Божественная некромантия, или Тайны Океана Миров

— Вот-вот, не пишешь, только декламируешь тайком, — обиженно надула губки женщина, на несколько секунд опустив головку на предплечье любовника. — А давно пора! Только не говори, что не помнишь ни одного, все равно не поверю. У тебя абсолютная память!

Бог сурово нахмурился, понимая: его мастерски загнали в угол. Элия, давая передышку кузену, на несколько мгновений отвернулась, ласково выбирая из черной шевелюры Лейма белые и розовые лепестки, занесенные игривым ветерком. Свободной рукой молодой бог поймал ладонь возлюбленной и нежно поцеловал. Она одарила его теплой улыбкой, повернулась к Нрэну и, умильно захлопав ресницами, попросила:

— Подари, пожалуйста!

— Ты действительно этого хочешь? — недоверчиво уточнил воитель.

— Хочу! Будь иначе, не стала бы просить, — энергично подтвердила богиня. — Мне не нужно напитка откровений, чтобы говорить тебе правду, дорогой.

— Ох-х, хорошо… — мотнул головой Нрэн, принимая решение куда более героическое, чем бой в одиночку против многотысячной армии. Какие-то удивительно низкорослые деревья окружали тропинку в саду Лельтиса, и светлая шевелюра воителя вновь оказалась под обстрелом лепестков.

Богиня замерла, завороженно глядя, как они падают, падают на светлые пряди мужчины, его одежду. Сами собой возникли из ниоткуда и сорвались с губ слова:

Это было давно, или может недавно, Мы бродили с тобой по заросшему саду, Белый дождь лепестков устилал наши плечи, Это было когда-то в прошедшую вечность…

— Экспромт, Элия? — уточнил Лейм, захваченный простой прелестью четверостишья.

— Н-н-нет, скорее воспоминание об экспромте, — помедлив, ответила принцесса. — Ты же знаешь, я стихов действительно почти не пишу.

— Альвион? — переспросил молодой бог, догадавшись, что кузина имеет в виду прошлую, трагически оборвавшуюся инкарнацию семьи.

— Кажется, нет, что-то еще более древнее, — слепо глядя в никуда ответила женщина. Реальный мир Лельтиса не то чтобы побледнел, скорее, лег пластом на память о каком-то другом весеннем саде, о другой прогулке, о случившемся когда-то очень давно.

— А дальше, еще что-то помнишь? — жадно заинтересовался Нрэн, ловя намек на то, что некогда он был связан с Элией, что-то значил в ее жизни.

— Вот, кажется, дальше. Переводить трудно, другой язык. Я не знаю его ныне… — промолвила богиня. — На лоулендском будет звучать немного коряво, примерно так:

Это было давно, или может недавно, Мы бродили с тобой по заросшему саду, Белый дождь лепестков устилал наши плечи, Это было когда-то в прошедшую вечность Только сердце хранит эту память как чудо, Тень улыбки твоей, чуть затронувшей губы, Лепестки в волосах, свежий запах весны, Свет в глазах золотой, как сиянье росы. Мои пальцы в ладони твоей задержались, И сплетался над нами бело-розовый кров, Вишни кланялись нам, одаряя цветами, Ветер пел средь ветвей, восхваляя любовь. Птичий щебет им вторил, взлетая над садом, Солнце в кружево листьев метало лучи, Ты молчал, как обычно, но слов и не надо, Когда взгляд так пронзительно красноречив.

— Спасибо, — прошептал Нрэн, вслед за принцессой словно шагнувший на несколько мгновений в тот древний сад, отцветший тысячи лет назад, ощутивший вечность и нерушимость уз, соединяющих его с возлюбленной, поверивший пусть всего лишь на несколько секунд, но зато всем сердцем в то, что их связь невозможно разрушить ни смерти, ни разлуке, ни тем паче глупым сиюминутным обидам. — Спасибо, Элия. Я запишу свои бездарные стихи, если хочешь, читай их.

— С удовольствием, — промурлыкала богиня, а Лейм в некотором замешательстве тряхнул головой: — Почему ты так говоришь, брат? Если Элия хочет их прочесть, значит…

— Не стоит уговаривать этого упрямца, милый, — усмехнулась женщина. — Планка совершенства у Нрэна вывешена столь высоко, что таковым он считает лишь свое воинское умение. Неплохим — мастерство в изготовлении оружия и смежных областях, все остальное, сколь бы выдающимся не казалось остальным, его взыскательное высочество именует потугами дилетанта. Спорить с ним бесполезно.

— Именно так, — серьезно кивнул бог, довольный уж тем, что не пришлось объяснять брату элементарных понятий.

— Так порадуемся же тому, что удалось добиться, — заключила принцесса и подмигнула младшему кузену.

— Как скажешь, дорогая, — согласился с логическими доводами возлюбленной Лейм.

Слева в зарослях буйно цветущего терновника кто-то оглушительно чихнул раз, другой, третий, словно ставя точку в беседе принцессы с родственниками. Или, возможно, то было многоточие?

— Шилк, — безошибочно определила богиня не столько по тембру чиха, сколько по знакомой ауре личного скульптора-пророка и обеспокоилась самочувствием бесценного приобретения из урбо-мира: — Не простудился ли, бедолага? Надо взглянуть.

Глава 2. О ревности и причудливых образах

Плотное сплетение стволов и ветвей, снабженных длинными шипами, раздавалось в стороны несколькими метрами левее, образуя узкую тропинку, уводившую от основной дороги к небольшой беседке, искусно скрытой среди деревьев. Именно ее выбрал для работы мастер. Обложившись инструментами, кусками разноцветного метапласта, взгромоздившись с ногами на высокое кресло у овального стола сидел нескладный, вечно растрепанный молодой мужчина.

— Дался тебе этот хмыреныш. Не велика ли честь? — буркнул под нос Нрэн, покорно следуя за кузиной.

— Этот хмыреныш — самый лучший из известных мне ныне живущих пророков. А с учетом того, что он мой личный пророк, ценность его увеличивается неимоверно, — небрежно-поучительным тоном изрекла богиня.

Вступая на маленькую полянку у беседки, Элия окликнула человека:

— Привет, Шилк!

— Моя богиня, — обернулся к красавице скульптор и просиял блаженной улыбкой. Весь словно засветился от радости и замахал руками, как ветряная мельница в ураган, разметав по столешнице несколько листков бумаги и задев куски метапласта.

Парень неловко выбрался из кресла и, опустившись на колени перед Элией, запрокинул голову. Глаза его широко распахнулись, он походил на слепца, глядящего на солнце, вбирающего его всем своим существом. Элия и была его солнцем, живой водой, ветром, всей жизнью и целью ее и смыслом. Спасенный Богиней Любви от безумных метаний из замкнутого урбо-мира, ставший посвященным, Шилк принял новую судьбу, как величайшую радость. Служение богине стало его счастьем, и счастье это было так явно и столь велико, что Нрэну стало стыдно за секундное проявление ревнивого недовольства.