Боярышня Дуняша

Пучинковы развернулись к ней и недоверчиво оглядывали, ища признаки бунтарского

характера и ума… наверное.

Дуня им застенчиво улыбнулась, но улыбка её подувяла, когда она заметила, как мать

сжимает губы и слушает рачительного Фёдора, размахивающего перед её носом пустым

коробом, в котором раньше лежало полотно.

— Кто бы сомневался, что тут без нашей Дуняши не обошлось, — уже не так радостно

вздохнул отец и озабоченно покосился на псковичей.

Но те лишь вежливо улыбнулись, да напомнили, что им пора:

— Задержались из-за этого чуда-юда, — чуть насмешливо произнёс Харитон Алексеевич, указывая на змее-гусеницу.

Проводили их всем миром и вновь принялись разглядывать Ванюшкино чудище и гадать, каким образом можно сделать большую птицу.

— Она не полетит! — горячась и срывая шапку, кричало Петрово семейство.

— А мы коней разгоним, она крыльями часто-часто замашет и полетит! — спорили его

соседи.

— Не полетит! — дергая себя за бороду, пробасил кузнец. Видно было, что ему хотелось бы, чтобы птица полетела, но какой-никакой опыт подсказывал, что не полетит.

— А у меня вот… пеллер есть! — постарался всех перекричать Ванюша и достал из-за

пазухи пропеллер. — Вот он как!

Малыш зажал палочку в ладошках и резко крутанул её, отпуская. Пропеллер поднялся в

воздух, правда, быстро упал.

— Это что же? — все оживились,и коллективная мысль заработала с новыми силами. —

Если таких штук над гусеницей поставить и соединить их с вращающимся бревнышком, то

даже эта монстра полетит?

— Не полетит! — не уступали Петровичи. Дуня даже удивилась, насколько они едины в

своём консерватизме. Три поколения — и все в одну дуду дуют!

— Да уймитесь уже! — зашикали на них остальные.

— Вот сделаем — и полетит! — опрометчиво заявили идеалисты.

— Это ж какого размера надо лопасти мастерить и сколько ткани уйдет на обшивку?

Чем сильнее втягивались жители деревни в обсуждение, тем больше ёжилась Дуняша, понимая, что выпустила механического джина из бутылки.

— Сынок, дай-ка мне эту штуку, — попросил Вячеслав и получив, тут же запустил её. —

Надо же, стремится вверх.

Он ещё несколько раз крутанул пропеллер и с сияющими глазами обернулся к жене:

— Славушка, чудно-то как! Не каждый же придумает! А наши дети измыслили!

— У нас тут все много чего намыслили! — проворчала Милослава, но не улыбнуться в ответ

искрящемуся радостью мужу не смогла.

Вячеслав взял жену за руки и мягко поглаживая её пальчики, забрал хворостины и выкинул.

— Не надо сердиться, горлица моя.

— Не сержусь, — вздохнула Милослава, — но дети не должны делать только то, что им

хочется. Сам же знаешь, как легко стать рабом своим хотелок. Да и перебаламутили всех. Попы

прознают, что люди не работают, а игрушки делают, так зачастят к нам. И так недобро косятся, что денег на свою церковь собрать не можем. Селение выросло, а церкви нет.

— Соберём… когда-нибудь. А не сходить ли нам ночью в поле, не потрудиться на благо

рода и богатого урожая?

Милослава хихикнула и игриво глянула на мужа.

— По обычаю предков? — чуть ли не мурлыча, протянула она.

— Ага, Лада моя.

ГЛАВА 8.

Дуняша поглядывала на оживившуюся Милославу, порхающую по имению с непроходящей

полуулыбкой и невольно сама улыбалась. Боярыня расцвела и каждое её движение было

немного танцующим, нацеленным продемонстрировать плавность, женственность и

заворожить. Отец тоже ходил гоголем перед ней.

Иногда Дуня опасалась, что он сядет мимо коня или нос себе разобьёт, идя по двору, потому

что совсем не смотрел, куда идёт и что делает. Но плечи были расправлены, взгляд лихой, а в

руках всё спорилось.

Казалось бы, что может спориться у боярина? Но он то плёточку не глядя из руки в руку

перекинет, то свиток размашистом жестом встряхнёт, чтобы тот эффектно размотался, и

Вячеслав делает вид, что легко читает его в таком положении, а то показываемую детальку от

вездехода играючи подкинет. Народ хихикал, но все понимали, что боярин красуется перед

боярыней, и это было близко им.

Игрушечный бум продолжался, но теперь его возглавил Вячеслав. Он велел принести во

двор все поделки народного творчества и отобрал наиболее удачные.

— Вот такие делайте на продажу. Да смотрите, блюдите тайну! Осенью повезу ваши поделки

в Москву и выставлю в лавке. Вот тогда и посмотрим, чего эти чудеса стоят.

— Так можа, мы сами, на ярмарке?

— Попробуй, — хмыкнул Вячеслав. — Много ли у тебя такие же крестьяне купят? Они

посмотрят, как сделано, а дома сами повторят. А в лавку приходит другой покупатель, и пусть

тебе на руки упадет половина цены, чем если бы ты сам торговал, но зато торговлишка

продлится всю зиму. Но предупреждаю: кто будет сам игрушки продавать — у того опосля не

возьму их в лавку. Вы мне цену собьёте, и купцы кочевряжиться станут, указывая на вас.

— Так ты нам половину обещаешь? Не посчитаешь за оброк?

— Оброк остается прежним и спрошу строго, так что не забывайте на земле хозяйничать. А

игрушки берусь продать.

— А чего ж наши полотна в лавку не берешь? Или вон Демьян хорошо кожу выделывает, так

можа…

— Не можа! — передразнил Вячеслав активиста. — Ваши полотна купцы не возьмут, а если

захотят взять, то такую цену назначат, что курам на смех. То же с кожами Демьяна. В Москве

кожевенники свои лавки держат, и купцы туда идут. А вот такой забавы, — Вячеслав

приподнял котика, двигающегося лапкой и наклоняющего голову к бегающей по кругу мышке,

— пока ни у кого нет! На следующий год появятся, но сейчас… — боярин многозначительно

оглядел своих крестьян и те понимающе закивали головами.

— А и пусть половина денег за товар! Нам всё одно выгодно! — загудели крестьяне. —