобачинский, с ума там посходил?.. — сердито прозвучало со всех сторон во тьме.

— Ты чего дерешься?!..

— Это… не я… Это… было у меня… под спиной…

— Ну, что еще у тебя там было?

— Оглобля?

— Дубина?

— У меня… Это… это… Это лопата!!! — восторженным шепотом провозгласил не верящий своим пальцам Рассобачинский. — Клянусь жизнью — это лопата!!!

— Ну, не дорого же твоя клятва стоит… — кисло проворчал кто-то справа, но воодушевленный нежданной находкой Рассобачинский только отмахнулся:

— Не время киснуть, боярин Селиверст! Время действовать!

— Уже выспался?

— Да я дело тебе говорю! Этой лопатой мы пророем путь к свободе!

— Засыплем себе могилу, ты хочешь сказать? — мрачно уточнил боярин Никодим.

— Дяденька Никодим, а я вот историю одну читала, там один тоже граф из своей камеры подкоп сделал и сбежал! Десять лет рыл!

— Верно, Наташенька! — обрадовался граф неожиданной поддержке. — Мы сделаем подкоп!

— Ты чего, Рассобачинский, тоже книжек начитался? — снисходительно хохотнул боярин Никодим. — Сколько лет, говоришь, Наташа, тот чудак копал?

— Десять! — быстро подсказала за нее Арина, ее старшая сестра, обеспокоенная, что обсуждение великих дел проходит мимо нее.

— Ну-ну!..

— Вот видишь, десять!..

— Ларишка, Ларишка, што она говорит, ашь?..

— Она говорит, десять лет!!!

— Врет, плутовка! Какие дешять! Ей вше тридшать дашь!

— А вот и не тридцать, боярыня Серапея! — обиделась Арина. — А двадцать пять с половиною!

— Какая ражница! Вще равно в девках щидишь ить еще?

— Не встретила пока героя своего романа, вот и сижу, — надулась Арина — не столько на вопрос, сколько на то, что в последние восемь лет слишком часто приходилось на него отвечать. — А за немилого-постылого я ни ногой не пойду, и не уговаривайте.

— Тебя не я уговаривать должна… — начала было объяснять положение вещей старая сплетница, но, к облегчению запунцовевшей боярышни, ее прервали.

— А я еще что-то нашла, смотрите! — раздался радостный шепот Наташи почти от самой земли.

— И я, кажись, на чем-то таком стою… — поддержал ее боярин Порфирий. — Нука-ся, нука-ся… Ну-ка, матушка, отойди-ка в сторонку!

— И у меня, кажется, под ногами что-то перекатывается…

Быстрые раскопки на дне их тюрьмы принесли узникам двадцать лопат и три ломика.

— Вот это дело, — довольно взвесил в руках заступ боярин Порфирий. — Ну, Рассобачинский, коли ты такой умный, говори, куда копаем.

— А че это я-то? — надулся граф, как мышь на крупу.

— Ну, это же у тебя отец углежогом был… А мы-то уж и забыли, которым концом лопата в землю-то втыкается… — не преминул громко напомнить боярин Никодим, чтобы все слышали и никто не забывал.

Граф грязной рукой поскреб в лысеющем затылке, раздумывая, уесть супостата или просто обидеться, но мужицкая закваска взяла свое. В такое время не ссориться надо, как какой-нибудь там аристократ, у которого предков больше, чем тараканов на кухне, а делом заниматься, подумал он, и решил мелкое сведение счетов оставить на потом.

— Отвал они там сделали, — ткнул он рукой в невидимую в темноте сторону — скорее, для себя, чем для своей артели. — Значит, народ, как этот супостат говорил, с той стороны ходить не будет, и никто не будет. А ходить они будут здесь. Значит, подкоп надо с этой стороны и рыть, чтобы сверху его не видать было. А теперь, у кого заступы — сюда подходи, у кого совки — землю после нас отбрасывать будут, а баб… женщины должны ее ровным слоем по дну разносить, чтобы, когда рассветет, сверху не заметно было, что мы копали.

— Ну, что, за работу?

— Нет, погодите еще…

Графу пришла в голову одна полезная мысль. Он задрал голову и крикнул:

— Часовой! Эй! Часовой! У тебя штаны горят и шапка светится!

Ответа не было.

— Часовой — дурак!..

Когда до них не долетело даже традиционное, родное, как березовый сок, «сам дурак», Рассобачинский набрался смелости или наглости и позвенел лопатой о лопату.

Тишина…

— Ты чего расшумелся, граф? — испуганным шепотом спросила его Конева-Тыгыдычная. — Услышат ведь!..