Боярыня Морозова

«Много добрых людей знаю, — отзывался о Феодоре юродивом Аввакум, — а не видал подвижника такова! Пожил у меня с полгода на Москве, — а мне еще не моглося, — в задней комнате двое нас с ним, и, много, час-другой полежит да и встанет; тысячу поклонов отбросает, да сядет на полу и иное, стоя, часа с три плачет, а я таки лежу — иное сплю, а иное неможется; егда уж наплачется гораздо, тогда ко мне приступит: «долго ли тебе, протопоп, лежать тово, образумься, — веть ты поп! как сорома нет?» И мне неможется, так меня подымает, говоря: «Встань, миленькой батюшко, — ну-таки встащися как-нибудь!» Да и роскачает меня. Сидя мне велит молитвы говорить, а он за меня поклоны кладет. То-то друг мой сердечной был!» [191]

191

Там же. С. 99.

С Феодором юродивым связана одна не вполне выясненная история. Поселившись в конце 1668 года в доме Морозовой, он через некоторое время был изгнан оттуда со скандалом. Феодосия Прокопьевна жаловалась в письмах своему духовному отцу Аввакуму на Феодора, который, по-видимому, злоупотребив гостеприимством, проявил сексуальную агрессию либо по отношению к ней самой, либо по отношению к ее сестре княгине Урусовой. В письме жене Аввакума Анастасии Марковне Морозова писала: «В таких своих суетах мирских и душевных печалех сокрушаюся; по вся дни и часы опасаюся; и мне и так тошно, а еще нынешния печали и в конец меня сокрушили, что такими святыми душами смутил один человек, его же имя сами ведаете. Прежде сего мутил он мне на твоих детей всячески, каковы оне высокоумны и каковы непостоянны, нельзя де их тебе жаловать. И о том много вам писать, что не токмо с вами мутил, и со всеми Христовыми рабы, и всем домом моим мутил, и в том судит его Господь.

А как я отказала ему, и он всем стал мутить на меня, и детям твоим, и всем оглашал, и поносил меня не делом, и так поносил, что невозможно не токмо писанию предать, но и словом изрещи невозможно. Не убояся он суда Божия, и не помянув смертнаго часа, и в том не постави ему Господь греха сего. Только ты, матушка, опасайся таковаго — лукав есть и зело злокознен; истинно несть в нем страха Божия, и вам бы отнють тому веры не ять, и ко мне попрежнему любовь иметь, и я к вам такожде всею душею всегда рада, и николи у меня ненависти не было; только мне то печально, что он и вашими душами возмутил» [192] .

192

Протопоп Аввакум. Житие. Челобитные к царю. Переписка с боярыней Морозовой. С. 106–107.

Однако в разгоревшемся конфликте протопоп Аввакум встал на сторону Феодора. Гневно отвечал он своей духовной дочери: «Да пишешь ты ко мне в сих грамотках на Федора, сына моего духовнаго, чтоб мне ему запретите от святых тайн по твоему велению, и ты, бытго патриарх, указываешь мне, как вас, детей духовных, управляти ко Царству Небесному. Ох, увы, горе! бедная, бедная моя духовная власть! Уж мне баба указывает, как мне пасти Христово стадо! Сама вся в грязи, а иных очищает; сама слепа, а зрячим путь указывает! Образумься! Веть ты не ведаешь, что клусишь! Я веть знаю, что меж вами с Феодором сделалось. Писал тебе преж сего в грамотке: пора прощатца — петь худо будет, та язва будет на тебе, которую ты Феодору смышляешь. Никак не по человеку стану судить. Хотя мне 1000 литр злата давай, не обольстишь, не блюдись, яко и Епифания Евдоксия [193] . Дочь ты мне духовная — не уйдешь у меня ни на небо, ни в безну. Тяжело тебе от меня будет.

193

Аввакум напоминает Морозовой эпизод из истории Византийской Церкви: императрице Евдоксии (ум. 404) в борьбе против Иоанна Златоуста удалось привлечь на свою сторону Епифания Кипрского.

Да уж приходит к тому. Чем боло плакать, что нас не слушала, делала по своему хотению — и привел боло диявол на совершенное падение. Да еще надежа моя, упование мое, Пресвятая Богородица заступила от диявольскаго осквернения и не дала дияволу осквернить душу мою бедную, но союз той злый расторгла и разлучила вас, окаянных, к Богу и человеком поганую вашу любовь разорвала, да в совершенное осквернение не впадете! Глупая, безумная, безобразная, выколи глазища те свои челноком, что и Мастридия. [194] Оно лутче со единем оком внити в живот, нежели две оце имуще ввержену быти в геену. Да не носи себе треухов тех, сделай шапку, чтоб и рожу ту всю закрыла, а то беда на меня твои треухи те» [195] .

194

Имеется в виду Житие преподобной Мастридии (Пролог, память 24 ноября). Мастридия жила в Александрии Египетской и в юности дала обет девства, проводя жизнь в посте и молитве. Один юноша, испытывая к ней вожделение, настойчиво пытался склонить Мастридию к нарушению обета целомудрия. Преподобная, устав от преследований, через служанку пригласила его к себе в дом. Когда юноша вошел к ней, она занималась тканием полотна. Мастридия спросила его: «Зачем ты, брат, доставляешь мне столько огорчения и печали, что не даешь мне даже сходить в церковь?» «По истине, — ответил юноша, — я очень люблю тебя, и, когда тебя вижу, я весь бываю, как бы огненный». «Что же ты видишь во мне?» — спросила юношу Мастридия. «Я вижу очи твои настолько прекрасными, — сказал юноша, — что они прельщают меня». Святая дева, услышав, что ее глаза прельщают людей, челноком, которым ткала полотно, тотчас же выколола себе глаза. Потрясенный поступком Мастридии, юноша раскаялся и, приняв монашество, стал аскетом.

195

Житие протопопа Аввакума… С. 207–208.

Впрочем, в конце письма Аввакум, желая смягчить тон предшествующего сурового наставления, пишет: «Ну, дружец мой, не сердитуй жо! Правду тебе говорю. Кто ково любит, тот о том печется и о нем промышляет пред Богом и человеки. А вы мне все больны: и ты и Федор». Вместе с тем самому Феодору Аввакум писал с иронией: «Ведаю веть я и твое высокое житье, как у нея живучи, кутил ты!»

«Видимо, протопоп «прочитывает» его (юродивого Феодора. — К. К.)поведение как закономерный акт юродства, — пишет современный исследователь. — Но вряд ли Морозова (которая и сама неплохо знала житийные каноны) решилась бы на разрыв с товарищем по вере и борьбе, вряд ли рискнула бы навлечь на себя неудовольствие обожаемого учителя, если бы не имела на то самых веских оснований. Был грех! Видимо, не столько обет толкал Федора на путь юродства, сколько тот странный образ жизни, который предписывался этой аскезой, и в котором чрезмерное умерщвление плоти извиняло отдельные случаи чрезмерного потакания ей» [196] .

196

Иванов С. А. Блаженные похабы… С. 311–312.

Уже после казни Феодора юродивого на Мезени Аввакум писал Морозовой: «Он не болно пред вами виноват был, — обо всем мне пред смертию… писал: стала-де ты скупа быть, не стала милостыни творить и им-де на дорогу ничево не дала, и с Москвы от твоей изгони съехал…» После ссылки Аввакума в Пустозерск Феодор был заключен в Рязани, но бежал в Москву, а затем, видимо, с сыновьями Аввакума зимой 1668/69 года пришел на Мезень к Анастасии Марковне. Через Феодора Аввакум стремился установить связь с восставшим Соловецким монастырем, оборонявшимся от царских войск. Он возлагал на юродивого важное поручение: «В Соловки те Федор хотя бы подъехал; письма те спрятав, в монастырь вошел, как мочно тайно бы, письма те дал, и буде нельзя, ино бы и опять назад совсем». Однако ему не суждено было исполнить этого поручения…

Другой живший в доме Морозовой юродивый, Киприан, был известен даже царю, бывая во дворце среди «верховых богомольцев». Не раз молил он царя о восстановлении старой веры, ходил по улицам и торжищам, свободным языком обличая Никоновы «новины». Как-то раз бежал по Москве за царским экипажем, выкрикивая: «Добро бы, самодержавный, на древнее благочестие вступить!» Впоследствии оба юродивых будут сосланы на север: Феодор — на Мезень, Киприан — в Пустозерск, и там казнены: первый будет повешен в 1670 году, второй обезглавлен в 1675-м…

Юродивый Афанасий, происходивший из нижегородских пределов, был духовным сыном и учеником протопопа Аввакума. Рано начав скитаться по монастырям, он имел возможность ознакомиться с книжными сокровищами многих прославленных русских обителей, что в дальнейшем позволило ему в своих сочинениях представить многочисленные свидетельства в пользу старой веры. Юродствуя, бродил босиком в одной рубашке и зимой и летом, «плакать зело же был охотник». «А с кем молыт, и у него слово тихо и гладко, яко плачет». Впоследствии, когда Аввакума сошлют в ссылку на Мезень, Афанасий оставит подвиг юродства и возглавит старообрядческую оппозицию, приняв в 1665 году иночество с именем Авраамий. Обличая новых «князей церкви», он напишет: «Начальницы славою света сего суетнаго прельстишася, и аки тмою, сластолюбием и сребролюбием помрачишася…» [197]

197

Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе XVII в. СПб., 1898.С. 013.

После собора 1666–1667 годов и ссылки вождей церковной оппозиции в Пустозерск инок Авраамий будет служить связующим звеном между ними и их сторонниками в столице. В 1667–1669 годах он составит обширный полемический сборник «Христианоопасный щит веры против еретического ополчения», в котором будут собраны его полемические произведения, послания его друзей (протопопов Аввакума и Иоанна Неронова, диакона Феодора, игумена Феоктиста), автобиографическая «Записка» инока Епифания, некоторые сочинения писателей прошлого (в частности, преподобного Максима Грека). К сборнику он напишет два стихотворных предисловия, выступив тем самым как первый поэт-старообрядец. 6 февраля 1670 года Авраамий будет арестован за переписку с Аввакумом и заключен на Мстиславском дворе. Его подвергнут строжайшим допросам и притеснениям. Однажды на допросе митрополит Павел Крутицкий, придя в бешенство от того, что не может сломить его упорство, с силой дернет его за бороду и надает пощечин.

Но и в тюрьме инок Авраамий ухитрился написать еще несколько произведений, в том числе трактат, известный под названием «Вопрос и ответ старца Авраамия», и знаменитую челобитную царю Алексею Михайловичу. Он не прекращал и своей переписки с Аввакумом. 13 августа 1670 года Авраамий был расстрижен и Великим постом 1672 года сожжен в Москве «на Болоте» — «яко хлеб сладок принесеся Святей Троице»…

«Имея и ум, да сочтет число зверево»

В тысящи шестьсот Шестьдесят шестой Антихрист возмути всю вселенную, Отнял благолепие церковное, Издал же свою печать мерзкую.

Духовный стих «О Никоне»