Боярышниковый лес

Ник, как выяснилось, жил в съемной квартире в паре автобусных остановок от Веры. Почему бы ему не переехать и не жить с ней в этом просторном доме? Они бы составили друг другу компанию, а может, даже поженились.

Вера наготовила нам целую гору спагетти болоньезе, а Ник испек торт со сливками и щедро украсил его клубникой. Все прекрасно провели вечер, за исключением Альмы, которая прошептала мне, что Тодд предложил им повременить с отношениями, – это, конечно, ее расстраивало. А потом, когда Тодд объявил, что ему придется покинуть нас пораньше, Альма тут же собралась идти с ним. Мне это показалось дурной затеей: со стороны выглядело так, словно она ему навязывается. Было видно, что Тодд разозлился и бедная Альма разнервничалась, как никогда.

В конце вечера мы с Верой мыли посуду, а Гленн помогал Нику обрезать кусты шиповника и ежевики, которые почти вплотную подобрались к задней двери дома.

– Вы вдвоем так мило смотритесь вместе, – сказала я, вытирая тарелки.

– Да, Ник очень-очень хороший, – отозвалась довольная всем Вера.

– Вы не планируете съезжаться? – Веру можно было и о таком спрашивать, даром что ей почти стукнуло девяносто или вроде того.

– Нет, что ты, какое там, – неожиданно ответила женщина.

Я уже пожалела, что спросила.

– В смысле, не ради секса, – попыталась я сгладить неловкость. – А ради общения.

– Ну, с сексом и так все отлично. Вот уйдете, мы, наверное, еще раз за дело примемся, – как ни в чем не бывало сказала Вера.

Я недоумевала, что же тогда им мешает. Может, у Ника есть жена или любовница, которую он где-то прячет? А может, куча детей, настроенных против его сближения с Верой?

Все оказалось совсем иначе. Дело заключалось в том, что каждый привыкает жить по-своему и по достижении определенного возраста уже не хочет менять свой уклад. Да и если захочет – не получится. Все это было как-то связано с пространством и тем, что ты привык находить вещи там, где они лежали всегда.

– Мне было бы все равно, где лежат мои вещи, если бы я жила с парнем, в которого безумно влюблена, – возразила я.

– Да, но у тебя, наверное, не так уж много вещей, и ты не привязана к ним так, как мы к своим.

– И что это за вещи? – не понимала я.

– Ох, Шэрон, звучит, конечно, весьма странно, но я не выношу, когда Ник трогает что-то мое, ну, например гербарий или коробки со всякой всячиной, которую я планирую когда-нибудь вклеить в альбом. А он трясется над своими тюбиками с краской, почти пустыми – из них уже ничего толком и не выдавить, – потрепанными блокнотами, коробками с письмами, вырезками, выбросить которые пока не доходят руки. Нам это все не совместить, Шэрон. Да мы рассоримся за неделю. То, что у нас есть здесь и сейчас, куда более важно. Не стоит таким рисковать ради совместного проживания.

На обратном пути мы с Гленном говорили об этом. Нам казалось, не живя вместе, два прекрасных человека попусту тратят отпущенное им время. Мы вздохнули. Каждому чего-нибудь не хватает. Мы вот до смерти хотим съехаться и не испытываем никаких мучений из-за необходимости менять укоренившиеся привычки. При этом у нас нет ни денег, ни своего жилья.

– Может, мне все-таки попробовать перебраться к тебе, Шэрон? – не успокаивался Гленн. – Мы могли бы жить в твоей комнате. У тебя хотя бы есть отдельная. У нас с братом общая.

– Нет, Гленн, поверь мне. Ничего не выйдет. Папаша у меня алкаш и игрок.

– Не беда. А у меня – религиозный фанатик. Я тебе уже говорил, для меня это не важно.

– Начнем жить вместе, станет важно.

– Я бы мог помогать деньгами, как думаешь?

– Вот уж не стоит, Гленн, отец просто спустит их на выпивку.

– Как же нам быть? – упавшим голосом спросил он.

– Что-нибудь придумаем, – с деланой уверенностью заявила я.

Имея перед глазами пример жизни матери, я твердо знала, что сама ничего подобного терпеть не стану. Она целыми днями без продыха либо готовила, стирала и убирала, обслуживая моего отца и братьев, либо намывала то полы в офисах, то жирные тарелки в своей забегаловке.

– Я вполне счастлива, Шэрон, – говорила мама, если я затрагивала эту тему. – Я люблю твоего отца и всегда буду помнить, что он не бросил меня, когда я тебя носила.

Служение длиною в жизнь в благодарность за то, что он признал собственного ребенка. Растянувшееся на двадцать четыре года «спасибо», которое она называла любовью.

Время от времени я пересекалась с Альмой. Она рассказывала, что Тодд определенно с кем-то встречается, но она его любит и пойдет на все, чтобы его вернуть. Он виделся с другой, она об этом знала и все равно называла то, что к нему испытывает, любовью.

Еще я беседовала с Верой: она говорила о том, как любит Ника и как ей повезло встретить на склоне лет столь очаровательного мужчину, и в то же самое время была готова отказаться от всего из-за своих альбомов с гербарием или его тюбиков с красками. Как по мне, она имела весьма своеобразные представления о любви. А вот мы с Гленном по-настоящему любили друг друга и желали друг другу самого лучшего, но жить нам было негде.

Почему-то это казалось то ли неправильным, то ли нечестным. По радио одна пожилая дама все твердила, что счастье надо ковать самому, что оно не приходит по волшебству и что она знает людей, чья жизнь складывалась просто прекрасно: они получали все, чего бы ни захотели. Поэтому я заявила Гленну, что нельзя сидеть сложа руки. Нужно действовать.

Хотелось бы сказать, что он фонтанировал идеями, но ни ему, ни мне в голову ничего не приходило.

Я спросила Веру, что она думает по поводу того святого источника в Россморе. Вдруг хоть он нам поможет. Она сказала, что уповать на это не стоит. Если бы святая Анна и правда существовала и если бы эта святая Анна, что еще менее вероятно, внимала просьбам молящихся, вряд ли бы она бросилась помогать парам, живущим во грехе и активно занимающимся сексом вне брака. Я призналась, что уже отчаялась и готова попробовать, на что Вера сказала, что укажет мне дорогу до Боярышникового леса, а сама сходит навестить своих родственниц-гарпий.

Прогулка к источнику была прелестной, но стоило добраться до места, я слегка устыдилась. Я подумала, что плохо представляю, кто такая святая Анна, на мессу не хожу, ну и так далее. У источника собралась почти сотня человек. Были дети на креслах-каталках и на костылях, кое-кто выглядел откровенно плохо. И все отчаянно молили о помощи. Я почувствовала, что не могу просить жилья для нас с Гленном… Это казалось… каким-то неправильным.

Поэтому я пробормотала что-то вроде: «Если у тебя появится такая возможность, подвернется удобный случай, будем признательны за помощь. Но если по справедливости, тебе, наверное, стоит сначала разобраться с этими людьми…»

Когда я по пути домой рассказала от этом Вере, она ответила, что, весьма может быть, я получу желаемое, потому что куда сердечнее многих, включая ее саму.

Я расспросила Веру о ее родственницах. Она сказала, что они похожи на хорьков. Хорьков с недалеким умишком, острыми зубками и противными голосами. Они не могли говорить ни о чем ином, кроме как о цене на землю и о компенсации, которая полагается владельцам домов, подлежащих сносу. Когда мы вышли из автобуса, нас ждали Гленн и Ник. Гленн на мотоцикле, а Ник на автомобильчике.