Бояре висячие

И к тому же все в действиях факции говорило о подготовке к перевороту — в этом тайный сыск не сомневался. Отсюда рождаются отработанные самим Феофаном Прокоповичем — далеко не всегда его роль отвечала роли идейного единомышленника Петра (во всяком случае, после кончины императора!) — пункты допроса: «Что у вас подлинное намерение было, и чего хотели и с кем чинить, и в какое время — скоро ли, или еще несколько утерпя, и каким образом — явным или тайным». И среди всего этого… Прасковья Иоанновна.

Из ее «дома» взят, как гласит затерявшаяся на полях заметка, Тимофей Архипов. Простое сопоставление дат говорило, что это произошло сразу после смерти царевны, хотя следствие по делу было начато много раньше. Случайность? Но в томах дела факции, если вчитаться, имя Прасковьи повторялось не раз.

Тимофей был человеком из непосредственного ее окружения. Он и юродствовал, и считался хорошим художником «живописного манеру», иначе — изменившим традициям иконописи. Но с Прасковьей связан и директор Московского Печатного двора, гуманист и просветитель Алексей Барсов, напечатавший антиправительственный памфлет. Как и Архипов, он погибнет в ходе следствия, не выдержав пыток. Его сын Александр, студент Славяно-греко-латинской академии, замешан в переводе того же памфлета. Прасковья удерживает Александра Барсова при своем «доме», чтобы уберечь от Тайной канцелярии.

Не к кому-нибудь из царской семьи, но только к царевне обращается за помощью еще один участник дела, бывший ближайший сотрудник Прокоповича преданный им Маркел Родышевский. Родышевский и раньше вызывал подозрения тайного сыска своими прозападническими настроениями, и его ждет смерть в равелинах Петропавловской крепости.

И наконец, один из руководителей факции — автор портрета царевны Иван Никитин, редакционные недомолвки, нарочитые писарские огрехи не могли стереть имени Прасковьи или придать его появлению в деле характер случайности. Да к тому же члены факции встречались чаще всего в Измайлове, где царевна постоянно жила, и передавали друг другу варианты пасквилей в измайловской придворной церкви.

Щуки с золотыми сережками

«По возвращении моем из девятнадцатилетнего странствования в мое отечество, мною овладело желание увидеть чужие страны, народы и нравы в такой степени, что я решился немедленно исполнить данное мною обещание читателю в предисловии к первому путешествию, совершить новое путешествие через Московию в Индию и Персию… Я выехал из Гравенгаги, места моего рождения, 28 июля 1701 года, вечером…»

Писавшего эти строки Корнелиса де Брюина отличала редкая для путешественника добросовестность. Его книги о путешествиях сопровождались документальными рисунками, а как художник он умел и в описаниях подметить каждую мелочь. Решение о Московии родилось под впечатлением круживших по Европе разговоров о Петре, который только что закончил свою первую заграничную поездку.

Привкус экзотики — без него не обходится ни одно описание России заезжими иностранцами тех лет. Сказывалась предвзятость, недолгий срок пребывания и, конечно, изоляция — неизбежное условие всех посольств. Иное дело де Брюин. Его деловитый, испещренный цифрами — всегда точными, фактами — всегда отвечающими действительности, именами — правильно воспроизведенными, рассказ грешит скорее обыденностью.

Само собой разумеется, необычного встречалось множество. Приветливый прием, свободное обхождение, три девочки-царевны, готовые часами позировать в открытых «немецких» платьях, и первый отзыв о Прасковье — «красивой смуглянке»: «младшая отличалась особенною природною живостью, а все три вообще обходительностью очаровательной».

Рутина обычных представлений. Где там спорить с одним, когда его не отделить от других в общем сплетении таких же устоявшихся во времени концепций. Семья Иоанна Алексеевича как противовес второй семье и настроениям самого Петра, родовое гнездо Романовых Измайлово как противовес рожденному духом реформ соседнему Преображенскому — наглядные примеры того, как нелегко давались реформы, как противостояла им Россия и как противоречили они ее исконному укладу. Такая трактовка позволяла одним историкам усилить значение Петра, другим подчеркнуть насильственный характер его преобразований. Возрожденная Россия и погубленная в своей самобытности Россия одинаково предполагали борьбу в том числе и внутри царского двора, в непосредственном окружении Петра. И отрицательную роль так удобно было передать царице Прасковье с ее тремя дочерьми. Тем более что никто и не представлял себе будущего правления средней из них, Анны Иоанновны!

…Разбежавшиеся пустырем, затоптанные пылью стежки. Приземистые ворота в три пролета под шатром невысокой колокольни. Грузные купола над казарменными рядами окон.

Жить по Домострою (как иначе определялся даже быт Кабанихи у Островского?), бороться с Домостроем (не в этом ли причина гибели Катерины в той же «Грозе»?). Но кто и когда задумался по-настоящему над тем, что Домострой — это еще и черта под опытом многих поколений — в повседневной жизни, в ведении хозяйства, в экономике. И не только под опытом, но и под опытными. Одно поколение не просто повторяло другое — ведь надо же придумать исконный, якобы русский принцип делать все, «как делали отцы и деды»! Убежденность в правомерности, в необходимости эксперимента — разве найдешь ей лучшие доказательства, чем сам факт существования Измайлова?

Когда-то о первом владельце этой вотчины современник писал: «муж к честным искусствам доброхотный». Под искусствами подразумевались науки, а в отношении именно Никиты Романова науки агрономические. Отсюда с первых же шагов расчет земли: оказывается, в Измайлове лучше всего родились льны, греча, виноград, хорошо росли тутовые деревья, хотя такие деревья в Москве не в диковинку. В одном только подмосковном селе Пахрине было пять тысяч шелковиц да еще питомник тутовых саженцев. Шелководство казалось делом почти освоенным.

Да и весь расчет измайловского хозяйства велся не на дворцовые нужды. Где там, когда за один 1676 год пошло в продажу из измайловского урожая 18 тонн пеньки, 20 тонн чистого льна и 186 тонн льна-сырца. И все это уходит прямо в Архангельск, на корабли иностранных купцов. Или местный хмель. Подсевали его в Измайлове на неудобье — по косогорам, по крутым берегам местных речонок, а урожаи снимали до 30 тонн и продавали в Англию.

Даже знаменитый измайловский зверинец имел назначение развести новых зверей в русских лесах. «Ино всегда прибыль», рассуждали современники: как-то приживутся в них американские олени и кабаны, тигры, львы, барсы, белые медведи, рыси, соболи, черные лисицы, дикобразы и разгуливавшие на положении тех же диких зверей ослы. Охота — и та велась в меру, чтобы не повредить зверинцу. Достаточно, если на царский стол подавалась специальная измайловская приправа из тертого оленьего рога и разваренные в вине кабаньи головы.

И среди всех этих хозяйственных отчетов и соображений попробуй найти какие-нибудь подробности личной жизни царской семьи! Другое дело вызов бахчеводов с Дона, шелководов с Терека и Каспия или скотоводов с Тамбовщины (кстати, до сих пор не опровергнуто утверждение, что как раз в Измайлове был выведен знаменитый холмогорский скот) и уж тем более погоня за новыми культурами. В ней хороши были все средства, вплоть до настоящего шпионажа. Впрочем, это не в одном Измайлове.

В 1651 году один из бояр пишет своим приказчикам по поводу обнаруженного им у одного из приезжих немецких полковников таинственного растения «рейнзат»: «Поехал к Вам в вотчины мои полковник Графорт земли обыскивать, посеить на меня заморских семян рейнзат; исполнять, сколько велит земли приготовить и сколько десятин ему надобно, и по сколько велит перепахивать; а как сие будут делать, то он сам будет смотреть… а поспеет де то семя к Петрову дню; и как учнет он то семя на своей земле жать, и вам велеть смотреть, как то станут жать, молотить и прятать и чтоб им перенять».

Домострой был написан при Алексее Михайловиче, и его обстоятельные рекомендации повторят выводы измайловского хозяйства, переведенные на язык практических общедоступных советов. И как беречь яблони от мороза, и как подсеивать под ними или на межах траву барщ, которая круглый год годится в еду, и как растить дыни.

Но чего действительно не найти в Измайлове, так это пышности и благолепия настоящего царского дворца. Все о хозяйстве, все для хозяйства. Поэтому можно точно узнать, что в 1665 году здесь разработал часовой мастер Андрей Црик «образец как водой хлеб молотить», а часовщик Моисей Терентьев иной «молотильный образец», инженер Густав Декентин установил на Льняном дворе «колесную машину» для обработки льна, а по проекту дворцового аптекаря Данилы Цурцына соорудили стеклянный завод. Даже иностранные послы признавали, что производил он стекло добротное и достаточно чистое. А ведь это первые механизмы в русском сельском хозяйстве!