Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

Заставляя этого гибкого демагога оговориться — вместо «кровное» сказать «кровавое», автор выворачивает наизнанку его нутро. С миротворца спадает крестьянская одежда, а под нею — эсэсовский мундир. Таких «метаморфоз» много в поэме. Она метко бьет по нашим врагам.

Очень нужную, идейно–острую, злободневную вещь написал Юрий Герасименко. Не с меньшим сарказмом, чем образ украинского националиста, выписана и ж фигура заокеанского мещанина, поклоняющегося желтому дьяволу. «Литературная Украина» писала о том, что в современной украинской лоэзии давно не было произведения такой публицистической и эпической силы.

С большим неподдельным пафосом талантливый поэт воспевает бессмертное братство трудовых людей всех эпох.

БЕСПОКОЙСТВО

Первые стихи Александра Люкина я прочел в газете. Потом перечел. Захотелось вырезать. Вот небольшое стихотворение «Тень»:

Смешная тень: Шла по жнивью. Травой, По острым шла камням, Не отставала. Но только грянул Гром над головой, Не светит солнце мне — Ее как не бывало.

В общежитии Высших литературных курсов, куда Александр Люкин приехал с сормовского завода, мне доводилось слушать его новые стихи, записанные в большую тетрадь, напоминающую конторскую книгу. Сердце рабочего поэта было яростным резцом. И неуклюжая конторская книга становилась книгой жизни. Люкин так и назвал свою новую книгу «Жизнь». Она вышла в издательстве «Советский писатель».

Однажды Александр Люкин познакомил меня с человеком, которого считал первым своим наставником, — Павлом Анисимовым. Он стихов не пишет. Работал геологом, теперь переплетчик. А в войну был командиром взвода. Этот невысокий подвижный человек обладал счастливым даром подмечать в людях талант. Он–то и открыл поэтическую искорку у рядового Люкина. Двадцать лет они считали друг друга погибшими в бою. И вот наконец бывший командир взвода встретил фамилию друга под стихами в газете. Жив! Саша Люкин жив! Адрес поэта было отыскать не так–то трудно. Многое вспомнилось после двадцатилетней разлуки.

Жадно вглядывался поэт в послевоенную жизнь. И больше всего его привлекали друзья по станку, надежные товарищи по знаменитому Сормовскому заводу. Рабочему человеку — вот кому не худо поставить памятник. А, впрочем, как бы он выглядел? Люкин любит правду. Пускай будет, как в жизни!

Стоял бы он, стеснялся бы кого–то. Большой, сутулый, воплощенный в медь, И руки, отнятые от работы, Так и не знал, куда бы деть.

Труд — это отец изобилия. Поэт мог так передать азарт работы, что казалось, слышишь звон молотка, ударяющего с «необузданной медвежьей силой».

Молоток от ярости ослеп, Молоток оглох от звона стали, Повторяя: Хлеб! Хлеб! Хлеб! Никому зазря еще не дали! Так давай! Давай! Давай! (Давай! Он летал, Он пел, разгоряченный!.. Ах, какой же вкусный каравай, Золотистый, Только испеченный!

Это и есть отлитый в звонкую поэзию лозунг наших отцов: «Кто не работает — тот не ест».

Смотрел я в шумном курсантском общежитии на Люкина и его бывшего командира взвода и радовался, что тот может гордиться своим воспитанником. А ведь за плечами–то ухабистые дороги! Нелегко порой бывает? Да. Так пошутите, черт возьми! От души, по–русски.

Стихи Люкина не спутаешь со стихами других поэтов. И улыбка, и грусть, а порой и прямота до колючести — все у него свое. Пожалуй, лучше всего позиция поэта выражена в стихотворении «Партсобрание».

Три часа Не затихала драка. Дым — столбом И души — догола. Кто смеялся, Кто стонал, Кто плакал. Злой и настоящей Жизнь была.

Талантливому поэту удавалось правдиво нарисовать эту «злую и настоящую жизнь». В его стихах бурлили живые человеческие страсти, играло живое русское слово. Совсем немного строк ему требовалось, чтобы нарисовать характер, верно схватить настроение. Я что–то не помню, чтобы кто–то другой из наших поэтов так писал о любви:

Не молчи, Не молчи, Не молчи! Лучше топай ногами, Кулаками стучи. Проклинай все на свете. Грохни об пол стакан. Лучше — гром, Лучше — ветер, Лучше пусть — ураган. Но не эта Обида и тишь. Я уйду. Как ты страшно молчишь!

Много и всерьез думал Люкин о жизни, а писал мало, да зато глубоко. Всего две строфы понадобилось ему, чтобы вылепить незабываемый характер, нелегкую судьбу русского чудо–солдата.

У него разрублена щека, Шея искалечена снарядом Правая схоронена рука Где–то в пустыре Под Сталинградом. Но еще работает левша. К черту Все сочувствия и жалость. Крепкая, Солдатская душа, Видимо, нетронутой осталась.

Если брать не внешние детали, а самую суть, то это стихотворение, конечно, можно назвать автопортретом: Александр Люкин прошел через многие нелегкие испытания, а душа у него «нетронутой осталась».

Александр Макаров, который вместе с Ярославом Сменяковым руководил нашим поэтическим семинаром на Высших литературных курсах, прислал Люкину в Горький такое письмо о поэме «Иринка»: «…Прочел ее с удовольствием и радостью за Вас, что пишется по–прежнему негладко и творится нелегко. «Иринка» — прелесть. Превосходный портрет — мозаика славной девушки «невоспетой золотой души». А что если попробовать сделать несколько таких портретов — молодого рабочего, к примеру. Это не страшно, что вы повторите прием, пусть прием даже будет обнажен. Только не надо его делать выходцем из деревни, хорошо бы ему дать городское детство, среди рабочих подростков. У вас выйдет!..»

В этом письме — весь отзывчивый, улыбчивый Александр Николаевич с его заботой, поддержкой, советами своим ученикам. Он был критиком–поэтом, недаром же в юности писал стихи. Вдова нашего руководителя, передавшая мне это письмо, рассказала о большом количестве таких писем, хранящихся в семейном архиве. Алексадр Люкин очень ценил своего учителя и посвятил ему такие стихи:

А. МАКАРОВУ Было скушно — писал к нему, было страшно — писал к нему, было больно — писал к нему, непонятно — писал к нему. Он ответит — и скуки нет, он ответит — и страха нет, он ответит — и боли нет, был он тем, на ком — клином свет.

Да, сила Люкина в удивительном лаконизме. Есть в его стихах крыловская чеканность, так и просящаяся в пословицу.

В предисловии к последнему люкинскому сборнику, вышедшему уже после неожиданной смерти автора, Михаил Львов вспоминает: «Когда Александр Люкин читал свои стихи в аудитории, он не знал, куда деть руки, стеснялся, читал тихо и неуверенно, но весь зал оживал, двигался, все улыбались, радовались, почувствовав в стихах неподдельную поэзию.

Александр Люкин пришел в литературу с большим жизненным опытом, но с юношеской чистотой и застенчивостью душевной. Тем тягостнее осознавать, что его нет уже среди нас. Жизнь Люкина внезапно оборвалась.