Бойцы Сопротивления

Сейчас, забегая вперед, я должен сказать, что за мое освобождение заплатили жизнью Цанканаро и его сын. В тот же вечер, когда меня освободили, нацисты арестовали многих жителей Беллуно. Сын Цанканаро вышел из дома, чтобы предотвратить арест отца, но был схвачен и повешен, а отец был убит, как только переступил порог своего дома.

Между тем я лег на койку и стал думать и думать о том, что меня ожидает. Постепенно усталость взяла свое, и я задремал.

Меня разбудил какой-то шум. Во сне мне казалось, что нацисты уже разгромили все отряды Сопротивления. Горько было сознавать, что придется умирать с такими предчувствиями и сознанием полного бессилия и неспособности сделать хоть что-нибудь для этих совсем еще молодых борцов; приходилось только надеяться, что в будущем жизнь моего народа будет свободной и счастливой…

— Проснись, еда прибыла, — слышу я голос из-за двери. — Поднимайся, поднимайся.

Я нехотя встаю, достаю миску и подаю ее надзирателю.

— Если хочешь, я могу дать тебе двойную порцию. У тех, кого привели сегодня ночью, что-то нет аппетита.

— Ты хочешь сказать, что у них нет зубов?

— Чего тут жевать-то? Но зубов у них действительно осталось мало. И чего люди не сидят по домам?

— Ты бы сказал, как там другие?

— Не могу знать. Так как, дать тебе двойную?

— Если другие ребята здесь и пока еще живы, то дай лучше им, мне что-то не хочется.

— Понимаю, понимаю, для последнего раза еда, конечно, не такая уж замечательная.

— Для последнего?

— Ну, такого я тебе не говорил! Это тебе со сна.

Он уходит, оставив миску, наполненную до половины.

«Последний раз» — ясно, один день уже прошел, и меня уведут сегодня. Хотелось бы знать точнее, когда это может случиться. Сегодня же днем, этим вечером или, может быть, завтра утром? Впрочем, шестью часами раньше или шестью часами позднее, большого значения не имеет.

Возможно, конечно, что есть какая-то вероятность меня освободить при перевозке, и, может быть, друзья так и собираются сделать. Обдумав все это, решаю, что нужно сохранять силы на случай, если придется спасаться от погони. Беру миску и проглатываю ее содержимое. Потом растягиваюсь на койке таким образом, чтобы через квадрат окна можно было видеть кусочек неба, перечеркнутый четырьмя прутьями железа.

Солнце довольно близко к горизонту. Сейчас семь, и с минуты на минуту произойдет смена караула. Мне слышны только голоса итальянцев, судя по всему, немцы для усиления гарнизона сегодня не прибыли. Теперь я совершенно уверен, что это последняя ночь, которую мне придется провести в Бальдениче. Больше всего меня угнетает сознание бессмысленности моей скорой гибели, не во время какой-нибудь операции, и не в борьбе за достижение великой цели.

Конечно, я сделал все, что мог, — на допросах я молчал, чем предотвратил возможные аресты антифашистов. И все-таки такая смерть кажется мне бессмысленной и неприемлемой, если только можно сказать, что смерть бывает приемлемой.

Легкий вечерний ветерок донес до меня бой часов с дальней башни: семь с четвертью.

Все мои мысли были направлены теперь на то, чтобы встретить конец со спокойствием человека, умирающего за свободу других.

Для нас эта истина была одна для всех — это была истина, которая открывалась каждому человеку, попавшему под гнет фашизма. Это была истина, из-за которой со спокойной уверенностью шли на смерть тысячи людей во всей Европе.

Встреча с неизвестными

Глава написана по рассказу Карло Джузеппе Фьюмарой

Спускаюсь с сеновала и вижу, как Мегер и Таллина кормят завтраком очередного связного.

— Что пришел сказать нам?

— В Больцано ди Беллуно ждут Карло, — коротко говорит связной.

Я беру автомат, связной допивает свой «кофе» — кипяток, настоянный на каких-то травах, — и вытирает рот тыльной стороной ладони.

Спускаемся довольно быстро с горы. Эту тропинку я знаю очень хорошо и легко передвигаюсь по ней даже ночью. Часто приходится останавливаться, связной то и дело спотыкается и, охая, присаживается на камень; глядя на него, не могу не улыбнуться, однако обидно терять драгоценные минуты, потому что уже в полдень мы должны идти обратно, чтобы организовать привал для группы, идущей к тюрьме.

Наконец приходим в Больцано ди Беллуно; в одном из домов на окраине города около приходской церкви меня ждут двое уполномоченных.

Здороваемся, называя друг другу свои подпольные клички. Джино и Никки объясняют причины моего нового вызова сюда, в деревню. Мои предположения были совершенно правильными. Начинаем обсуждать возможности освобождения Мило — нашего коменданта дивизии.

У меня создается впечатление, что они оба придерживаются одного плана: довольно большая группа партизан устраивает засаду на шоссе Беллуно — Фельтре, чтобы напасть на машину, в которой Мило, как они предполагают, будут перевозить из Бальденича в Больцано. Я молча слушаю Никки, однако мысленно перебираю все факторы в пользу их плана и против него, отбрасываю одни и подбираю другие, чтобы сделать свои доводы более весомыми.

Когда оба они замолкают, я задаю им встречный вопрос: не будет ли слишком опасно держать вдоль такой оживленной магистрали десять вооруженных человек, да еще в течение нескольких часов или дней, в ожидании предполагаемой машины, в которой должны везти Мило? Фашисты могут пронюхать о засаде и устроить какую-нибудь ловушку, кроме того, не будет ли освобождение одного только Мило обидным для десятков наших товарищей, которые каждый день подвергаются ужасным пыткам в этой же тюрьме? Разве не лучше попытаться освободить всех? Но как? Вот об этом-то я давно думал и кое-что придумал.

Никки нравится моя идея, однако он считает, что, хотя предлагаемый мною план весьма реален для исполнения, пользоваться динамитом при взрыве тюрьмы слишком рискованно. Я предлагаю снова и снова различные варианты своей идеи, но никак мы не можем прийти к полному согласию. Наконец решаем так — освобождение заключенных из тюрьмы Бальденич берет на себя наша группа. В случае нашей неудачи группа Никки попытается освободить Мило по дороге в Больцано.

Я говорю, что мне пора уходить. Солнце уже поднялось совсем высоко; меня не покидает мысль о том, что именно сейчас кого-то из моих друзей пытают в этой проклятой тюрьме.

Они прощаются со мной и уходят первыми; я провожаю их взглядом, а потом выхожу на дорогу, ведущую в горы.

Единственное, что я могу теперь сделать за эти четыре часа пути, — вновь и вновь обдумывать операцию, но мои мысли зачастую сбиваются и принимают совершенно неожиданное направление.

Приходит в голову мысль о несоответствии между рекомендациями руководства партизанским движением в Италии и нашей реальной деятельностью.

В соответствии с их инструкциями мы должны заниматься лишь подготовкой людей к тем дням, когда должно будет произойти решительное наступление союзников, и вести агитацию для того, чтобы к этому времени можно было поднять всеобщее восстание; совершенно не рекомендуется устраивать вооруженные нападения на хорошо обороняемые пункты.

И тем не менее мы объединяемся в сравнительно небольшие группы для уничтожения итальянских фашистов, которые организуют частые расстрелы, вешают партизан, уничтожают мирное население. Устраиваем взрывы на дорогах для нарушения нормальной работы тыла — военных заводов и оружейных мастерских.

А как же иначе? Ждать — это погубить все движение Сопротивления.

Я уже добрался до первого часового; еще через полчаса я буду около нашей казармы. Оказав пароль, прохожу дальше. Ожидающие меня явно озабочены. Уго выходит навстречу, он, наверное, увидел меня еще тогда, когда я пересекал Ардо. Пока мы проходим последний участок пути от первого часового до нашей казармы, я рассказываю ему о несправедливом, с моей точки зрения, предложении освободить только Мило.