Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус

– Оскал какой-то… – выслушав, обиженно пробурчал молодой человек. – Ничего не понимаю! Их пальца все это Олекса чертов высосал, придумал!

– Да нет, господине, не придумал, – дьяк прищурился и, поплевав на пальцы, снял со свечи нагар. – То на тебя девка сенная Настена сказывала, и тиун в то время под дверью был – услыхал. Девка и под кнутом подтвердила всё.

Павел нервно хмыкнул:

– Та-ак! Значит, что же – я к литовцам переметнулся?

– К Аскалу-князю, – невозмутимо подтвердил Тимофей. – А еще – к орденским немцам, но про то только тиун заявил, а девка сенная не подтвердила.

Ксения… кто же еще-то? Ну да – недаром же она странно так себя вела: мол, про немцев тебя должна спросить… Ремезов не обратил тогда внимания – почему «должна», кому? А вот оно что, оказывается! Настена – пухленькая, явно старшим, Анкудином, подосланная – показала про литвина, а Ксения – не решилась… или не захотела. А как так? Ведь, если ее Питирим послал, то…

– Сбегла, честно сказать, девка-то, – доверительно признался дьяк. – Ну, та, что про немцев тиуну показывала – мол, ты, боярин, с имя дружбу водишь. Сбегла…

– Ну, так и хорошо!

– Ошибаешься! – следователь повысил голос. – Объявился у нас еще один доносчик – некий Охрятко-изгой. Мы его кнутом пытали – думали, лазутчик чей – вот он на тебя и показал.

– Вот сволочь! – в сердцах выругался Ремезов. – Ну, и мне как теперь быть? Как вину-то свою оспорить?

Дьяк улыбнулся:

– Думай, господине боярин. Мысли – кто за тебя показать может? И против тиуна, и против Охрятки-изгоя. Кто?

– Подумаю, – хмуро пообещал Павел. – Обязательно подумаю, вот только соберусь с мыслями.

Кивнув, княжий дьяк Тимофей удалился, не позабыв прислать слуг за стулом и свечкою. Они же, слуги, заодно принесли и покушать, чему узник очень даже обрадовался, поскольку последний раз перекусывал еще днем, да и то так, слегка. То, что принесли сейчас, по местным меркам тоже считалось «слегка» – полкаравая ржаного, недавно испеченного, хлебушка, мягкого, с хрустящей и тающей во рту корочкой, да к нему крынку хмельного кваса – немного, литра два – да ячневую, с кислым молоком, кашицу – всего-то одну тарель, да половинку печеной стерлядки, да хариусов жареных, да севрюжий бочок, копченый осетриный хвост, надо сказать – изрядный.

Все это Павел не съел, конечно же, а вот кваску хмельного выпил с большим удовольствием, намахнув сразу из кувшинца – треть, а уж потом потягивал себе потихонечку. Слава Господу, голодом его тут морить явно не собирались, да и пытки не применяли… пока? Однако ж и обвинение… Предатель! Ну, надо же – с каким-то литвином стакнулся… или с немцами. Так с немцами или с литвином? Те друг друга на дух не переносили, так что служить сразу двум – это почище знаменитого Труффальдино из Бергамо будет.

Братцы! Братцы за всем этим стояли – к бабке не ходи! Стал бы тиун наушничать, первый кнут получать, ага – себе дороже. Небось, подговорили браты-акробаты, чтоб им ни дна, ни покрышки. И девок… девок-то своих, заранее присмотренных, подослали, Анкудин – пухленькую Настасью, а Питирим – Ксению. Эх, Ксения, Ксения… Сбегла, говорят… интересно – куда? Даже не «куда», а «к кому» – тут так вопрос ставить надо, просто так, в никуда в эти времена не бежали – не выжить. Значит, заранее кого-то присмотрела Ксюша… не дура, не дура, что и сказать.

Однако и пес с ней – как же самому-то теперь быть? Обвинения – солидные, послухи – есть, и ведь не скажешь, что на пустом месте – разговор то с Настенной о литве – был, правда так, пара фраз или даже меньше, – но ведь что-то такое произнесено, сказано. Значит – и свидетельствовать можно, а Павел и не упомнит – что он там конкретно, будучи навеселе, говорил.

Теперь вот доказывай, что не верблюд. Хорошо хоть от молодшего князя поддержка… виды, мол, тот имеет на Ремезова, да на дружину заболотскую. Видать, воевать с кем-то собрались – с татарами? Похоже на то, с кем еще-то? Да хоть с кем: с теми же литовцами, поляками, немцами, новгородцами, черниговцами… всех возможных перечислили? Нет, пожалуй, не всех. Много еще! Была бы землица, а враги сыщутся. Как вон у Павла – родные братцы, сволочуги, как оказалось, те еще.

Так ничего толком и не придумав, Павел собрался уж было спать – вытянулся, закрыв глаза, на лавке. Чтоб сон скорей пришел, попытался что-нибудь приятное вспомнить – как года три назад с Полиной в Париже отдыхали. Нотр-Дам, Новый мост, Шатле, Ле Аль – рынок, сиречь – бутики, магазины. Там у Полины кошелек и сперли – то же еще, старший следователь! Тьфу… Нашел что вспоминать, очень приятно.

Перевернувшись на другой бок, молодой человек начал думать про другое, про то, как они с Полиной первый раз… В чем она тогда одета была? Джинсики узкие синие, белая блузка… Бюстгальтера не было… Нет! Был. Что же он, Павел, тогда расстегивал так неловко, что застежку сломал? От волнения…

Черт! И тут не очень приятно. Бюстгальтер Ремезов, кстати, потом сразу на другой же день подарил, реабилитировался, даже не один бюстгальтер, а целый комплект нижнего белья революционного ярко-красного цвета… Как раз на седьмое ноября – что еще подарить-то?

Усевшись на лавке, узник нашарил стоявший на столе кувшин, выпил… весь и допил, вытер рукавом губы, хмыкнул – гляди-ка, уже и привычки местные появились, разве ж раньше можно было представить, чтоб, скажем, в ресторане – и рукавом…

Снаружи снова лязгнул засов – Павел вздрогнул, показалось, будто бы выстрелили из пушки. Сердце неприятно екнуло – ну, вот, теперь потащат на пытку… или сразу на казнь. Нет, сразу на казнь не должны бы, как это так – без суда и следствия? Все ж не простой человек, не смерд какой-нибудь, а – пусть и бедный, да боярин… ладно – пускай будет «вольный слуга» – дворянин, шевалье, риттер – кому как нравится.

– Вставай, господине, – подняв повыше свечу, в узилище заглянул давешний дьяк Тимофей. – Аж целых три князя видеть тебя желают!

Вот как! Целых три. А не перебор ли?

Живо вскочив, молодой человек последовал за ночным визитером. Шли недолго – выйдя на улицу, пересекли двор под неусыпным контролем вооруженных стражей, да поднялись по парадному крыльцу в княжеские хоромы. Никто Ремезова гнусными словами не обзывал, не бил, руки за спиною не связывал… неплохой знак!

Остановившись в людской, дьяк с молчаливого разрешения двух окольчуженных молодцов-охранников, осторожно приоткрыл дверь:

– Доставил, князь-батюшко!.. Веду, веду.