Боже, спаси русских!
Шрифт:
И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...
ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ, ИЛИ КВАДРАТНЫЙ КОРЕНЬ ИЗ СТА СОРОКА ПЯТИ
Представьте себе такую ситуацию. На очень важном свидании девушка вымученно улыбается и интересуется у смущенного молодого человека: «Ты о чем-то хотел меня спросить?.. Можешь спросить меня что угодно!..»
Юноша, преодолевая замешательство: «Я... Я... хотел... спросить... назови квадратный корень из ста сорока пяти...»
Очевидно, девушку не будет интересовать правильный ответ.
Так и нас в вопросе о нашей Родине интересует не правильный державный ответ, а человеческий, который помогает нам жить, любить ближнего и Родину.
Ничто не существует само по себе, все так или иначе взаимосвязано, всегда есть что-то такое, что требуется присоединить к остальному. Всему свой срок и свое время. Время критиковать оппонентов, не соглашаться. Время признавать. Время для фитнеса и время молитв. Время печалиться или размышлять о себе.
С каждым столетием. Годом. Неделей. Днем. Оптимизм убавляется, видимо, на четверть. Однако человек нуждается в искренней эйфории от своего Отечества. А потому что это по-человечески. Потом – по-граждански. Человек знает, что делает. И не знает. Он подводит итоги, производит переоценку ценностей. И надеется, что он не один, что за его плечами страна. Какие-то вещи имеют приоритет, значат больше, чем другие.
Некоторые
Русский характер... Это, как говорится, совершенно особый подвид пернатых. Русского человека всегда бросает из крайности в крайность. Русский характер – это сумма очень больших слагаемых – человека и Родины.
Любовь к Родине – это или лекарство, или наркотик, или плацебо.
Лекарство, как у графа Монте-Кристо: любовь и ненависть. И все же любовь.
Наркотик, как у зверька, попавшего в капкан, – спастись нельзя, но можно снять боль.
Или плацебо... У плацебо светлое будущее. Это бурно развивающаяся индустрия. Пока существуют человеческие беды и горести, пока люди подвержены непониманию происходящего (чему будут подвергаться всегда), вряд ли они смогут найти лучшее средство для успокоения, чем плацебо. Принял – и вроде все в порядке. Последние пятьдесят поколений выросли на питательной пустоте плацебо, пустоте всегда старых мифов.
Мы привыкли восторгаться героями единицами, которые стоят на капитанском мостике и храбро смотрят вперед, которые завоевывают чужие города, которые в лайковых сапогах бредут по бездорожью. О них все песни и пляски.
Читая о славном прошлом, хочется, уподобившись одному литературному персонажу, сказать: «На меня не рассчитывайте, благородные герои. Вы храбрые воины, и вам не нужен такой никчемный придурок, как я. Вы прекрасно управитесь и без меня, а я лучше не буду путаться под ногами».
Вот если бы поставить памятник прошлому, такой, чтобы без капитанского мостика, а просто тысячи досок днища корабля. Такой, чтобы не помпезный мужчина на коне, а тысячи и тысячи подков, принесших славу помпезному мужчине на коне. Такой, чтобы не первопроходцу в енотовой шубе и лайковых сапожках, а той земле, в которую превратились миллионы людей, чтобы потомкам ходить было удобно.
Нет никакого желания обмениваться изощренными или ленивыми оскорблениями в адрес прошлого, пестовать свое негодование. Есть лишь желание обнаружить в прошлом себя, из этого прошлого помечтать о себе сегодняшнем и увидеть в современности воплощенную мечту наших предшественников.
Как не хочется исторического суррогата, позолоты, помпезности. Надо озаботиться жизнью при жизни. Чтобы наши потомки, устанавливая памятник доскам, подковам, земле, могли произнести, обращаясь к нам: «Мы гордимся нашей Родиной, потому что вы сделали ее совершенной, обитаемой для человека. Для человека сделали».
Как хотелось бы сказать: «Дома, на родине, мы в безопасности, даже когда аромат дождя играет на наших душах печальную мелодию».
Иногда у русского человека появляются весомые основания жаловаться на свою Родину. Именно в такую минуту Пушкин признался: «Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом». Глинка умолял: «Увезите меня из этой гнусной страны!» Гоголь писал из Италии: «Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр – все это мне снилось. Я проснулся опять на родине». Тем не менее этих гениальных людей не запишешь в русофобы – они созидали славу Отечества.
Любовь к родине – это книга, первую страницу которой ты читаешь каждый день. Многие мыслители считают, что русским в подавляющем большинстве свойствен искренний патриотизм. Русская самокритика – оборотная сторона уязвленной гордости.
В. В. Розанов в работе «Несовместимые контрасты жития» признается: «Сам я постоянно ругаю русских. Даже почти только и делаю, что ругаю их. "Пренесносный Щедрин". Но почему я ненавижу всякого, кто тоже их ругает? И даже почти только и ненавижу тех, кто русских ненавидит и особенно презирает. Между тем я, бесспорно, и презираю русских, до отвращения. Аномалия».
Страсть к разрушению русский нередко переносит и на свою родину. Красноармейцы в поэме Блока «Двенадцать» призывали: «Пальнем-ка пулей в святую Русь!» Андрей Белый (или же его лирический герой) восклицал: «Исчезни в пространстве, исчезни, Россия, Россия моя!» Чего не скажешь в запальчивости. Та, прежняя, Россия действительно взяла и исчезла. И сразу показалось, что была она невообразимо прекрасной.
А теперь встанем и послушаем гимн. Содержание, как у всех гимнов всех стран. Тема: «Вечная, как скала!» Музыкальное оформление: опера о добре и зле. Слова Ивана Ильина: «Народ мой! Я рожден из твоих недр плотию и духом. Во мне горит тот самый дух, который горел в моих предках. Его национальный интерес есть мой, личный. Я радостно приобщаюсь к его славе и терзаюсь в дни его крушения и позора. Его друзья – мои друзья. Его враги – мои враги. Ему принадлежит моя жизнь. Его язык есть мой язык. Его земная территория есть моя территория, и армия, верная ему, есть моя родная армия. Я не избирал его, ибо это он сам родил меня из недр своих. Но, будучи рожден им, я избрал его и принял его в последнюю глубину моего сердца. И потому я верен ему; и верен именно ему – во всех положениях, трудностях и опасностях жизни. Этого чувства я не могу питать сразу к двум народам. Нельзя человеку иметь двух матерей или исповедовать две различные веры. И если народ мой велик и многообразен и принял в себя струи многих кровей, то всякая из этих кровей может и должна найти свое крещение в его духе; и всякая из них призвана связать свою судьбу с его судьбою, и мыслить, и чувствовать себя в духовном тождестве с ним».
К чему иронизировать? Хорошие слова. Правильные слова. И замечательно было бы, если б каждый наш соотечественник мог под ними подписаться. И все-таки нам чаще свойственна другая любовь к Родине. Негромкая.
Родина – это место, где слышно, как падают листья и снежинки.
Нужно полюбить в Родине что-нибудь простое. Какой-то уголок, дорогой только тебе. Нужен один-единственный кусочек – и тогда вся вселенная собирается в единое целое. При условии, что ты ограничишь вселенную разумными рамками, рамками вселенной, которая каждому из нас доступна. Нельзя требовать от Родины чего-то непомерного, когда ты сгибаешься под непосильным бременем вопросов к Родине и требований к себе, – ничего не выйдет (во всяком случае, хорошего). Надо просто облегчить ношу, чтобы не чувствовать себя человеком, привязанным за ноги к черному дереву нерешаемых вопросов: «Что делать?» «Кто виноват?», «Война или мир?», «Отцы или дети?».
Кстати, вот правильный ответ о квадратном корне из ста сорока пяти: «Двенадцать целых, ноль – четыре – один – пять – девять – четыре – пять – семь – восемь – восемь...» Только зачем нам этот правильный ответ?! На свидании? С Родиной?
Любить Родину. Искренне и без публичного пафоса, счастливо содрогаясь от одной мысли, что ты не одинок. Путешествовать по истории. Быть свободным от неискренности официозных мероприятий, свободным вместе с культурой. Мыслить восхитительно. Предаваться неописуемым фантазиям, которые дремали в «подсознании» слова Пушкина. Да и в самом Пушкине. Постигнуть, наконец, дразнящую, недоступную тайну, прочувствовать которую однажды
дается всем. Даже тебе. Даже мне. Просто любить Родину...ГЛАВА 2
РУССКАЯ ВЛАСТЬ
Странные отношения у русского человека с властью. Любовно-враждебные. Счастлива та страна, говорили древние, где народ не помнит имя своего правителя. В этом смысле нам до счастья далеко. На правителей устремлено самое пристальное внимание. Потому что власть в России – это нечто священное, великое и ужасное. Потому что она – главный источник всех наших бед. Потому что она – наша единственная надежда на спасение. Потому что на протяжении веков мы верили: все было бы иначе, если бы «батюшка царь всю правду ведал». Хотя, как известно, до Бога высоко, а до царя далеко. Ой, как высоко-далеко...
Были времена, когда власть не воспринималась чем-то сверхъестественным. Вот, скажем, в Древней Руси князья увлеченно воевали друг с другом, отнимая у братьев и племянников города. То один правитель, то другой. Менялись князья, а основы русского мира оставались теми же. Было среди правителей множество достойнейших людей и защитников земли, но изначально в самом титуле князя ничего сакрального не заключалось. Власть им давалась не от Бога, а от людей. В Великом Новгороде, если князь чем-то не устраивал горожан, его прогоняли и назначали другого. «Ты, княже, нам не подходишь» – и все тут. При таких условиях правителям срочно требовалось обзавестись не-от-мира-сего статусом. Это и произошло в XVI веке. Тогда и появилось слово «царь».
Неформально этот титул (в виде «цесарь», а затем и «царь») время от времени употреблялся правителями Руси начиная с XI века, а со времен Ивана III – при дипломатических сношениях. Наследовавший Ивану III Василий III довольствовался старым титулом «Великий князь». Его сын Иван IV – тот самый Грозный – по достижении совершеннолетия короновался как Царь Всея Руси (1547), показывая себя суверенным правителем и наследником византийских императоров. За границей это никакого впечатления не произвело: титул либо не признавали, либо оставляли без перевода. Зато подданные идеей величия власти прониклись.
Именно в XVI веке возникла идея «Москва – третий Рим». Высказал ее архимандрит псковского монастыря Филофей в письме к Великому князю, а смысл этой емкой формулы заключался в том, что было, дескать, раньше два мировых центра, две столицы великих империй: первая – собственно Рим, захваченный в свое время варварами, вторая – Константинополь, завоеванный турками. Падение Константинополя стало большим ударом для всего христианского мира, особенно православного.
Городом, который мог бы взять на себя миссию столицы мира, в понимании русских людей, стала Москва. Русь ощутила себя последним оплотом истинной веры, единственным центром вселенной. Потому что... да хотя бы потому, что четвертому Риму не бывать.
Отсюда и пошло представление об особенном русском пути: во всем отец Филофей виноват. А вот увлеченный историей депутат Думы Владимир Мединский всю ответственность за идею о русской особости взвалил на ученого Лейбница. Немец, дескать, все это придумал на нашу беду. Милый Мединский, дорогой наш, поймите: немец первым никогда до такого бы не додумался. Мы это дело сами изобрели. Ну как русскому человеку не чувствовать свою особость? С востока – мусульмане подпирают, с запада – католики. Были единомышленники-соседи, православные греки, да и тех турки завоевали...
Русь в XVI веке остро почувствовала свое одиночество и ответственность за спасение мира. Это же чувство возникло и в XX веке. Во времена СССР предполагалось, что рано или поздно Москва станет столицей всего мира. Поэтому в перспективе советская власть мыслилась как вселенская. Мы снова должны были спасать мир – на сей раз с помощью коммунизма, а не православия. А для того, чтобы спасти мир, нужна сильная власть.
Эскиз к биографии сильной власти
Исследователь отечественной культуры Б. А. Успенский отмечает, что само слово «царь» выступает в Древней Руси как сакральное. Он цитирует записки капитана Маржерета, оказавшегося на Руси в начале XVII века: «В рассуждении титула русские думают, что слово царь, употребляемое русскими государями, важнее всех титулов на свете. Императора Римского они именуют цесарем, производя это имя от Цезаря; прочих же государей королями, подражая полякам; владетеля персидского называют кизель баша, а турецкого – великий господарь Турский, т. е. великий господин Турецкий. Слово царь, по их мнению, находится в Священном Писании, где Давид, Соломон и другие государи названы: царь Давид, царь Соломон. Посему они говорят, что имя царя, которым Богу угодно было некогда почтить Давида, Соломона и других властителей иудейских и израильских, гораздо более прилично государю, нежели слово "цесарь" и "король", изобретенное человеком и присвоенное, по их мнению, каким-нибудь завоевателем».
Из этого, согласно Успенскому, следует, что «имя царя признается созданным не человеком, но Богом; соответственно, царский титул противопоставляется всем остальным титулам, как имеющий божественную природу», соответственно, именование себя царем означает претензию на сакральные свойства.
Уподобление земного правителя небесному сознанию европейца кажется кощунственным. Но во многих древних культурах оно мыслится вполне естественным – стоит почитать хотя бы «Золотую ветвь» Джеймса Фрэзера о царях-жрецах. «Еще более существенно, – уточняет Успенский, – что данное слово применяется к самому Богу: в богослужебных текстах Бог часто именуется царем». Вот и возникает параллель «Царь» и «Бог». Она выражается в таких словосочетаниях, как «Небесный Царь» – «земной царь», «Нетленный Царь» – «тленный царь». Мало того, в России с XVI века царя даже иногда именуют «земным богом»!
Многое удалось переменить в русской жизни царю Ивану Васильевичу Грозному. Утвердил он в сознании соотечественников священный статус власти и накрепко вбил в русские головы мысль о беспрекословном ей подчинении. Потому что пути власти неисповедимы, подобно божеским. Тиранствует власть, душегубствует, грабит – надо терпеть. Иначе грех. Для понимания этой ситуации важна следующая мысль, приведенная Успенским: царь может быть злодеем, но это ни в коей мере не говорит о том, что он не на своем месте, потому что его определяет «не поведение, но предназначение». Кроме того, кто может, кто смеет судить его поступки?
Обратимся к труду И. Яковенко «Сакрализация власти в советскую эпоху». Еще из XVI века идет представление о власти, предстательствующей перед творцом. Разумеется, не может быть других инстанций, перед которыми должен отвечать носитель власти, следовательно, он неподсуден. Заметим также, что в отношении власти Россия часто сближается с архаическими культурами, где власть полностью «срастается» с богом.
Кроме того, поскольку до царя далеко, в народе нередко возникали и такие предположения: может, царь-то у нас справедлив, потому что он царь, а все зло идет от бояр? И остались в народе такие сказания: «Когда на Москве был царем Иван Грозный, он хотел делать все дела по закону христианскому, а бояре гнули все по-своему, перечили ему и лгали». Читатель, не кажется ли тебе, что ты так же думаешь о Д. Медведеве, В. Путине? Хороши парни. Ой, как хороши! Да вот чиновники-мерзавцы, как всегда, негодяйствуют.